на маяки бесконечно
чужой земли. Он не представлял, что может сделать, чтобы помочь  ей.  Он
лишь знал, что должен положить конец пытке, терзавшей ее изнутри.
   Снаружи донесся оглушительный треск грома.  Сеньлинь  вздрогнула;  ее
голова покачнулась. Когда первые капли дождя застучали  по  подоконнику,
ее глаза широко открылись.
   - Это ничего, - решил успокоить ее Чжилинь. - Всего лишь дождь.
   - Это - все, - казалось, она обращается не к нему.
   - Сеньлинь.
   Она резко вздрогнула и прикрыла глаза трепещущими веками. Он протянул
руку, и Сеньлинь подалась ей навстречу. Обняв ее, он помог ей встать, не
выпуская ее из объятий.
   Он ощущал ее дыхание  на  своем  лице.  Ее  тепло  и  даже  больше  -
пульсацию ее жизни. Он чувствовал себя так, словно одним жадным  глотком
опустошил бутылку виски..
   Он задыхался. Его голова кружилась в бессвязном потоке мыслей.
   - Сеньлинь.
   Он привлек ее к себе.
   Ему показалось, что теплые капли весеннего дождя упали на  его  щеку,
когда он ощутил влажное прикосновение ее полураскрытых  губ.  Ее  волосы
рассыпались  и  нежно  ласкали  его.  Вдруг  он  заметил,  что  Сеньлинь
раскачивается  из  стороны  в  сторону,   долго   сдерживаемые   чувства
прорывались сквозь ледяной барьер, воздвигнутый  ею.  Чжилиню  казалось,
будто он и Сеньлинь, неразрывно связанные теплом своих тел, покачиваются
на волнах океанского прилива.
   Все тесней и тесней прижимались они  друг  к  другу,  и  Чжилинь  уже
чувствовал мягкую нежность ее щеки, подобной лепестку пиона.
   - Нет! - издав  невнятное  восклицание,  Сеньлинь  вырвалась  из  его
объятий и, спотыкаясь, кинулась в противоположный конец кабинета.
   - Сеньлинь!
   - Пожалуйста...
   Раскаты грома следовали  один  за  другим.  Капли  дождя  выстукивали
барабанную дробь.
   - Пожалуйста!
   Он шагнул к ней, не зная,  что  она  предпримет,  и  что  она  хотела
сказать этим сдавленным  полукриком-полустоном.  Она  рывком  распахнула
стеклянную дверь,  выходящую  в  сад,  и  бушующая  стихия  ворвалась  в
комнату.  Ставни  задребезжали,  и,  сопровождаемая  этим   беспокойным,
пугающим звуком, Сеньлинь выбежала под дождь. Чжилинь  бросился  за  ней
следом, окликая ее по имени. На улице было темно. Ветви деревьев, словно
иссохшиеся руки призраков, дрожали, раскачиваемые ветром, который, попав
в ловушку между стеной дома  и  высокой  садовой  оградой,  закручивался
штопором, набирая силу.
   Чжилинь догнал ее в тот миг, когда яркая вспышка молнии прямо  у  них
над головами осветила весь сад. Словно напутанная ею, Сеньлинь  внезапно
развернулась и бросилась в его объятия, прижимаясь к нему всем  телом  и
уткнувшись лицом в его плечо.
   Он хотел отвести ее в дом, но  она  не  желала  сдвигаться  с  места.
Вместо этого она приблизила свое лицо к его лицу. Ее  губы  распахнулись
навстречу его губам. Чжилинь почувствовал  себя  так,  точно  он  вновь,
обхватив сзади Росса Дэвиса, мчался на коне по склонам Жиньюнь  Шаня.  В
следующее мгновение они упали на мокрую землю.
   Он стащил с нее одежду в то время, как  она,  обезумев,  расстегивала
одну за другой пуговицы на его рубашке и брюках.  Никогда  прежде,  имея
дело со своими женами, любовницами и  просто  со  случайными  женщинами,
оказывавшимися в его постели, Чжилинь  не  испытывал  такого  неистового
желания. Но  желания  не  физического  и  не  эмоционального:  они  были
вытеснены чем-то иным, но вот чем - Чжилинь не знал.
   Его тело задрожало от ее прикосновения. Припав к ее губам, он  ощутил
восхитительную сладость божественного нектара. Дождь, хлеставший  по  их
обнаженным телам, казался им порождением их собственной кипящей страсти.
Грохот  грома  отдавался  в  их  ушах  рычанием   какого-то   огромного,
первобытного кота, свирепого и похотливого.
   Увидев ее обнаженную грудь, Чжилинь едва не заплакал от восторга.
   Кончиками пальцев он ласкал ее кожу, безукоризненно чистую и гладкую,
как у ребенка, и в следующее мгновение приник к ней губами.
   Его рука скользнула к темному треугольнику внизу ее живота.  Сеньлинь
вскрикнула.  Ее  тело  выгнулось  дугой,  голова  запрокинулась   назад.
Открытым ртом она бессознательно  ловила  струи  дождя,  словно  пытаясь
погасить огонь, сжигавший ее изнутри.
