у было проверить
билеты,  спросить их,  куда же это они едут.  Да и в вагоне людей было
негусто.  Двое пассажиров читали;  старичок в синей сатиновой рубашке,
поджав ноги,  лежал на скамейке. Четверо пассажиров, положив на колени
чемодан,  стучали костями домино.  И поэтому никто не обратил внимания
на такой торжественный момент,  как отход поезда,  исключая,  конечно,
наших командированных.
     На узкий    перрон,    покрытый    сверху    слоем    паровозного
шлака-жужелицы,  вышел дежурный по станции в фуражке с алым верхом. Он
окинул взглядом,  казалось, дремавший состав, вытащил засунутый в щель
обшивки  здания  станции железный болт и два раза ударил им по рельсу.
Затем торжественно, как свечу, поднял свернутый желтый флажок.
     Паровоз стал отдуваться паром чаще,  громче и дал гудок. О, какой
это был  гудок:  мощный,  раскатистый!  От  него,  наверное,  в  горах
посыпались хвойные иглы с елей.
     Никто из пассажиров не обратил на гудок внимания, кроме старичка,
который приподнялся и, поковыряв пальцем в ушах, сказал:
     - Ну, кажись, поехали?
     Здание станции,   дежурный   с  флажком,  старые  березы  в  саду
тронулись влево,  и пол под ногами ребят задрожал.  Мелькнули пакгауз,
сложенная  из камня водокачка,  маленькая будка стрелочника,  семафор.
Зашагали серые столбы, а белые изоляторы на кронштейнах были похожи на
отдыхающих  голубей.  Рядом  с  насыпью  завиляла речушка и неожиданно
исчезла под полотном дороги.  На  обочинах  листва  кустов  от  ветра,
идущего  от поезда,  поворачивалась белой подкладкой,  и казалось,  по
кустам прыгали серебряные искорки.  Суровый  еловый  лес  то  подходил
вплотную,  то  расступался,  давая  место вырубке,  которую уже заняла
молодая поросль берез.  Мелькнули кусты  шиповника,  желтовато-зеленый
осиновый борок, одинокий куст плотного вереска.
     Ребята не отходили  от  окна.  "Какие  равнодушные  люди  едут  в
вагоне,  - думал Гешка.  - Кругом так много интересного,  а им хоть бы
что!"
     Хорошо мечтать,  глядя в окно вагона. Теплый ветер обдувает лицо,
залезает под рубашку,  пузырит ее.  Поезд мчится по высокой насыпи,  а
вершины столетних пихт и елей остались где-то внизу, и кажется, что ты
взлетел и паришь в свободном полете над горной тайгой.  Но  вот  поезд
влетает  в глубокую выемку,  сразу охватывает холодком.  Перед глазами
стена из  красноватого  песчаника,  и  возникает  чувство,  что  поезд
врезается в глубь земли.
     Мысли легкие,  радостные,  и Геша,  облокотясь на спущенную  вниз
раму окна, мечтает...
     Кто-то ударил Гешку по ноге, чуть повыше щиколотки.
     - Не балуй! - крикнул он Юльке, но тот с недоумением посмотрел на
Гешку и ничего не ответил.
     Спустя минуту  удар  повторился,  и  Гешка,  оторвавшись от окна,
посмотрел вниз.  Мечтательное настроение его вмиг  улетучилось:  возле
ног,  свесив  набок  голову,  сидел  не  кто иной,  как сам Гром.  Он,
по-видимому,  залез в вагон перед  отходом,  спрятался  под  лавку,  а
сейчас, освоившись, вылез.
     Гешка присел на корточки и,  подергивая непослушного пса за  уши,
зло стал допрашивать:
     - Как ты смел? Паршивец ты этакий! Выброшу вот...
     Юлька тоже  набросился  на Грома с бранью.  А пес,  вывалив набок
язык,  умильно смотрел на них:  "Никуда вы,  братцы, меня не выкинете!
