а.
   -  Ой!  -  вскрикнул  Сан  Саныч,  неожиданно  напоровшись   пальцем   на
выступающий гвоздь.  -  Вот  ведь  халтурщики.  Наколотили  гвоздей  и  даже
спрятать острие не удосужились. А если  бы  пионеры  надумали  в  том  шкафу
прятаться? Да на тот гвоздь глазиком...
   Упершись ногой в противоположную стенку, Сан Саныч что было  сил  потянул
на себя боковую доску. Сил осталось мало даже для одного гвоздя.
   - Марина, помогите, пожалуйста. Вы давите здесь. Я - здесь.
   - А что вы хотите, Сан Саныч?
   - Да вот хочу  комнату  меблировать.  Все-таки  жить  нам  здесь.  Гостей
принимать. Неудобно как-то в бардаке. Ну что, начали.
   Гвоздь заскрипел и  медленно-медленно  потянулся  из  древесины.  Боковая
стенка отпала от шкафа. Еще с полчаса Сан Саныч раскачивал гвоздь из стороны
в сторону в отверстии, прежде чем он вылез наружу.
   Отличный гвоздь. Сантиметров пятнадцать. Хорошо, что плотник в лагере был
лентяй и колотил мебель тем, что  находилось  под  рукой.  Слава  лентяям  и
нерадивым снабженцам, поставляющим вместо мебельных шурупов гробовые гвозди.
Пока в стране есть такие люди, никаким наемным бандитам  с  ее  жителями  не
совладать.
   Полезный гвоздь. Если его правильно использовать.

Глава 21

   Старики держали большой совет. Как в Филях. Только в отличие от  Кутузова
у них не было армии. Одни военачальники.
   - Как действовать будем?
   - Силой. Больше никак.
   - Лобовой штурм?
   - На обходные маневры времени не осталось.
   - Интересно, сколько их там, в лагере?
   - Сколько бы ни было - все наши.
   - Может, "языка" допросим?
   - Этот "язык", по-моему, со злости язык проглотил.
   - Эй, парень, ты слышишь меня? Сколько людей в лагере?
   Водитель только мычал и с ненавистью зыркал глазами во все стороны.
   - Ты ему кляп-то вытащи. Когда спрашиваешь.
   Семен выдернул изо рта "языка" втиснутую ему туда  случайную,  взятую  из
ремонтного набора, грязно-масленую тряпку.
   - Ну, что скажешь?
   - Козлы вонючие! Гниды  старые!  Все  равно  вас  там  всех  положат!  До
одного...
   - Я же говорил...
   - Это потому, что вы его спрашиваете не правильно, - зло сказал Семен.  -
С соблюдением социалистической законности. А с  ними  уже  по-другому  надо.
Сколько людей в лагере?
   - Да пошел ты!
   Семен схватил бандита за волосы и силой развернул в сторону его  мертвого
напарника.
   - Смотри. Он пять минут назад был  жив.  Дышал,  говорил,  баб  хотел.  А
сейчас его нет. И тебя не будет. Через минуту.
   В прокуратуру я тебя не сдам - не надейся. Я грань  переступил.  Мне  что
один труп, что два. Срок мне по старости скостят. А перед Богом я  за  такую
погань как-нибудь отговорюсь. Будешь говорить?
   Бандит отрицательно замотал головой.
   - Ты никак мести своих дружков боишься? - спросил Семен. -  Тогда  дурак.
Некому тебе будет мстить. Не будет мстителей, если ты нам поможешь. Но  даже
если у нас ничего не выйдет, ты будешь иметь несколько часов, чтобы  слинять
куда подальше от своих приятелей. Или ты предпочитаешь вместе с ними  в  яму
лечь?
   Молчишь? Тогда так: времени воспитательные беседы с тобой  вести  у  меня
нет. Я не Макаренко! Даю тебе две минуты. Через две минуты я тебя  убью!  Но
не сразу. Постепенно. По секундам. Клянусь всем дорогим, что у меня  есть  и
чего вы меня захотели лишить.
