внимательней, спецназовцы опустили автоматы.

Глава 23

   Спасти девочку могло только чудо. Полковник знал: реакция  у  Ахмеджанова
молниеносная, стоит кому-нибудь шевельнуться - и лезвие полоснет по горлу.
   - Глеб Евгеньевич, что делать? Уйдет! - отчаянно, одними губами прошептал
старлей Коля Клементьев.
   Ахмеджанов между тем сделал осторожный  шаг  к  зарослям  ежевики,  держа
перед собой Машу, и опять прохрипел:
   - Стоять! Я убью ее! Не двигаться никому! И тут раздался тихий  спокойный
голос Маши.
   - Скорость, - произнесла она.
   От неожиданности Ахмеджанов замер. Он уже не  воспринимал  ее  как  нечто
живое, способное выговаривать слова. Она была для него уже мертва.
   - Товарищ полковник, у нее крыша, что ли, поехала? -  растерянно  спросил
младший лейтенант Игорь Захарченко, стоявший справа от Константинова.
   -  Фильм  "Скорость",  -  умоляюще  говорила  Маша,  -  ну   вспоминайте,
пожалуйста, вспоминайте!
   Константинову на секунду показалось, что девочка действительно бредит.  В
такой ситуации и здоровый мужик может свихнуться.
   - Что ты бормочешь, сука? -  спросил  Ахмеджанов,  сделав  еще  один  шаг
назад, к кустам.
   - Первые кадры. Самое начало. Еще до автобуса. Викторина, - Маша говорила
быстро, голос ее становился все уверенней.
   "Нет, она не бредит!" - понял полковник.
   - Shoot the hostage! - громко сказала Маша. Ни Константинов, ни  старший,
ни младший лейтенант в переводе не  нуждались.  "Подстрелите  заложника!"  -
подсказала им Маша по-английски. Она рассчитала правильно. Кто-то  из  троих
наверняка  смотрел  нашумевший  боевик.  И  должны  хоть  немного   понимать
по-английски. Просто обязаны. А чеченец  -  нет.  Он  не  поймет  ее,  будет
вслушиваться  в  незнакомые  слова,  на  секунду  потеряет  бдительность,  а
главное, у них появится шанс - неожиданность...
   Первым  среагировал  Игорь  Захарченко.  Он  вспомнил:  террорист  держал
полицейского одной рукой, а  в  другой  у  него  находился  пульт  взрывного
устройства. И заложник-полицейский сказал своему напарнику именно эту фразу.
Тот стрельнул в ногу, в мягкие ткани бедра. Но у девчонки ноги такие  худые,
широкие шорты кончаются чуть выше колена. Куда же стрелять?
   За долю секунды до того, как  Ахмеджанов,  державший  перед  собой  Машу,
намеревался скрыться в зарослях ежевики, младший лейтенант Игорь  Захарченко
успел пальнуть из пистолета в широкий раструб шортов-бермудов.
   Дернувшись,  Маша  сильно  заехала  Ахмеджанову  головой  по   носу.   От
неожиданности хватка чеченца ослабла, Маша успела  скользнуть  вниз.  Лезвие
содрало кожу на шее и под подбородком, но ей  показалось,  будто  оно  вошло
глубоко в горло. Падая на мокрую траву, чувствуя, как горячая  липкая  кровь
течет за ворот майки, она подумала, что умирает.
   - Игорь! Свяжись с капитаном! Вызывай  ребят!  Посмотри,  что  с  ней,  -
прокричал Константинов, бросаясь в кусты за скрывшимся Ахмеджановым. - Коля!
Ты за мной! Игорь, останешься с ней! - командовал он, стреляя по  кустам  на
бегу.
   Где-то вдалеке, как сквозь вату, Маша услышала треск автоматной  очереди.
Потом стало тихо.
   Игорь Захарченко, стоя на  корточках,  одной  рукой  держал  переговорное
устройство,  другой  перевернул  на  спину  неподвижно  лежавшую   девчонку.