Любите вы меня, знаю!"
     Излив гнев, ребята загнали Грома под лавку и опять пристроились у
окна, но, увы, настроение их было уже испорчено.
     Проезжали станцию за станцией.  Поезд вырвался из окружения гор и
шел  по густонаселенной холмистой равнине.  Вагон постепенно заполнили
пассажиры.
     Гешка обратил внимание на подозрительную тишину под лавкой.  Гром
всю дорогу то  чесался,  то  щелкал  зубами,  выискивая  блох,  а  тут
приумолк, словно его и не было.
     Гешка заглянул вниз. Под лавкой было пусто.
     Встревоженные ребята  бросились  искать  собаку по всему вагону и
нашли ее в другом конце, рядом с тамбуром. Там возле стенки лежали три
неполных мешка с молодым картофелем,  а за мешками виднелась плетенная
из щепы корзина с двумя бутылями-четвертями молока и горшком  сметаны.
Гром прорвал ветхую тряпку,  которой был завязан горшок, и с аппетитом
лакал  сметану.  Хозяйка  сидела  спиной  к  корзине   и,   увлеченная
разговором с соседками, не замечала шкоды...
     Геша тихонько свистнул, подзывая собаку, и Гром, уничтоживший уже
половину горшка, сытый, поднял голову. Глядя на Гешку своими невинными
глазами,  он торопливо облизал морду. Но все же сметана, свидетель его
преступления,   белыми   сосульками  свисала  вниз.  Гром  понял,  что
напроказил,  опустил голову,  стараясь не глядеть на ребят, и усиленно
колотил  хвостом  по полу.  Весь вид его говорил:  "Ай-ай-ай,  какую я
совершил подлость! Простите, это в последний раз..."
     Чтобы выманить собаку,  ребята вошли в тамбур.  Гром,  перескочив
через корзину, ринулся за ними. Там они его и сцапали.
     Суд был скорый,  правый и далеко не милостивый. Гешка снял ремень
и отстегал забившуюся в угол собаку.  Постукивание колес,  дребезжание
вагонов заглушили собачий визг.
     Возвращаться назад было нельзя,  и  ребята,  привязав  на  ремень
Грома,  перебрались  в  соседний  вагон.  Юлька  сбегал за портфелями.
Проходя мимо пострадавшей женщины, он увидел, что она все еще не знает
о постигшем ее несчастье
     Вагон, в  который  перебрались  ребята,  был  полон   пассажиров.
Свободным  оказалось  одно  место,  да и то не у окна.  Поэтому друзья
решили так:  по очереди один будет сидеть, охранять портфели и следить
за собакой, а другой стоять в тамбуре у открытого окна.
     Юлий первым пошел на лучшее место -  в  тамбур.  Гешка  сидел  на
скамейке,  сутулый,  настороженный.  Сейчас,  когда  все успокоилось и
утряслось,  беспокойный червь,  называемый совестью, зашевелился в его
душе.  Ну  скажите,  где  тут справедливость?  Женщина ехала на базар,
чтобы продать сметану,  а чья-то безбилетная,  едущая "зайцем"  собака
слопала  полгоршка.  А они,  пионеры,  тоже хороши:  вместо того чтобы
расплатиться с женщиной, взяли да и сбежали.
     Гешка, как  человек  справедливый и совестливый,  не мог оставить
это дело так.  А поэтому,  попросив  соседа  присмотреть  за  собакой,
прошел в вагон, из которого они сбежали.
     Гешка сел на край скамьи и учтиво поздоровался с женщиной.
     - Здравствуйте,  молодой  человек!  -  ласково ответила женщина и
обратилась к соседке: - Есть же хорошие, воспитанные дети. Вот пришел,
поздоровался! Скромный, приличный паренек.
     Гешка замялся и долго сидел  молча.  Поборов  робость,  он  начал
издалека:
     - На базар едете? В Осинники?
