будто почувствовав это, моментально сменил тему.
   Машина уже минут пять стояла в безнадежной пробке.
   - Елки-палки, - покачал головой Гоша, -  там,  кажется,  авария  впереди.
Ничего удивительного - такой снегопад, машин много.  Вы  уж  простите  меня,
Дмитрий Захарович. На метро, наверное, уже доехали бы до своих Черемушек.
   - Ну, что вы, в метро сейчас  давка,  и  восемнадцатый  троллейбус  редко
ходит. Я бы ждал его до  сих  пор.  Вы  задаете  мне  общие  вопросы,  но  я
чувствую, вы хотите поговорить о вашей жене.
   "Конечно, молодой  человек  ни  на  что  не  намекает,  -  успокоил  себя
Курочкин, - просто пуганая ворона куста боится. Особенно после случая с  той
женщиной... Как ее звали? Не могу вспомнить... Ведь  впервые  я  отправил  к
Амалии  женщину  с  совершенно  здоровым  плодом.  Раньше  тоже  приходилось
отправлять,  но  добровольно,  за   хорошие   деньги,   по   предварительной
договоренности. А чтобы так, усыпив..."
   Курочкин поймал себя на том, что ему страшно. Впервые за  годы  работы  с
Амалией Петровной он боялся не ее, а самого себя. Одно дело - отправлять  на
искусственные роды беременных с уродливыми, нежизнеспособными  плодами,  или
проворонивших первые месяцы юных вертихвосток, которые были  рады-радешеньки
избавиться  от  нежеланного  ребенка,  да  еще  заработать  на   этом,   или
многодетных матерей, живущих на  грани  нищеты.  Да  мало  ли  какие  бывали
ситуации, позволяющие и совесть успокоить, и гонорар получить...
   Между тем они выехали из пробки, и Гоша развернул машину.
   - Я знаю обходной путь, - объяснил он, - придется сделать небольшой крюк,
зато никаких пробок. Так вот, Дмитрий Захарович, я еще  хотел  вас  спросить
про ультразвук. Там на экране человечек виден или что-то такое расплывчатое?
Вот если бы я смотрел на экран, когда вы делали ультразвук моей жене,  я  бы
мог разглядеть своего будущего ребенка?
   - Вы бы увидели только расплывчатые формы, в  которых  разобраться  может
исключительно специалист. - Курочкина даже позабавило дилетантство  молодого
человека, и он добавил:
   - А вам бы хотелось,  наверное,  увидеть  на  экране  малыша,  с  ушками,
глазками?
   - Да, - признался Гоша, - хотелось бы.  Ну  хотя  бы  видно,  как  сердце
бьется?
   - Да, безусловно. То, что перед вами отдельное живое существо, вы поймете
сразу.
   - Интересно... Так вот, моя жена, Маша Гринева, приходила к вам  в  среду
вечером. Или во вторник. Точно не помню, но вечером. Вообще-то мы  поженилсь
недавно,  она  все  никак  не  может  привыкнуть  к  новой  фамилии,   часто
представляется своей девичьей. А девичья у нее -  Мироновa.  Мария  Ивановна
Миронова. Или Гринева - по мужу. Не помните?
   - Что-то очень знакомое, - наморщил лоб Курочкин, но вспомнить не мог.
   Хлопья липкого снега залепили стекла, ничего не было видно. Они ехали уже
долго, и, взглянув  на  спидометр,  Курочкин  с  удивлением  обнаружил,  что
стрелка перепрыгивает за  сто  километров.  И  вдруг  совершенно  неожиданно
подала голос все время молчавшая сестра молодого человека:
   - Конечно, Мария Ивановна Миронова вам знакома. Только в  консультацию  к
вам она не приходила, поскольку жила очень давно, в  восемнадцатом  веке,  в
славные времена Екатерины Великой и Емельки Пугачева.
   Что-то екнуло у Курочкина внутри. Голос женщины... Где он мог слышать его
раньше?