Разговаривая со своим командиром, он думал о том, как  хорошо,  что  не  ему
придется   сообщать   родителям   этой   Кузьминой   Марии   о   смерти   их
девятнадцатилетней дочери. Это самое страшное - сообщать родителям,  что  их
ребенок погиб. Еще он размышлял об операции, начавшейся так удачно, а теперь
почти проваленной. Ахмеджанов смылся, бегает где-то в горах.  Оба  заложника
погибли. Конечно, базу они обнаружили и разгромили, кучу духов перестреляли,
некоторых удалось взять живыми. А оружия  обнаружили  столько,  что  на  всю
Чечню хватило бы и еще на многое другое.
   - Все,  конец  связи!  -  услышал  он  голос  капитана  из  переговорного
устройства.
   Жалко девчонку. Сначала он ее  подстрелил,  потом  дух  зарезал.  Зарезал
все-таки, сволочь! И второго заложника наверняка уложил. Правда, его пока не
нашли, но, судя по всему, он тоже мертвый.
   В неверном предрассветном свете он видел кровавое пятно  на  тонкой  шее,
мертвенно-бледное  перемазанное  лицо,  прикрытые  глаза  Маши.  Вдруг   ему
показалось, что длинные угольно-черные  ресницы  чуть  вздрогнули.  Он  стал
быстро искать пульс на тонком  запястье,  не  нашел,  припал  ухом  к  левой
стороне груди и услышал слабый стук сердца.
   - Ой, мама родная! Да она жива! Что же я, дурак, сижу!
   Выхватив бинт из  походного  набора,  Игорь  содрал  плотную  обертку  из
вощеной бумаги зубами.
   - Вадим... - тихо, отчетливо произнесла Маша.
   - Эй, открой глаза! Ты меня слышишь? - Игорь приподнял ей голову  и  стал
бинтовать шею. Теперь он понял - нож только ободрал кожу.
   - Я что, жива? - удивленно спросила Маша, открывая глаза.
   - Конечно. Он тебя только поцарапал, - весело сообщил Игорь.
   - Где Вадим? Вы нашли его?
   - Нет, - Игорь понял, что она спрашивает о втором заложнике.
   - А Ахмеджанов? - Маша поднялась на ноги. - Ахмеджанова поймали?
   - Смылся. Но далеко не уйдет. Слушай, как твоя  нога?  Это  ведь  я  тебя
подстрелил, по твоей просьбе.
   Он собирался задрать штанину шортов, на которой зияла  дыра  от  пули,  и
посмотреть, не задета  ли  нога.  Но  ему  стало  неловко,  все-таки  она  -
девчонка. Даже сквозь слой грязи на лице видно, что очень симпатичная.
   - С ногой все нормально. Ты  только  штанину  прострелил,  даже  кожу  не
задел. Пожалуйста, пойдем скорее. Вадим там, у камня. Это совсем недалеко.
   "Может, он жив", - хотела сказать она, но не решилась,  запнулась,  будто
боялась сглазить, спугнуть внезапную шальную надежду.
   Дорогу Маша, конечно, не помнила, шла наугад. К поляне вышли только через
полчаса. Маша сразу узнала это место и застыла как вкопанная: у камня никого
не было.
   - Он исчез, - прошептала она, - он лежал здесь.
   - Наверное, встал и ушел, - осторожно предположил Игорь. -  Его  как  дух
вырубил? Ножом?
   - Нет, головой о камень ударил.
   - Ну, это пустяки.  Видишь,  какой  здесь  мох  толстый.  Удар  смягчило,
вырубился твой Вадим, а потом встал и отправился тебя искать. Оклемался  он,
точно оклемался. У меня был такой случай...
   И тут Маша расплакалась, горько, навзрыд, по-детски шмыгая носом.
   - Ну ты что? - смутился Игорь.  -  Эй,  кончай  реветь.  У  тебя  ссадина
здоровая на горле, закровит!
   Плечи ее крупно и быстро вздрагивали, она опустилась в  траву,  уткнулась
лбом в мягкий мох, которым порос камень. Слезы катились ручьем, она рыдала в
голос и не могла остановиться.