   Семен задрал рукав и поднес к глазам бандита  часы.  Рядом  с  часами  он
вертикально поставил тесак.
   - Отсчет пошел!
   Десять раз прыгнула секундная стрелка.
   - Десять секунд! Первый раунд ты проиграл, - сказал  Семен  и  неожиданно
ударил бандита рукоятью ножа в губы. Чтобы он запах крови почувствовал.
   Тот дернулся, еще сильнее стиснул зубы.
   - Будешь говорить?
   - Сука! Гад! Падла! - хрипел упорствующий пленник.
   Семен не обращал никакого внимания на  матерную  ругань.  Он  внимательно
смотрел на часы. И в этом своем безмолвном упорстве он был страшен.
   - Еще десять секунд, - сообщил он и, ухватив бандита за  ухо,  оттянул  в
сторону мочку, - раз, два, три...
   - Ты что творишь, сволочь! Ты что удумал!
   - Десять секунд, - бесстрастно сказал Семен  и  с  маху  резанул  лезвием
тесака по мочке.
   Он знал,  что  делал.  Ранения  ушной  раковины  жизни  не  угрожают,  но
болезненны и очень кровавы.
   - А-а-а! - вскричал, заерзал на месте покалеченный  бандит.  Ему  еще  не
было больно. Но уже было очень страшно. Он  не  видел  раны,  но  чувствовал
густо стекающую по его шее, и по спине, и по груди кровь. Водопад крови!
   На что и был расчет.
   - Раз, - начал новый отсчет Семен. Рывком задрал,  уложил  на  руль  руку
бандита, ухватил и отжал в сторону один палец.
   - Два.
   - Ты что? Ты что? - невнятно бубнил упорствующий  пленник,  глядя  то  на
Семена, то на тесак, то на палец.
   - Три. Каждые десять секунд я буду отрубать тебе по  пальцу.  По  одному.
Потом убью. Но не раньше чем через сто секунд. Пять. Шесть.
   - Сема, прекрати! - попробовали остановить его друзья.
   - Сидеть! - страшно оскалился Семен. - Они не  жалели  меня.  Я  не  буду
жалеть их. И вас, если вы мне помешаете. Семь. Восемь.
   Он с силой оттянул один палец и занес для удара нож.
   - Сколько людей в лагере?
   - Много! - заорал бандит. - Девятнадцать!
   - Подробнее.
   - Двенадцать охраны. Еще шеф с телохранителями. И еще...
   - Где заложники?
   - В главном корпусе, на втором этаже, в кладовке.
   - Живы?
   - Два часа назад были живы.
   Слаб в коленках оказался бандит. Не было у него  по-настоящему  серьезных
стимулов для молчания. Своя боль ему была  важнее  жизни  подельников.  Своя
боль болела сильнее.
   Не за кого и не за что ему, по большому счету, было страдать  и  умирать.
Погибшие  на  фронте  друзья  Семена  не  раскрывали  рта,  даже  когда  им,
плененным, жилы на шомпол наворачивали Даже  когда  умирали  на  нейтральной
полосе с выпавшими наружу внутренностями, с оторванными руками и  ногами.  И
тогда   они   молчали,   зная,   что   любой   шум   может   вызвать   обвал
минометно-артиллерийского огня. Но уже прицельного огня. Молчали, потому что
беспокоились о  товарищах  больше,  чем  о  себе.  Потому  что  приняли  как
одиннадцатую заповедь - честь выше жизни. И выше страданий!
   - Оружие в машину! На сборы - три минуты!
   Не через три - через две с половиной минуты иномарка вырулила на  дорогу.
Ветераны сидели друг на друге и на свертках с оружием. Но сидели все. Труп в
обнимку с пленником уместили в багажнике. Трупу было все равно,  а  пленнику
подобное тесное соседство даже полезно. Дальние поездки в подобном  обществе
хорошо прочищают голову. Если она засорена.