     - Конечно,  на  базар,  куда  еще!  Вот  думаю  молочка  продать,
сметанку...  да куплю что-нибудь.  У меня такой же сын,  как и  ты.  В
котором классе учишься?
     - В седьмой перешел...  -  буркнул  Гешка,  усиленно  думая,  как
сообщить женщине о сметане, а потом решился: - Не придется вам продать
сметану.
     - Почему же это? Что, на базар много привезли ее?
     - Да нет,  тетенька!  Видите  ли,  извините,  пожалуйста...  Наша
собака... Гром, значит... попользовалась вашей сметаной.
     Женщина бросилась  к  корзине  и  выволокла  ее  в  проход  между
скамьями.
     - Смотрите,  люди добрые!  - завопила  она,  поднимая  на  ладони
горшок сметаны. - Смотрите! Ограбили, съели полгоршка такой сметаны!..
Да что же  это  такое,  господи!  Не  дети  теперь  пошли,  а  бандиты
какие-то...
     - Собака же это...
     - Ничего не знаю! Где, жулик, моя сметана? Чтоб у вашей дохлятины
болячка вскочила!..
     Гешка уже  был не рад,  что признался торговке.  Подождав,  когда
женщина умолкнет, он спросил:
     - А сколько стоит этот горшок со сметаной?
     - Да тебе все равно его не купить! Два кило по двенадцать рублей,
да сам горшок. О господи, наказали меня!
     Гешка проворно  вытащил  из  кармана  штанов   старый   отцовский
бумажник, в котором он хранил документы и деньги.
     - Тридцать рублей хватит?  - спросил он,  вынимая три  новенькие,
хрустящие десятирублевки. Лицо женщины в одно мгновение преобразилось:
из  вытянутого  стало  круглым,   глаза   замаслились,   полные   губы
расплылись.
     - Голубчик  ты  мой,  -  запела  она,  -  дитятко  ненаглядное!..
Конечно,  хватит.  Бери,  бери  горшочек.  Пусть  ваша  милая  собачка
докушает сметанку. Может, и молочко у меня купите?
     Гешка устремился  в свой вагон.  Гром спал,  вытянув кривые лапы.
Гешка поставил горшок на  скамейку  возле  портфелей  и  сел.  Тут  он
почувствовал,  что  голоден,  раскрыл  свой  портфель  и  съел булку с
холодной котлетой и два яйца.
     В вагоне, несмотря на раскрытые окна, было душно, клонило ко сну,
и Гешка, повалившись на спинку сиденья, задремал.
     Его разбудил Юлий:
     - Иди, твоя очередь стоять у окна, а я посижу.
     Растерев ладонью лицо, Гешка поднялся и, уходя, посоветовал:
     - Ты ешь,  я уже поел.  У меня в портфеле  курятина,  котлеты.  И
свежих огурцов мама положила.
     Гешка ушел и когда через полчаса возвратился,  то застал картину,
которая заставила его расхохотаться. Юлька, зажав коленями злосчастный
горшок,  хлебной корочкой  зачищал  на  дне  горшка  остатки  сметаны.
Посмотрев с недоумением на Гешку, Юлька сказал:
     - Ты чего это  заливаешься?  Не  лопни!  Думаешь,  много  сметаны
оставил? А вообще ты хорошо сделал, что сметану на завтрак купил...
     - Я ее и не  думал  покупать!  Ха-ха!  Эту...  эту  сметану  Гром
лакал!.. Ох, обидится он теперь на тебя...

СОБЛАЗНЫ БОЛЬШОГО ГОРОДА

     Город начался исподволь.
     Станции, разъезды стали многолюднее;  на путях длинные составы  с
нефтяными   цистернами,  угольными  коробками,  платформами  с  лесом,
металлическими конструкциями, чугунными чушками, - индустриальный Урал
отправлял   свою   продукцию.   Затем  потянулся  пригород:  домики  с
огородами,  черная лента шоссе,  мелькнула фабрика с дымящейся трубой,
появилась серая бетонная ограда, за которой высились корпуса завода.