   Защелкало переговорное устройство.
   - Пятый, Пятый! Что там у тебя? Где ты?
   - У меня все нормально, - ответил Игорь. - Жива заложница, только рыдает.
А второй заложник куда-то делся. Судя по всему, тоже  жив.  Какие  указания,
товарищ капитан?
   - Ну какие указания? Приводи ее в чувство и дуйте к дороге. Там у штабной
палатки фельдшер дежурит. Как, дойдет она сама?
   - Не знаю, - пожал плечами Игорь, - попробую довести.
   -  Ладно,  Игорек.  Если  чеченца  увидишь,  стреляй  на  поражение,   не
геройствуй. Он где-то близко бродит. И еще трое, по нашим  сведениям,  ушли.
Так что гляди, осторожней. Все. Конец связи.
   Вдали послышалось несколько коротких очередей.
   - Кончай истерику! - строго сказал Игорь и поднял Машу за  локти.  -  Вот
выйдем из района боевых действий - и рыдай себе на здоровье.
   Маша встала и вытерла слезы кулаками.
   - Ты думаешь, если человека ударили затылком о камень, он может выжить?
   - Маша, - вздохнул Игорь. - Ну если он встал и ушел, значит, выжил. Вот у
меня был такой случай, еще на гражданке, в десятом классе...
   - Ты, Мария Кузьмина, в рубашке родилась,  -  заметил  военный  фельдшер,
разматывая бинт у Маши на шее и осматривая  рану,  -  еще  бы  чуть-чуть,  и
задело артерию. Первый раз такое вижу, чтоб лезвие по касательной прошло,  -
он стал осторожно промывать рану, - да не дергайся ты, это ж  фурацилин,  он
не щиплет. Голову выше подними. Сама-то откуда?
   - Из Москвы.
   - И как тебя угораздило к самому Ахмеджанову в заложницы попасть?
   - Сама удивляюсь, - попыталась улыбнуться Маша, -  я  вообще-то  отдыхать
приехала.
   -  Хорошо  небось  отдохнула?  -  покачал  головой  фельдшер.  -  Ты  при
разговорах рот-то не шибко разевай. Я ж тебе бинтую, а ты мешаешь.  Ну  вот,
порядок, - он закрепил повязку, - пару дней так походишь, а потом  пусть  на
воздухе заживает. Зеленкой смазывай. Даже красиво будет. Рана  не  глубокая,
чуть-чуть по коже садануло.
   - Как вы думаете, шрам останется? - спросила Маша.
   - Шрам! Ничего  не  останется,  до  свадьбы  заживет.  Шрам!  -  фельдшер
усмехнулся. - Едва жива осталась, а из-за такой ерунды беспокоится!
   - Я не беспокоюсь... Просто...  Из  зеленой  штабной  палатки  послышался
треск переговорного устройства.
   - Ока! Ока! Я Пятый! -  весело  заговорило  устройство.  -  Как  слышите?
Прием? Где вы там? Василич, прием!
   Фельдшер взял микрофон.
   - Я Ока, слышу тебя хорошо. Ты, что ли, Игорек?
   - Я,  Василия,  я.  Нашелся  второй  заложник!  Жив-здоров,  участвует  в
поисках. Скажи там барышне, чтоб не рыдала больше.
   - А самого-то нашли?
   - Нет пока. Все, Василия. Конец связи.
   - Слышала? - спросил фельдшер Машу, вошедшую в палатку вместе  с  ним.  -
Теперь уж все. Ушел он, бандитская морда. Ищи-свищи его, хоть все горы носом
изрой.
   - Неужели не найдут?
   - Считай - все. С концами, - кивнул Василич, -  там,  говорят,  еще  трое
бегают. Вот их, может, и поймают. А Ахмеджанов, он словно заговоренный.
   Вдали застрекотали вертолеты. Они вышли из палатки.
   - Это подкрепление? - спросила Маша.