   - У вашей сестры все в порядке с чувством юмора,  -  взяв  себя  в  руки,
заметил он. - А собственно, куда мы едем?
   - Уже приехали, - усмехнулся молодой человек.
   - Остановите машину! Что вам от меня нужно? - закричал Курочкин.
   Машина  затормозила,  и  он   увидел,   что   вокруг-какой-то   реденький
заснеженный лесок. Он стал нашаривать застежку  ремня,  не  нашел,  задергал
дверцу, позабыв, что она заперта.
   - Не нервничайте, Дмитрий Захарович, - повернулся к нему молодой человек,
- мы не грабители, не убийцы. Сейчас я зажгу свет,  вы  оглянетесь  назад  и
сразу все поймете.
   У Курочкина пересохло во рту. При  слабом  свете  он  разглядел  женщину,
которая сняла очки и шапочку.
   - Вы только ответите нам на несколько вопросов, мы запишем ваши ответы на
пленку, потом сразу развернемся и отвезем  вас  домой,  -  сказала  женщина,
доставая из маленького диктофона кассету и вставляя новую,  -  первая  часть
ваших ответов записана. Это были  косвенные  ответы  на  косвенные  вопросы.
Теперь поговорим конкретно. Я не спрашиваю вас,  узнали  вы  меня  или  нет.
Вижу, узнали. Я спрашиваю - первое: кто ваш заказчик?
   - Я заявлю в милицию; - прошептал Курочкин.
   - Обязательно заявите. Этим вы только облегчите нашу задачу. Прямо завтра
утром идите и заявляйте.
   Курочкин молчал. Гоша шумно вздохнул.
   - Дмитрий Захарович, вы задерживаете нас и себя.
   - Выключите диктофон, - простонал Курочкин, - мне плохо с сердцем.
   - Что вы предпочитаете - валидол, нитроглицерин, валокордин? У меня  есть
все. Я предвидел вашу реакцию. - Гоша участливо заглянул ему в лицо.
   - Дайте таблетку валидола и выключите диктофон.  Тогда  хоть  что-то  вам
скажу. Иначе буду молчать до утра.
   - Диктофон мы выключать не  будем.  Иначе  наша  беседа  просто  потеряет
смысл. - Лена вздохнула. - Не думаю, что вы можете поведать нам что-то, чего
мы не знаем, разве только некоторые технические детали. Но суть не в них.  Я
помогу вам и напомню, что произошло два дня назад.
   Курочкин молчал, посасывая валидолину.
   - Вам заплатили за то, чтобы усыпить  меня  и  отправить  в  Лесногорскую
больницу, - продолжала Лена, -  то  есть  усыпить  вы  решили  потом,  когда
поняли, что я вам не  поверила  и  сейчас  уйду.  В  маленькой  Лесногорской
больнице работает некто Зотова. Ей нужна была не именно я,  а  просто  живой
материал, сырье для изготовления чудодейственного препарата. Я попалась  вам
под руку. Заказ, вероятно, был срочный. Пришлось применить насилие.
   - Бред! - выкрикнул Курочкин. - Я понимаю, вы потеряли ребенка, продолжил
он уже спокойно, - это сильное потрясение. Но уверяю  вас,  ребенка  уже  не
было, когда вы пришли ко мне. Он был уже мертв, и комедией с моим похищением
вы его не вернете.
   И тут Лена засмеялась. Это не было истерикой. Она хохотала весело  и  так
заразительно, что вслед за ней засмеялся и Гоша. От  этого  дружного  хохота
Курочкину стало еще страшней.