     Пассажиры начали  собираться:  снимали  с  полок  мешки,   баулы,
чемоданы,  складывали в сумки остатки еды.  Колеса дробно застучали по
стрелкам,  справа и слева потянулись цепочки красных товарных вагонов.
Наконец  поезд  остановился.  Состав приняли на пятый путь,  и ребятам
пришлось пробираться на перрон по тормозным площадкам, под вагонами.
     Площадь перед  вокзалом  большая,  залита асфальтом.  Посреди нее
фонтан:  мальчик держит в руках большую рыбу,  а из ее раскрытого  рта
бьет  в  небо  тугая  струя  воды.  Вокруг  фонтана опояска из цветов:
огненные лопоухие канны,  левкои,  львиный зев и  коврик  из  анютиных
глазок.
     Посовещавшись, ребята решили сначала  устроиться  с  ночлегом,  а
потом  уж заняться покупками.  Но где улица Садовая,  на которой живет
отец Петра Петровича?
     Ребята растерянно озирались:  город большой,  незнакомый. Впервые
они в городе,  все удивляет их.  Домов выше двух этажей они никогда не
видели,  а тут горами высятся серые коробки в четыре,  пять этажей.  А
машин - тьма-тьмущая...
     В конце   площади   из-за  домов  появились  два  желтых  вагона,
сверкнули на солнце стеклами.  Из-под дуги вырвалась огненная вспышка,
словно чиркнули спичкой.
     - Смотри!  Наверное,  трамвай!  -  крикнул  удивленный  Гешка,  и
мальчики,  размахивая  портфелями,  бросились  прямиком через площадь,
наперерез движению машин.  Впереди бежал длинноногий,  поджарый Гешка,
за ним семенил толстый Юлька, а последним с неистовым лаем несся Гром.
Он решил, что ребята затеяли с ним игру.
     Резкий, заливистый  свисток остановил их.  Милиционер,  помахивая
полосатой палочкой,  которую он держал за ременную  петлю,  подошел  к
ребятам и, дотронувшись ладонью до козырька, строго спросил:
     - Граждане!  Почему  нарушаете  правила   уличного   движения   и
переходите площадь в неустановленном месте?
     "Граждане" испуганно огляделись.  Они оказались одни перед стадом
остановившихся машин. Шоферы открыли дверки и незлобно ворчали.
     - Уньчанские мы... Впервые здесь! - пролепетал Юлий.
     На его  круглом  лице  с редкими веснушками был такой испуг,  что
милиционер улыбнулся и пошутил:
     - Ну, раз уньчанские, то можно на первый раз и не штрафовать.
     - Вот именно!  - охотно согласился  Юлька.  Уж  очень  он  боялся
штрафов.
     Милиционер перевел друзей через площадь. Обратив внимание на пса,
он удивился:
     - Что это за страшилище?
     - Гром это... С нами, из Уньчи...
     - Н-да!  А  намордник  и  поводок  ему,  ребята,   надо   купить.
Обязательно.
     - Скажите,  а как нам найти улицу Садовую,  дом тридцать один?  -
вспомнил Геша.
     - Садовая?  - Милиционер задумался.  -  Садовая,  говорите?  Так,
так... Садитесь на трамвай и поезжайте до остановки Подгорной, а затем
вниз.  Через  два  квартала  будет   Садовая.   Запомните,   остановка
Подгорная.
     Он опять откозырял и легкой, пружинящей походкой отошел от ребят.
     Трамвай был  полон,  народу  набилось  словно  спичек  в коробке.
Мальчики по незнанию забрались с передней площадки прицепного  вагона,
удивляясь,  почему у одних дверей такая толкотня, а у других свободно.
Прижались к стенке и портфелями загородили Грома.  Он  притих,  словно
понимал - пребывание его в трамвае без намордника противопоказано.