   - Вначале работаем парами. Михась и Борис - в  лагере.  Я  и  Толя  -  на
дороге. Далее рассыпаемся поодиночке и закрываем  пути  отходов,  -  уточнял
боевую задачу Семен. - В случае, если не справимся своими силами, выходим на
связь с милицией, с боем прорываемся к заложникам, захватываем и  удерживаем
их и плацдарм до подхода основных сил. Держимся до последнего. Отступать нам
некуда!
   На последнем повороте, не доезжая метров двести до ворот лагеря, Анатолий
притормозил. Притормозил неловко -  машину  занесло.  Не  был  он  знаком  с
иномарками, но все же справился. Машина не остановилась, но, когда  скорость
была  наименьшей,  из  ее  на  мгновение  приоткрывшихся  дверей  на  дорогу
выскочили Михась и Борис. Не очень красиво выскочили. Не как в кино.  Скорее
даже не выскочили, а выпали.  Но  машину  не  задержали.  И  даже  на  ногах
устояли.
   - Десант сошел! - сообщил Семен, закрывая двери. - Теперь газуй, пока нас
не заметили.
   "Десант", согнувшись в три погибели,  словно  под  минометным  обстрелом,
сделал пять шагов  по  асфальту  к  обочине,  упал,  скатился  в  кювет,  на
четвереньках продрался сквозь густые кусты.
   - Черт возьми! - выругалась одна из половин личного состава десанта.
   - Что случилось?
   - То самое! Радикулит. Что б его!
   - И что теперь делать?
   - Теперь отлеживаться. Неделю!
   - Разогнуться-то можешь?
   - Не могу!
   - Что ж ты, теперь на четвереньках воевать будешь?
   - Не буду. Я вовек в атаку на коленях не ползал! Иди сюда.
   - И что дальше?
   - Врежь мне по пояснице. Вот сюда.
   - Чем врезать-то?
   - Кулаком. Чем еще. А если не поможет - чем ни попадя! А если  и  это  не
поможет - то прикладом, да не по пояснице, а  по  башке.  Может,  этого  мой
дурной организм испугается. Ну давай. Колоти!
   - В полную силу?
   - В полную! Она у тебя все равно меньше, чем половинная. Удар!
   - Ну что, полегчало?
   - Нет, но второй раз получать не хочется. Пошли. По дороге дораспрямлюсь.
А если нет... го пусть пеняет на себя.
   - Кто пеняет?
   - Позвоночник...
   На первой же поляне "десантники" переоделись. Цивильную одежду снимали не
жалея, так что с треском  отлетали  пуговицы  и  крючки.  Где  "молнии"  или
застежки заедали - резали ткань ножами.  Проявлять  бережливость  к  барахлу
было некогда. Время было важнее вещей.
   Ветераны очень спешили. Но не торопились. Торопливость в экипировке в бою
может стоить жизни. Помнили они, как однажды на фронте только что  прибывший
в роту новобранец сам себя подстрелил, зацепившись за курок автомата не  там
где  надо  пришитым  крючком.  На  случайный   выстрел   противник   ответил
получасовым минометным  обстрелом.  Раненый  самострел  выжил.  А  двое  его
товарищей погибли. И операция была сорвана. Вот вам и крючок.
   Не бывает в разведпоиске  мелочей.  И  безопасной  одежды,  если  она  на
ротозея надета.
   Ботинки. Зашнуровать накрепко. Да не на бантики - на мертвые  узлы.  Чтоб
не слетели в  самый  напряженный  момент.  Потом  их  можно  будет  попросту
оборвать.
   Штаны. Пристегнуть на подтяжки. Это уже дань старческой моде.
   В правую штанину, под колено, ручкой вниз - нож. Перехватить,  застегнуть
страховочной лямкой, чтобы не выпал на ходу.
   Гимнастерку - в штаны. Поверх портупею.  Сбоку  на  ремень  -  кобуру.  В
кобуру - револьвер.