   - Я смеюсь над ващей тупой самонадеянностью, -  объяснила  Лена,  вытирая
слезы, - вы так уверены, что моего ребенка уже нет, только потому,  что  вы,
доктор Курочкин, изволили объявить его мертвым.  Ваши  хозяева  гоняются  за
мной по всей Москве, чтобы убить его, а теперь, уж конечно,  и  меня.  Между
тем должна вас огорчить: моя девочка жива и здорова, отлично себя  чувствует
и родится тогда, когда придет ее срок, то есть  в  конце  февраля  -  начале
марта. Ей наплевать на вас и на вашу дуру Зотову!
   "Она прошла еще одно обследование, - с ужасом подумал Курочкин,  -  иначе
откуда ей знать, что у нее девочка? И почему ребенок еще..." Все путалось  у
него в голове, сердце опять заболело.
   - Откуда вы знаете, что у вас девочка? - слабым голосом спросил он.
   - Чувствую, - ответила Лена, - а вот вы знаете точно. На моем сроке такой
опытный врач, как вы, может определить пол ребенка. А уж  отличить  мертвого
от живого, как вы сами сказали, может и профан.
   - Я продолжаю утверждать, что ваш ребенок  погиб,  -  монотонным  хриплым
голосом произнес Курочкин, - и я не понимаю, по какой причине вам до сих пор
не  сделали  искусственные  роды.  Вы  подвергаете  свою   жизнь   серьезной
опасности.
   - Так. Все. Мое терпение лопнуло! - Ленина рука  ловко  скользнула  между
спинками передних сидений в карман Гошиной куртки, и через , секунду твердое
холодное дуло уперлось Курочкину в затылок.
   - Гоша, пистолет настоящий? - весело спросила Лена.
   - Обижаешь, Елена Николаевна, конечно, настоящий.
   - Он заряжен?
   - А как же!
   - Патроны боевые?
   - Других не держим! Бросьте, доктор, валять дурака, -  обратился  Гоша  к
Курочкину. - Елена Николаевна не шутит. Она пальнет и будет права. Я  с  ней
полностью соглашусь. Потому что вы, доктор, мерзавец и  сукин  сын,  хоть  и
пожилой человек.
   - Если вы меня убьете, вся машина будет в крови.
   - Это уж наши проблемы, - усмехнулась Лена, - пусть меня  посадят.  Много
мне, беременной женщине, не дадут, тем более  когда  всплывет  вся  история.
Возможно, меня даже оправдают. Ну, будем  говорить?  Я  могу,  как  в  кино,
посчитать до трех, могу даже до пяти. Но потом я нажму курок.
   - И вам не будет жалко мою  жену,  моих  детей  и  внуков?  -  равнодушно
спросил Курочкин.  Ему  вдруг  стало  все  равно.  Кому  он  нужен?  Старый,
одинокий, к тому же бессовестный человек. На самом деле жена умерла пять лет
назад, а дочь с зятем и внуком в тот же  год  уехали  в  Австралию.  Недавно
приезжала - чужая сорокалетняя женщина, привезла ему мешок каких-то  ношеных
шмоток,  показала  цветные  снимки  счастливой  австралийской  жизни.  Своим
приездом она только утвердила его окончательное одиночество.
   - Мне очень жалко ваших близких, - услышал он голос Лены, - но лично  вас
я пожалеть не могу, простите. Я начинаю считать.
   - Ну что ж, извольте, - вздохнул Курочкин, - я расскажу все, что знаю. Но
не потому, что вы меня напугали. Просто я устал и хочу домой.
   На самом деле он врал - и себе, и им. Ему  было  очень  страшно.  Рубашка
промокла от пота, и свитер  омерзительно  покалывал  кожу  сквозь  холодную,
влажную ткань. Но самым омерзительным было это ощущение пистолетного дула  у
затылка. Пистолет держала твердая, ни разу не дрогнувшая рука.
   - Вы назвали фамилию Зотова,  и  вы  совершенно  правы.  Амалия  Петровна
Зотова, заведующая  отделением  гинекологии  Лесногорской  больницы,  -  мой
заказчик. Я получаю от нее деньги, по теперешним масштабам небольшие, но мне
необходимые.