   Обеими руками она помогла ему проникнуть сквозь портал ее  нефритовых
ворот, трепещущих, точно два лепестка. В тот же миг Чжилиню  показалось,
что он очутился в самом центре какого-то захватывающего сновидения.
   В Китае издавна считалось,  что  во  время  сна  хунь,  то  есть  дух
едящего, выходит из его тела через ту точку на голове, в которой кости в
детстве затвердевают в последнюю очередь.
   Таким образом, сновидения человека являются в чем-то частью жизни его
духа. Очень просто, без всяких мудрствований.
   И, разумеется, из этого следует, что все увиденное человеком  во  сне
не менее реально, чем то, что он видит, когда бодрствует.
   Как только Чжилинь овладел Сеньлинь, дух покинул его тело и  смешался
с ее духом в мареве разбушевавшейся грозы.
   Все выше воспаряли они, следуя бесконечной  спирали  жестов,  звуков,
цветов, ароматов.
   Движение.
   Сила.
   Ки.
   Когда их  крики  наслаждения  слились  с  протяжными  стонами  ветра,
Чжилинь наконец-то увидел освобожденное от всех пут ки Сеньлинь.
   И тогда он понял все.
 
*** 
 
   - Война.
   Как  и  предсказывал   Чжилинь,   следующий   день   выдался   просто
замечательный. Однако Мао пребывал в  скверном  настроении,  которое  не
могли развеять даже ясное, голубое небо и ласковое солнышко.
   - Война, - раздраженно твердил он, - она окружает нас со всех сторон.
Новая война, тем более в  Корее,  за  пределами  нашей  страны,  нанесет
тяжелый ущерб нашей экономике. Наш народ жаждет мира. Он взирает на  нас
с надеждой на  мудрое  руководство  и  поддержку  в  тяжких  испытаниях,
выпавших на его долю, а  вовсе  не  на  решения,  в  результате  которых
китайская кровь прольется на землю чужой страны.
   - Я думаю, - осторожно заметил Чжилинь, - что  нам  следует  поискать
способ обратить эту войну нам на пользу.
   - Ты не  понимаешь,  -  нетерпеливо  возразил  Мао.  -  Американцы  и
националисты, точно голодные акулы, рыскают вдоль наших  берегов.  Когда
мы отправимся на войну, они будут ждать, пока новый  поход  не  подорвет
еще больше наши силы. И вот тогда они нанесут свой коварный удар  нам  в
спину.  Пока  еще  сторонники  контрреволюции   относительно   слабы   и
немногочисленны. Однако возобновление войны подбросит дров в их  костер.
Недовольство народа, подстрекаемого националистическими агентами, станет
серьезной угрозой, от  которой  нельзя  будет  отмахнуться.  Неужели  ты
думаешь, что я допущу это?
   - Вовсе нет, - ответил Чжилинь.
   Мао стоял совершенно неподвижно. Их беседа проходила в кабинете  Мао,
располагавшемся  (так  же,  как  и  кабинеты  всех   членов   китайского
правительства) в переоборудованном номере  бывшей  гостиницы,  чьи  окна
выходили на площадь Тяньаньмынь. Сквозь открытые окна  в  комнату  лился
стрекочущий шум, поднимаемый тучами велосипедистов, заполнявших  широкие
улицы и проспекты столицы Китая.
   - Я хочу, чтобы ты ясно отдавал себе в этом отчет, - продолжал Мао. -
Чтобы потом, когда у тебя изменится настроение, ты не являлся ко мне  со
своей кровоточащей совестью и  просьбами  остановить  то,  что  является
вынужденной необходимостью.
   - Что вы хотите от меня?
   Из соседнего кабинета доносилось клацанье пишущих машинок, на которых
эскадрон квалифицированных клерков печатал образцы листовок.
   - Только одной вещи. Война в Корее принесет новые страдания и беды  в
наш дом вне зависимости от того, какую пользу ты сумеешь извлечь из  нее
для нас на международной арене. Экономику ожидает новый  крах,  но,  что
еще хуже, весьма вероятно, своими действиями  мы  увеличим  число  наших
политических  противников.  Чтобы  выстоять  перед  лицом  надвигающейся
катастрофы, нам придется все больше и больше опираться  на  министерство
общественной безопасности.
   - То есть на секретную полицию.
   - Да, можешь называть их так, если хочешь. - Я  не  могу  одобрять  и
поддерживать правление при помощи террора.
   В первое мгновение Чжилиню показалось, что он в  своих  словах  зашел
слишком далеко. На щеках Мао выступили яркие красные пятна,  похожие  на
следы от румян. В кабинете повисло напряженное молчание.
   Мао присел и, закрыв глаза, потер веки.  Успокоившись  в  достаточной
степени, чтобы держать себя в руках, он промолвил:
   - Я полагаю, ни у кого из нас нет выбора.  Ты  согласен  с  тем,  что
война с Кореей неизбежна?
   - Не только неизбежна, но и желательна.
   Из соседнего кабинета то и дело доносилось  нестройное  позвякивание:
то один, то другой печатавший добирался до конца строчки.  Один  министр
зашел в кабинет, чтобы выяснить какой-то вопрос с Мао,  но  был  тут  же
выставлен за дверь.