     Кондуктор, молоденькая девушка с кожаной сумкой,  вручая  билеты,
ответила на Гешкин вопрос:
     - Подгорная?  Это не  скоро.  Через  весь  город  ехать  надо.  Я
объявлю. Граждане, кто еще не взял билеты?
     Полная женщина,  разморенная  духотой   вагона,   неповоротливая,
раздраженная,  продвигаясь  к двери,  наступила собаке на хвост.  Гром
рванулся и залаял.  Друзья с  испугом  переглянулись:  высадят  их  из
трамвая вместе с собакой.
     Кондуктор резко повернулась и с подозрением посмотрела на  ребят.
Смышленый  Геша  тотчас нашелся - выпучил глаза и смешно,  по-щенячьи,
тявкнул.  Пассажиры засмеялись,  а девушка нахмурилась и с  осуждением
сказала:
     - Такой большой и такой дурной!
     Уньчане прижались к трамвайному окну.  Перед ними вставал во всей
своей красе новый уральский город.  И то,  что город сам по  себе  был
хорош,  и  то,  что  впервые  они  в нем4 заставляло ребят замирать от
удивления.
     Трамвай ехал  посреди  улиц,  полных движения.  Колоннами,  точно
связанные  невидимым  канатом,  шли  друг  за  дружкой  машины:  юркие
"газики",  серые  "минчане"  с бодливым зубром на капоте,  приземистые
"ярославцы"  с  фигуркой  медведя  на  радиаторе.  Обгоняя  грузовики,
прошмыгивали  стремительные "Волги",  обтекаемые "Победы" и похожие на
сундуки "Москвичи".  По тротуарам тянулся  нескончаемый  поток  людей,
точно проходила демонстрация.  Дома,  расцвеченные вывесками,  скверы,
яркие от цветов,  площади с сиротливо  стоящими  памятниками,  сады  с
густой,    непроглядной    зеленью    мелькали    перед   потрясенными
путешественниками.
     Потом домов  не  стало,  за широкой площадью показались заводские
корпуса:  серые кубы из бетона и стекла.  Даже из трамвая чувствовался
пульс трудовой жизни завода,  В сталелитейном цехе разливали металл, и
огненные сполохи выбивались из цеховых ворот.  В кузнечном  отковывали
какую-то  большую  деталь,  и  от  ударов  молота вздрагивали стекла в
огромных оконных рамах.  Поднялась к облакам гребенка высоченных труб.
Из одной трубы тянулся дым - густой,  черный,  казалось,  упругий;  из
соседней  он  вился   молочным   парком,   а   у   крайней   вытянулся
рыжим-прерыжим хвостом лисы-огневки.
     Заглядевшись на завод, друзья забыли про собаку. Воспользовавшись
тем,  что  на  площадке  стало  пусто,  Гром выбрался из-за портфелей,
отряхиваясь и взвизгивая запрыгал по вагону.
     - Это еще что такое? - возмутилась кондукторша. - А ну, сходите!
     Она надавила два  раза  кнопку  звонка,  и  трамвай,  заскрежетав
тормозами,  стал.  Щелкнув,  открылись двери,  и друзья,  не дожидаясь
напоминания, выскочили из вагона. Трамвай поехал дальше.
     - Навязался на нашу шею!..  Вот и страдай из-за тебя! - отчитывал
Юлька Грома. - Был бы хоть видной собакой, такой, как у пограничников,
а то страшилище...
     И они,  унылые,  побрели  вдоль  трамвайных  путей  к   остановке
Подгорной.
     Дом 31 по улице  Садовой  оказался  совсем  рядом  с  остановкой.
Друзья  не  без  труда  нашли  нужный  подъезд  и  по широкой лестнице
поднялись на второй этаж.
     На двери,  обитой черной клеенкой, выше железного ящика для писем
и газет, был привинчен эмалированный аккуратный номерок.