   - За что вы получаете деньги? - спросил Гоша.
   - Не перебивайте меня, пожалуйста. Я должен рассказать с  самого  начала,
чтобы вы поняли. Только боюсь, вам не хватит пленки.
   - Ничего, - успокоила его Лена, - у меня большой запас кассет.
   - Может, вы, Елена Николаевна, опустите пистолет? У вас,  наверное,  рука
уже устала, и мне будет легче говорить.
   - Рука у меня устала, это правда, - призналась Лена, -  пистолет  я  пока
опущу, но как только вы замолчите или...
   - Я не замолчу,  пока  не  расскажу  вам  все,  -  пообещал  Курочкин,  -
возможно, мне даже захотелось рассказать вам то, что никому никогда прежде я
не рассказывал.
   - Мы слушаем вас, Дмитрий Захарович. Может, вы водички попить хотите? - У
Гоши в руках была бутылка минеральной воды  и  три  пластиковых  стаканчика,
вставленные один в другой.  Налив  воды,  он  передал  стакан  Лене,  второй
Курочкину, третий взял себе.
   Жадно глотнув солоноватой минералки, Курочкин проговорил:
   - С Амалией мы вместе учились в Первом меде. Не то чтобы дружили,  но  на
третьем курсе у нас случился  роман.  Она,  знаете  ли,  была  очень  хороша
собой... Мы учились в начале пятидесятых.  Как  раз  тогда  развернулась  та
жуткая кампания,  слышали,  наверное,  -  "убийцы  в  белых  халатах".  Сами
понимаете, что творилось у нас в институте. Преподавателей брали  одного  за
другим. Было очень страшно.
   Так вот, однажды старенький профессор, эмбриолог, влепил  мне  "неуд"  на
экзамене. Я учился  хорошо,  но  этот  "неуд"  был  вполне  справедливым.  А
профессор, надо сказать, был известной фигурой - всемирно известной. К  тому
же хороший, добрый человек. Его очень любили студенты, и я тоже. Но  экзамен
мне пришлось пересдать, и не один раз,  а  трижды,  пока  я  не  выучил  все
наизусть.
   После этого меня вызвал кадровик института,  долго  расспрашивал  о  моем
отношении к професcopy, а потом заставил написать... В общем, сами понимаете
что... Через два дня профессора взяли. Я понимал, его все равно бы взяли, но
переживал, мучился и все рассказал Амалии. Она посочувствовала, сказала: "Ты
не виноват", но с тех пор постоянно напоминала мне о том профессоре.
   После  института  мы  общались  редко,  но  всякий  раз  она  обязательно
как-нибудь намекала на ту историю, вроде бы невзначай, но вполне сознательно
ей нравилось держать меня в напряжении. Постепенно у  меня  созрел  глубокий
комплекс страха.
   У жены моей отец и мать погибли в сталинских лагерях,  и  узнай  она  про
меня такое - ушла бы сразу, не слушая оправданий. А я ее очень любил...  Так
Амалия могла прийти к нам в гости и целый вечер  вертеть  вокруг  да  около,
будто вот-вот случайно проговорится.