   Револьвер  проверить.  Взвести  курок.  Отпустить,  придерживая  пальцем.
Прокатать барабан по руке. Осмотреть, все ли патроны на месте. Пристегнуть к
рукояти, через карабин, шнур, другим концом прикрепленный к кобуре.
   С другого боку на ремень десантный нож в ножнах.
   Сзади саперную лопатку в матерчатом чехле.
   В застегивающийся карман - запасные патроны россыпью.
   В "ППШ" - диск. До щелчка. Затвор на предохранитель. И чтобы  патроны  не
полным числом. А по-фронтовому -  на  две  трети.  Не  любит  "ППШ"  полного
боекомплекта. Пережим пружины при полной  набивке  часто  ведет  к  перекосу
патрона. Пусть их будет на десяток меньше, но не будет осечек.
   Все?
   Еще обязательная  маскировка.  Тоже  не  пустяк,  когда  идешь  по  чужой
территории. Насовать в специальные кармашки на  маскхалате  ветки,  замазать
лицо грязью. Светлое на зеленом  заметнее,  чем  темное.  Лучше  грязь,  чем
кровь. И, кстати, комары меньше достают. Не прокусить им грязевую корку.
   Теперь все?
   Теперь все!
   Походили. Попрыгали. Ничего не гремит, не болтается? Ничего не мешает, не
впивается в кожу?
   Нет?
   Тогда вперед!
   - Как там время?
   - Еще успеваем. Еще в графике. Только бы  Семен  с  Толей  не  подкачали.
Только бы у них машина не заглохла...

Глава 22

   К Сан Санычу пришли гости. Депутат Семушкин. Не в  кладовку.  В  кладовку
высоким парламентариям  входить  зазорно.  По  случаю  высочайшей  аудиенции
пленников перевели в более уютное, с зарешеченными окнами помещение.
   - Ну что, Александр Александрович, поговорим? - предложил депутат. - Ваши
друзья скоро будут здесь. Они уже в пути. Еще пара десятков минут - и вы  их
встретите. И мы встретим. Самым подобающим образом. А вот  каким  -  зависит
исключительно от вас.
   Не хочу ходить вокруг да около. Мы слишком долго ходили вокруг да  около.
А вы так даже и ползали. Ха-ха-ха. Пора переходить к торгам.
   Как вы относитесь к аукционам?
   Я очень хорошо. Азартное, знаете ли, дело. И  выиграть  можно.  Например,
приобрести вещь, о которой давно мечтал.
   Сыграем? Мой лот - жизни ваших друзей. Вы как предпочитаете - оптом или в
розницу? Так сказать, по одной голове. По  мне  бы  лучше  разом.  Чтобы  не
затягивать. Все - против всего. Оплата в известной вам валюте.
   Идет?
   Сан Саныч отвернулся.
   - Я так понимаю, условия оптовой торговли вас не устраивают? Странно,  вы
покупатель не бедный. Могли бы и не мелочиться. Но если  вы  настаиваете  на
розничной распродаже, то  я  возражать  не  стану.  Готов  пойти  навстречу.
Правда, не уверен, что на это готовы вы.
   Разобьем один большой лот на части. На семь частей. И  поведем  торги  по
каждому в отдельности. Первый - девочка.  Хороший  лот.  Красивый.  И  самый
дорогой. Готовьтесь назначить цену. Иди сюда, Светочка.
   Затравленно глядя по сторонам,  вздрагивая,  девочка  пятилась  к  стене,
пряталась за маму.
   - Нет, нет, нет. Я не пойду. Я не хочу.
   - Подойди. Не упрямься. Это же только игра.  Мы  играем  в  аукцион.  Это
очень интересная игра. Для взрослых. Для того, у  кого  есть  товар.  И  для
того, у кого есть деньги. Ну же.
   Но девочка только трясла головой и сильнее цеплялась за маму.
   - Помогите ей! - приказал Семушкин.