   - Какое подкрепление! Сейчас покружат над горами - и назад, на базу.  Там
уже небось местное правительство рвет  и  мечет,  протесты  в  Москву  шлет.
Официальные.
   - Почему протесты? - удивилась  Маша.  -  Здесь  же  и  так  наши  войска
стоят... Ведь не для того, чтобы в море купаться?
   - Одно дело - войска, другое - боевые операции, - стал объяснять Василич,
но шум двух вертолетов заглушил его слова.
   Два военных вертолета летели  совсем  низко,  прямо  над  головой.  Винты
рассекали воздух, поднимая ветер, отчего трава стелилась к земле,  трепетали
и хлопали брезентовые стенки палатки. Сильная струя  ударила  в  лицо,  Маша
зажмурилась. А когда открыла глаза, перед ней стоял Вадим...
   Фельдшер, взглянув на них, хмыкнул иОтошел  в  сторонку,  к  закопченному
походному керогазу. Он успел приготовить чай, выкурить папиросу  и,  наконец
не выдержав, позвал:
   - Эй, заложники, кончай целоваться-обниматься,  давайте  в  палатку,  чай
пить будем.
   - Отличная штука ваш керогаз, - заметил  Вадим,  осторожно  взяв  в  руки
обжигающую жестяную кружку с чаем, - только воняет и коптит.
   - Я без него, родимого, как без рук, - сообщил фельдшер, - но  воняет  он
сильно, что правда, то правда. И копоти много. Зато чаек хорош.
   - Да, чай какой-то особенный, - кивнула Маша, - очень вкусный.
   Послышались голоса и шаги. В палатку заглянул Константинов.
   - Ну что, товарищ полковник, не поймали? - спросил фельдшер.
   - Нет, Василич, - вздохнул Константинов, - не поймали.
   - А тех, троих? Вы заходите, чайку попейте с нами.
   - Спасибо, Василич. От чайку не откажусь. Из тех  троих  одного  уложили,
другого взяли живым, а третий ушел.
   - На базу-то скоро полетим? - спросил Василич, подавая полковнику  кружку
с чаем.
   - Через час-полтора. Как вертолеты вернутся. Слушай, Василич, вот ты  тут
сидишь, чаи распиваешь. А там старлей руку ободрал до мяса. И  керогаз  твой
коптит, - заметил полковник, - ты бы вышел, помазал старлея йодом  и  примус
успокоил бы свой.
   - Ладно, понял, - Василия, кряхтя, поднялся и вышел из палатки.
   - Ну что, Мария Львовна, - Константинов пристально взглянул на Машу, -  и
не жаль вам синеглазой корреспондентки газеты "Кайф" Юлии Ворониной? На  нее
розыск объявлен, поймают, обвинят в убийстве  кандидата  в  губернаторы.  Во
всяком случае, заподозрят.
   - Юля Воронина никого не убивала, -  тихо  сказала  Маша,  -  она  только
подкинула чеченской марионетке  кассету,  на  которой  он  сам  был  заснят.
Помните, как в финальной сцене "Гамлета":  "Ступай,  отравленная  сталь,  по
назначению!" Юля Воронина только прилепила лейкопластырем кассету  к  крышке
унитазного бачка в индивидуальном сортире в офисе Иванова. А чеченцы нашли и
убили Иванова.
   - Я не сомневаюсь, что  вы,  Машенька,  станете  знаменитой  актрисой,  -
медленно произнес полковник, - но мой  вам  совет  на  будущее:  никогда  не
занимайтесь самодеятельностью. Самодеятельность  и  профессионализм  -  вещи
несовместимые.
   - Это была не  самодеятельность,  а  самооборона,  -  возразила  Маша,  -
Ахмеджанов не успокоился бы, пока не нашел кассету.
   - Глеб Евгеньевич, - вступил  в  разговор  доктор,  -  теперь,  вероятно,
кассета уже потеряла для вас всякий  смысл?  Там  уже  нет  для  вас  ничего
нового?
   - Почему? Есть кое-что новое и интересное.