   Много лет прошло, жена умерла, я старый человек, но страх  перед  Амалией
остался. Даже не страх, а такое чувство, будто я ей обязан:  она  знает  обо
мне самое стыдное и страшное, может рассказать, но  молчит.  То  есть  почти
молчит. А  кроме  нее,  об  этом  стыдном  никто  не  знает.  Вам  я  первым
рассказываю, и, честно говоря, мне становится легче. Так вот. Три года назад
Амалия опять появилась в моей жизни.  Она  сказала,  что  хочет  мне  помочь
заработать на  пристойную  старость.  Я  не  понял,  Амалия  объяснила:  она
намерена платить мне за то, что я буду отправлять к ней женщин со сроками от
двадцатой до двадцать пятой недели. Разумеется, только тех, у  которых  есть
веские показания к прерыванию беременности. Таких ведь немало сейчас.  Ну  и
еще - если приходит, например, женщина на раннем сроке, хочет сделать аборт,
а я вижу, что она бедная, одинокая или просто шлюшка, которой все  равно,  я
осторожно  намекаю,  мол,  если  подождать  пару-тройку  месяцев,  то  можно
получить приличные деньги, и операция будет сделана  на  высоком  уровне,  и
палата  потом  отдельная,  и  питание...  В   общем,   многие   соглашались,
практически каждая вторая. Было, правда, несколько раз, что женщина, поносив
ребенка месяц-другой, решала его оставить. Ну что ж, пожалуйста. Правда, они
получали небольшой аванс и в случае  отказа  от  операции  должны  были  его
вернуть. Писали обычную долговую расписку: "Я,  такая-то,  взяла  в  долг  у
такого-то..." Нет, этим я уже не занимался. Я только вел беседы,  предлагал,
советовал.
   Но материала требовалось все больше. Зотова начала давить на меня сначала
потихоньку, исподволь. И вот пошла в работу  так  называемая  группа  риска.
Знаете, беременные с диабетом, с гипертонией, с пороками сердца.
   Я начал пугать: "Можете умереть во время родов". Но  тут,  конечно,  было
сложней. Дело ведь не в патологии, а в психологии. Хочет женщина  ребенка  -
она родит его под страхом смерти. Хочет избавиться от него - избавится  тоже
под  страхом  смерти...  Простите,  молодой  человек,  у  вас  случайно  нет
сигареты?
   - Да, конечно. - Гоша достал пачку "Мальборо".
   - Я открою окошко, если позволите? - Курочкин жадно  затянулся,  выпустил
струйку дыма в открытое окно и продолжал:
   - А с вас, Елена Николаевна, вероятно, начался  уже  третий  этап.  Сырье
потребовалось очень срочно, а запасов не оказалось. На Зотову нажали, она, в
свою очередь, нажала на меня и, вероятно, еще на нескольких  таких,  как  я,
поставщиков. Я не знаю, кто они и сколько их,  но  думаю,  я  из  них  самый
исполнительный. - Курочкин усмехнулся. Вы подвернулись под горячую  руку.  Я
хотел, чтобы она отстала от меня на какое-то время. Вот и все.
   - Спасибо, доктор, - вздохнула Лена.
   Курочкина отвезли домой. Весь путь до Черемушек проехали молча. Перед тем
как выйти из машины, Курочкин сказал:
   -  Елена  Николаевна,  вы  правы.  У  вас  действительно  будет  девочка.
Здоровенькая  девочка.  Подумайте  о  ней.  Вас  убьют,  если   вы   станете
действовать подобным образом. Чем больше будете шуметь, тем вернее убьют.  И
закон вас не защитит. И никто не защитит.
   Не дождавшись ответа, он вышел из машины и  аккуратно  прикрыл  за  собой
дверцу.

Глава 10

   Лидия Всеволодовна Глушко была пятой в очереди в кабинет ультразвука. Она
сосредоточенно  вязала  синий  свитер  для  сына  Васи.  Сыновей   у   Лидии
Всеволодовны было трое. Старшему, Михаилу,  восемь,  среднему,  Васе,  пять.
Младшему, Данилке, два годика.
   Самой Лидии Всеволодовне было всего двадцать  девять,  но  выглядела  она
ровесницей своего сорокалетнего мужа Георгия. От родов  и  кормлений  фигура
расплылась, волосы поредели.
   Теперь Лида была опять беременна.
   Для нее, человека православной веры, об аборте не могло быть и речи:  это
смертный грех. Грехом было и то, что она не хотела этого ребенка. А она  его
не хотела и честно признавалась себе в этом.
   Каждая копейка в доме была на счету. Георгий Глушко работал  мастером  на
часовом заводе, получал не так уж мало, но семья-то какая!