   Два бандита подошли и оторвали дочь от матери. Вместе с куском платья, за
который она держалась.
   - Итак, лот первый. Мать и дочка. В одном комплекте.
   - Оставь девочку в покое, - срывающимся голосом потребовал Сан Саныч.
   - Я бы оставил девочку в покое, но этого не позволяешь сделать ты. У меня
есть товар. Но у меня нет цены. Мне не нужен товар, но мне нужно то, что  за
него заплатят.  А  ты  упрямишься.  Мне  не  остается  ничего  другого,  как
поднимать ставки.
   Депутат еле заметно кивнул головой.
   Один из бандитов схватил девочку за волосы  и  резко  поднял  над  полом.
Девочка задрыгала ногами и завизжала.
   - Отдайте им то, что они требуют! - закричала мать.
   Депутат поморщился. Ему тоже была неприятна эта сцена. У него  тоже  были
дети, которых он любил. И которые тоже иногда плакали,  трогая  слезами  его
сердце.
   Он не терпел, когда страдают  дети.  Но  более  всего  не  терпел,  когда
страдают его дети. Он не хотел, чтобы они  мучились  от  отсутствия  в  доме
денег, вкусной еды,  интеллигентных  гувернеров.  Он  не  хотел,  чтобы  они
лишились престижного образования,  квартир  и  будущих,  из  самого  высшего
общества, невест и женихов. Счастье его  детей  впрямую  зависело  от  того,
останется ли он у власти или нет. А это  целиком  и  полностью  определялось
тем, добудет ли он то, без чего его карьера и успех и карьера  и  успех  его
детей будут невозможны.
   Ради заботы о своих детях он готов был перетерпеть страдания чужих.
   Но не только о нем и его детях шла здесь речь. Благополучие еще множества
пап, мам, дедушек, бабушек и их детей и внуков зависело от того,  сумеет  ли
он сегодня сторговаться. Сможет  ли  наконец  довершить  дело,  которое  без
намека на успех тянется вот уже несколько недель.
   Если сможет, то только теперь. Если не сможет -  то  не  сможет  никогда.
Теперь надо дожимать. Более удобного случая не будет.
   Девочка кричала, но депутат уже не смотрел  на  нее.  Депутат  смотрел  в
глаза Полковнику. Он пытался увидеть там  слабину,  зацепившись  за  которую
смог бы сокрушить все еще не выбрасывающую белый флаг крепость.
   Депутат смотрел в  глаза  Сан  Санычу,  а  сзади,  захлебываясь  слезами,
кричала девочка. А позади девочки билась в истерике, удерживаемая бандитами,
ее мать.
   - Пусть они отпустят мою дочь! Отдайте им все!
   Ну как такое выдержать! Как объяснить страдающей от боли  девочке  и  еще
более страдающей от ее боли матери,  что  выдача  требуемой  вещи  никак  не
скажется на их дальнейшей судьбе. По крайней мере в лучшую  сторону.  Их  не
выпустят из этого лагеря. Сейчас они стали опасны депутату ничуть не меньше,
чем дискета. Капитулировать, сказать "да" значит лишь убыстрить  их  гибель.
От них избавятся ровно в тот момент, когда они станут не нужны. А они станут
не нужны, когда преступники заполучат желаемое.
   - Отдайте-е-е-еее!
   - Оставь девочку, - еще раз, но уже демонстративно-спокойно, без надрыва,
без угроз в голосе сказал Сан Саныч. В комнате, где царит крик,  лучше,  чем
крик, слышен спокойный голос. - Оставь!
   Его изменившийся в сторону спокойствия тон возымел действие.
   - Брось ее, - распорядился депутат. Девочка упала на  пол  и  отползла  к
матери.
   - Если ты хочешь кого-то мучить - мучь меня, - предложил Сан Саныч.  -  Я
источник твоих бед. Не Марина. И не Света. Не опускайся до мести невиновным.
   - Я думал, ты решил начать торговаться, - разочарованно вздохнул депутат.