     - Здесь! - радостно вздохнул Геша.
     Он передал Юльке свой портфель,  ладонью пригладил  взлохмаченные
ветром волосы и нерешительно постучал.  Никто не ответил.  Тогда Гешка
стал стучать решительнее.
     - Звонок же есть! - с укором прошептал Юлька.
     И верно,  на косяке двери белела пуговка звонка.  Досадуя на свою
недогадливость, Гешка решительно нажал кнопку.
     От такого оглушительного звонка,  казалось, вздрогнул весь дом, а
не   только  Юлька  с  Гешкой.  Послышалось  шарканье  подошв,  глухое
покашливание, за дверью что-то звякнуло, и она открылась.
     Перед мальчиками  стоял высокий,  сутулый старик с густыми усами,
концы которых поседели,  и казалось,  что он их запачкал в муке.  Лицо
его,  сухощавое и горбоносое, с плотно сжатыми губами, было строгим, и
только большие глаза смотрели доброжелательно.
     Заметив нерешительность    ребят,   старик   улыбнулся,   показав
снежно-белые, явно вставные зубы:
     - Слушаю вас, молодые люди!
     - Нам нужен товарищ Голощапов, - сказал Гешка.
     - Папа Петра Петровича... - как всегда, некстати, влез Юлий.
     Старик улыбнулся:
     - Я и есть Голощапов.
     - Мы из Уньчи... Вот письмо вам.
     - По  командировочным удостоверениям приехали.  И Гром с нами,  -
вставил опять Юлька.
     - От  Петра,  значит.  Ну  что  же,  проходите,  ребята,  и Грома
приглашайте.
     Они прошли  в высокую,  просторную комнату.  Старик поднял письмо
перед окном,  торопливо оторвал сразу появившуюся на конверте  светлую
каемку.   Развернув  хрустящий  лист,  он  быстро  читал,  то  и  дело
передвигая бумагу вверх.
     - Мой дом - ваш дом!  - доброжелательно сказал старик,  складывая
письмо по сгибам. - Располагайтесь, ребятки... Сейчас я чаек вскипячу.
     Через полчаса  ребята  сидели за столом и,  перебивая друг друга,
рассказывали старику  про  Уньчу,  Петра  Петровича,  делились  своими
впечатлениями  о красивом городе Осинниках.  А Гром удобно устроился в
передней.
     Из двух  дней,  отведенных  ребятам  на командировку,  первый они
решили посвятить делу,  то есть покупкам,  второй - осмотру города. Но
вышло наоборот.
     Как только трамвай доставил ребят в центр,  живой ритм  городской
жизни увлек их. Гром тоже радовался, вертел головой во все стороны.
     Какая толчея  стояла  на  улицах!  А  сколько   магазинов!   Одни
торговали только одеждой,  другие - обувью, был даже такой, в котором,
кроме часов,  ничего не продавали.  Но какие там были часы!  Ходики  с
кукушкой,  карманные,  наручные...  Ребята  подолгу  стояли у витрины,
выбирая, какие они бы купили, если бы... Эх, это вечное "бы"!
     Торговали даже  на  улице.  Продавщица вынимала из металлического
ящичка оранжевые,  блестящие от масла пирожки  и,  прежде  чем  отдать
покупателю,  обертывала кусочком бумажной ленты. Когда вокруг нее было
немноголюдно, зазывала покупателей:
                    Пирожки рубль штучка!
                    Три рубля кучка,
                    А в кучке три штучки.
     Ребята уже собирались  купить  пирожков,  но  увидели  мороженое.
Нужно  честно  признаться,  что  Гешка  и  Юлька  еще  ни  разу не ели
мороженого. Из книг и рассказов товарищей они знали, что это вкусно, а
вот  пробовать  ни  разу  не  приходилось.  Дело  в  том,  что в Уньче
мороженого не продавали.
     В тени  раскидистого