   Лида вязала свитер для Васи и думала о том, что Мише пора покупать  новые
ботинки. Нога у мальчика растет не  по  дням,  а  по  часам.  Причем  старые
ботинки не только малы, но и до дыр изношены, значит, Васе уже не  перейдут.
А у Васи в детском садике почти у всех детей есть конструкторы "лего". Васе,
конечно, тоже хочется. Поиграть ему не дают,  а  покупать  -  даже  подумать
страшно,  сколько  эти  кусочки  пластмассы  стоят...   Да   еще   позавчера
воспитательница ей сказала:
   "Вы меня, конечно, простите, но ваш Вася  проплакал  сегодня  весь  тихий
час. Его бомжонком обозвали. Знаете, дети злые бывают. Вы  уж  одевайте  его
как-нибудь получше, а то все штопаное-перештопаное ".
   И надо же - четвертый ребенок. Одно утешение  -  может,  наконец  родится
девочка. Но так тоже нельзя. Кого даст Бог, того и даст. И все-таки хотелось
девочку... Сегодня на ультразвуке, возможно, скажут, кто там.  Уже  двадцать
две недели, можно определить.
   Врач, молодая элегантная женщина,  молча  смотрела  на  мерцающий  экран.
Потом отошла к столу, стала что-то быстро писать.
   - Мне можно одеваться? - робко спросила Лида.
   - Да, конечно, - вскинула на нее искусно подведенные  светло-карие  глаза
докторша.
   "Ведь она наверняка моя ровесница,  -  подумала  Лида,  -  а  как  хорошо
выглядит. Стройненькая, волосы шикарные. А я..."
   - Садитесь, пожалуйста. Как вы себя чувствуете?  Тошноты,  головокружения
нет?
   - Да вроде все нормально, - пожала плечами Лида.
   - Сейчас давление измерим, а потом поговорим.  -  Голос  у  докторши  был
низкий, грудной. Она смотрела на Лиду спокойно и внимательно.
   - Ну, кто там у меня? Неужели опять мальчик? - Лида попыталась  заглянуть
докторше в глаза, когда та наматывала ей на руку ленту аппарата.
   - У вас ведь четвертая беременность? Детишки здоровые?
   - Здоровые, - кивнула Лида.
   Она чувствовала терпкий запах дорогих духов докторши,  и  что-то  в  этом
запахе было неприятное, тревожное.
   - Скажите, что-то не так?
   - Давление у вас нормальное. - Докторша размотала ленту, убрала аппарат.
   - А ребенок?
   - Дело в том,  Лидия  Всеволодовна,  что  ребенок  ваш...  В  общем,  нет
сердцебиения.

***

   Когда ее усадили в машину, она заплакала. Слезы текли и текли;  она  даже
не обратила внимания, что машина -  обыкновенный  зеленый  "жигуленок",  без
красного креста.
   Сидя на заднем сиденье, она корила себя: "Что  я  наделала?  Зачем  я  не
хотела этого малыша? Господи, прости меня!"
   И вдруг слезы высохли.  Она  почувствовала,  что  ребенок  у  нее  внутри
двигается, прямо-таки  прыгает.  Лида  была  беременна  в  четвертый  раз  и
движения ребенка не могла спутать ни с чем.
   - Послушайте, - крикнула она в ухо сидевшему рядом молодому  санитару,  -
:ребенок живой! Не надо в больницу!
   - Что? - уставился на нее парень.
   - Я говорю, ребенок живой. Ошиблась докторша. Вы меня где-нибудь у  метро
высадите, я домой поеду.
   - Не имеем  права,  -  тусклым  голосом  ответил  парень,  -  в  больницу
привезем, там разберутся.
   - А вы меня в какую больницу везете? - уже спокойно  спросила  Лида.  Она
была уверена - в больнице ее посмотрят и отпустят.
   - В хорошую, - буркнул парень.
   В приемном отделении