   - Глеб Евгеньевич, я еще должен вам сказать, в местной милиции есть такой
капитан, Анатолий Головня. Он тоже чеченская марионетка. Он приходил ко  мне
сразу после того, как они  обнаружили  пропажу  кассеты,  провоцировал  меня
довольно грубо.  Думаю,  непосредственно  по  заданию  Ахмеджанова.  Правда,
может, он липовый капитан и удостоверение у него фальшивое?
   - Нет, Вадим Николаевич.  Головня  был  настоящим  капитаном  милиции,  и
удостоверение у него настоящее.
   - Вы сказали - был? Его уже арестовали?
   - Арестовали, - кивнул полковник, - только допросить не успели. Он умер в
тюремном госпитале.
   - Как? Сам?
   - Резонный вопрос. По официальному заключению - сам.
   - Глеб Евгеньевич, - тихо спросила  Маша,  -  как  вы  узнали,  что  Юлию
Воронину сыграла именно я?
   Константинов молча вытащил из кармана коробочку из-под контактных линз.
   В палатку заглянул фельдшер.
   - Товарищ полковник, я извиняюсь, там ребята бомжа  какого-то  подобрали,
говорят, бродил по лесу.
   Вадим выскочил из палатки первым. "Андрюха жив!" - прозвучало  у  него  в
мозгу.
   На траве сидел страшно худой, сгорбленный старик в  лохмотьях.  Реденькая
седая борода чуть шевелилась на легком ветру.
   - Неужели это он? - прошептала Маша. - Ты ведь не видел его  мертвым!  Он
мог выжить...
   - Нет, Машенька, - грустно покачал головой Вадим. -  Андрюха  погиб.  Это
совсем другой человек. Такие, как он, есть в каждом  селе  здесь,  в  горах.
Этому повезло, а Андрюха  погиб.  Как  тебя  зовут?  -  обратился  доктор  к
старику.
   - Иван, - тихо ответил тот.

ЭПИЛОГ

   Перед самым Новым годом пошел дождь. Москва утопала  в  ледяной  слякоти,
только по ночам глубокие лужи  затягивались  тонкой  корочкой  льда.  Иногда
дождь сменялся колючей серой крупой, которая таяла, не долетая до земли.
   - Если сейчас ударит мороз, - говорил Машин папа,  усаживаясь  на  заднее
сиденье "Тойоты", - будет такой гололед, что вам, Вадим, прибавится  работы.
Всех ведь и с переломами, и после дорожных происшествий -  к  вам  везут,  в
Институт Склифосовского.
   На чудом уцелевшей "Тойоте" теперь красовался московский  номер.  Она  не
ехала, а почти плыла по глубоким лужам старомосковских переулков. Выехали на
Тверскую, под колесами захлюпала ледяная каша.
   - Лева, закрой окно, - сказала Машина мама, - ты нас простудишь.
   - Натальюшка, тепло ведь. Так приятно ехать с приоткрытым окном!
   - Но не в декабре!
   - Тоже мне, декабрь, - пожал плечами Лев Владимирович.  -  Вадим,  у  вас
там, за городом, есть хоть немного снега?
   - Там все бело. Лев Владимирович. Никакой слякоти.
   - Хорошо. А то Новый год без снега - это грустно. В тихом дачном  поселке
в сорока километрах от Москвы Вадим купил небольшую двухэтажную дачу. Денег,
полученных за квартиру и дом в курортном городе, едва хватило на  покупку  и
ремонт подмосковного коттеджа. Ремонт пришлось делать капитальный, проводить
горячую воду, встраивать ванную. Закончился он всего неделю назад. Новый год
собирались   встретить   вчетвером,   с   Машиными   родителями,   в   новом
свежеотремонтированном  доме.  А   сегодня,   тридцатого   декабря,   должна
состояться премьера  на  учебной  сцене  Малого  театра.  Известный  молодой
режиссер поставил со студентами  спектакль  по  пьесе  Островского  "Бешеные
деньги". Маша играла главную роль - Лидию Юрьевну Чебоксарову, взбалмошную и
расчетливую красотку.