- К сожалению, я опять ошибся. Но я услышал тебя. И снова готов  пойти  тебе
навстречу. Я не буду трогать их. Я сделаю так, как просишь ты. Я  ограничусь
одним тобой. Но боюсь, это не принесет тебе облегчения.  Им  тоже.  Позовите
этого, как его?
   - Седого, что ли?
   - Седого? Ладно, Седого.
   Один из бандитов выбежал в дверь.
   - Я пока вас оставлю. Для беседы. Попозже, когда друзья ваши подъедут,  -
зайду. Надеюсь, вы не успеете соскучиться. Уверен, что не успеете!
   Седой был действительно седым. Хотя и не очень старым.
   - Тяжелая юность? - поинтересовался Сан Саныч. - Пьющий  отчим.  Хулиганы
братья. Переживания по поводу колов в дневнике. Очень сильные переживания. И
очень частые...
   Седой не прореагировал. Словно не услышал. И  даже  не  взглянул  на  Сан
Саныча. Отсутствие диалога ничего доброго не предвещало.
   - Я так полагаю, что у нас  буд„т  приватная  беседа?  Тогда,  может,  мы
удалим из помещения посторонних? Например, женщину с ребенком,  -  предложил
Полковник. - Это будет способствовать взаимопониманию и...
   Седой,  так  и  не  проронив  ни  слова,  не  повернувшись,  без  всякого
предупреждения и замаха ударил Сан Саныча в скулу.  Ногой.  Полковник  упал,
хватаясь руками за разбитое лицо. Рот быстро заполнился кровью.
   "Против этого я долго не продержусь, -  подумал  Сан  Саныч.  -  От  силы
полраунда".
   Седой ударил еще раз. И снова в лицо.
   - Не бейте его, дяденька! - услышал он детский крик. - Не надо!
   Вот что имел в виду ушедший депутат. Что для детской психики нет  большой
разницы, бьют тебя или на твоих глазах бьют другого. И то и другое одинаково
страшно. Второе, может  быть,  даже  страшнее,  потому  что  ты  не  теряешь
сознание от причиненной боли,  от  полученных  травм.  Ты  все  видишь,  все
слышишь, все понимаешь. Ты открыт  для  восприятия.  Дети  сильнее  взрослых
мучаются чужой болью.
   Он правильно все рассчитал, депутат,  принимая  предложение  Сан  Саныча.
Когда дело дойдет до  заложниц,  они,  насмотревшись  и  наслушавшись  чужих
страданий, будут бояться и мучиться на порядок сильнее.
   Нет, Сан Саныч не вывел из-под  удара  слабых.  Он  лишь  предоставил  им
возможность узнать, что их ожидает впереди. Он лишил их иллюзий и надежд  на
спасение. Он хотел сделать лучше, а  сделал  хуже.  Принимать  удары  бывает
легче, чем видеть, КАК их получают другие.
   Седой приблизился, ткнул Сан Саныча носком  ботинка.  Проверил,  жив  или
нет. Жив.
   Наклонился. Прижал шею к полу ногой. Чиркнул  зажигалкой.  Высокое  синее
пламя обожгло Полковнику грудь. Затрещала кожа. Запахло палеными волосами  и
мясом.
   Снова на ребенка  работает.  Демонстрирует  пытку.  Как  в  кино.  Как  в
третьесортном боевике. С цветом. С видом огня и обугливающейся плоти. И  еще
с запахом. Правда, пока без звука. Как в немом боевике.  Без  звука  не  так
страшно. Сан Саныч терпел  сколько  мог.  Не  хотел  он  кричать.  Не  хотел
доставлять удовольствия палачу. Не хотел пугать тех, для чьих  глаз  и  ушей
предназначалась эта экзекуция. Но не вынес.
   Не стерпел. Вначале замычал, в кровь закусывая губу.  Потом  застонал.  А
потом закричал в голос. Громко. Очень громко. Так, что сам себя  со  стороны