   - За городом, конечно, хорошо,  -  вздохнула  Наталья  Дмитриевна,  -  но
страшновато зимой, особенно когда вы, Вадим, сутки в своем Склифе  дежурите,
а Машенька там ночью одна.
   - Наталья, перестань, пожалуйста, - поморщился Лев Владимирович, - мы уже
давно все на эту  тему  переговорили,  все  слова  сказали.  За  городом  не
опасней, чем в Москве. А воздух там чище, тишина, петухи  по  утрам  кричат.
Как, Вадим, кричат у вас петухи по утрам зимой?
   - Кричат. Но не у нас в поселке, а в соседней деревне.
   Официальная премьера спектакля намечалась  на  первые  дни  после  Нового
года, а эта игралась "для  мам  и  пап",  по  старой  театральной  традиции.
Зрительный зал учебной сцены вмещал всего триста человек, и из этих  трехсот
не было практически ни  одного  случайного  зрителя.  Войдя  в  фойе,  Вадим
почувствовал себя неловко в театральной толпе, где все со всеми знакомы.
   К Машиным родителям кто-то без конца  подбегал,  здоровался,  обязательно
целуясь, спрашивал, как дела, тут же убегал, не выслушав ответа,  но  и  они
отвечать не собирались. С Вадимом тоже здоровались, как со старым знакомым.
   Красивый молодой человек, похожий на какого-то  известного  американского
актера, проходя мимо, сказал Машиным родителям "добрый вечер", а  по  Вадиму
скользнул невидящим взглядом.
   - Саня, а ты разве не занят в спектакле? - спросила Наталья Дмитриевна.
   Но молодой человек уже растаял в толпе.
   "Тот самый Саня, у  которого  случился  острый  аппендицит,  -  догадался
Вадим, - на какого же американского актера он похож?"
   Так и не вспомнив, на какого, Вадим заметил в толпе высокую тонкую фигуру
Белозерской. Через  минуту  к  нему  подскочил  Арсюша.  Мальчик  вытянулся,
похудел, на нем был  темно-синий  парадный  костюм,  галстук-бабочка.  Рядом
стоял очень полный пожилой человек с растерянным мягким лицом.
   - Познакомьтесь, Вадим Николаевич, это мой муж.
   Доктор пожал теплую влажную руку всемирно известного пианиста и вспомнил,
что видел его лицо по телевизору и на афишах у консерватории.
   - Папочка! Это тот самый доктор, который мне вправил вывих.
   "Господи, какая сложная у них жизнь, - подумал Вадим,  -  интересно,  как
этот ребенок рассказывал своему "папочке" про вывих? Ведь  в  обезьянник  он
ездил с Константиновым..."
   Наконец раздался третий звонок. Зал отшуршал целлофаном букетов, отхлопал
стульями, откашлялся,  стало  тихо.  Свет  погас.  Маленький  живой  оркестр
вскинул смычки, зазвучала музыка, вариации  на  тему  какого-то  старинного,
очень знакомого романса. Медленно поплыл занавес...
   Вадим впервые видел Машу на сцене и не узнавал ее.  Зато  неожиданно  для
себя он узнал  в  надменной,  циничной,  но  удивительно  обаятельной  Лидии
Чебоксаровой, в бедной дворяночке, жаждущей выгодного брака,  почти  забытую
корреспондентку Юлю Воронину.
   Возможно, ему только показалось, что в  этих  двух  образах  есть  что-то
общее. Просто  Маша  опять,  как  тогда,  стала  другой,  чужой,  совершенно
незнакомой женщиной.
   Когда спектакль кончился и  зажегся  свет,  зрители  долго  аплодировали,
режиссер и актеры уже в пятый раз выходили  кланяться.  Маша,  глядя  в  зал
из-за  охапки  букетов,  видела  сквозь  цветочные  головки  знакомые  лица,
хлопающие ладони, слышала крики "Браво!".  Конечно,  это