   Молчание затянулось. Наконец Мао нарушил его:
   - Было бы неплохо, если бы ты пояснил свою мысль, Ши тон ши.  У  меня
сейчас неподходящее настроение для шуток.
   - Вы хорошо знаете, что я не шучу на такие темы, товарищ Мао.
   Услышав это официальное обращение, Мао встрепенулся.
   - Давай перестанем ссориться, дружище. От этого и мне и  тебе  только
хуже. Мне совсем не хочется  быть  на  ножах  с  министром,  которому  я
доверяю больше всех.
   Чжилинь поклонился и, сложив ладони перед собой, поднял их,  а  затем
опустил в жесте, выражающем почтение и уважение.
   В подкрепление своих слов  Мао  распорядился  принести  чай,  и  пока
традиционный обряд чаепития не подошел к концу, ни он, ни  его  советник
не заговаривали о делах. Вместо этого они беседовали  на  отвлеченные  и
малозначащие темы.
   Воспользовавшись наступившей  в  конце  чаепития  паузой,  Мао  вновь
обратился к Чжилиню с той же просьбой:
   - Пожалуйста, будь так добр, поделись со  мной  своими  соображениями
относительно войны с Кореей.
   Чжилинь, кивнув, налил себе еще чаю.
   - Вы говорили мне, что Сталин непреклонен в этом вопросе. Он требует,
чтобы мы  начали  военные  действия,  если  американцы  перейдут  Ялу  и
вторгнутся в Северную Корею.
   - Я сказал, что у него два мнения на сей счет, -  поправил  советника
Мао. - Он, безусловно, хочет, чтобы в конце концов коммунисты  управляли
всей Кореей. Исходя из этого, он не  видит  другой  альтернативы,  кроме
отправки советских войск в зону конфликта.
   - Если американцы в свою очередь явятся на подмогу  Южной  Корее,  то
такое решение окажется губительным для обеих сторон, а, возможно, и  для
всего мира. - Чжилинь покачал головой. - Нет, Мао тон ши. Ключ к решению
дилеммы Сталина находится в руках  Китая,  и  с  его  помощью  мы  можем
отпереть дверь, ведущую к нашему собственному спасению.
   - Каким образом?
   - Мы сообщим Сталину, что в случае, если Макартур пересечет  Ялу,  мы
пошлем свои части в Корею. Нам будет гораздо проще, чем  ему,  пойти  на
такой шаг, ибо весь мир воспримет  это  так,  как  будто  мы  отправляем
добровольцев на помощь братской коммунистической стране.  Да  и  кто  на
Западе не поверит в то, что корейцы - наши братья? Таким  образом,  наше
участие в войне станет  возможным  даже  при  условии  вмешательства  со
стороны Америки. К тому же позиция американцев будет не  более  прочной,
чем наша.  Они  не  решатся  напрямую  атаковать  нас,  опасаясь  мнения
мирового сообщества.
   - Ага, теперь я понимаю, - задумчиво пробормотал Map. - В  результате
Сталин окажется перед нами в долгу. Я смогу добиться от него  большей  и
на сей раз, возможно, безвозмездной помощи. Однако какие войска мы  туда
отправим?
   - Пошлем туда остатки гоминьдановских армий, осевшие здесь. Пусть они
прольют  кровь  за  наше  дело.  Пусть  они  станут  первыми  китайцами,
пришедшими на помощь народу Кореи, который хочет вышвырнуть  американцев
со своей земли. - Чжилинь опустил чашку. - Не стоит тешить себя  пустыми
надеждами, Мао тон ши. Мы оба знаем, как будут развиваться  события.  Не
зря же мы потратили столько времени, изучая генерала Макартура. Он  ведь
перейдет Ялу.
   - Стало быть, такова  наша  судьба,  -  вздохнул  Мао.  -  Мы  должны
временно стать послушным орудием в руках  русских,  чтобы  заслужить  их
доверие и серьезную поддержку.
   - Таков удел слабых во все времена, - заметил Чжилинь. -  Но  история
не стоит на месте. Все в наших руках. Если мы постараемся  как  следует,
то наступит день, когда Москва будет бояться нас, а не мы ее.
 
*** 
 
   Первым, что они увидели, явившись к Фачжаню, была магическая ширма. В
центре ее имелось символическое изображение  сотворения  мира,  который,
как знает каждый китаец, возник благодаря союзу черепахи и змеи.
   Центральный символ находился  в  окружении  Восьми  Триграмм,  восьми
иероглифов, каждый из которых  состоял  из  трех  черточек,  слитых  или
раздельных, и обозначал, соответственно, мужское и женское  начало.  Как
гласило  предание,  легендарный  император  Фу  Си   провозгласил,   что
Триграммы лежат в основе математики. Все, от могущества  до  покорности,
от всех мифических животных Китая до  направлений  сторон  света,  могло
быть выражено при помощи комбинаций и наложений Триграмм.
   Магическая  ширма  являлась  своего  рода  предупредительным  знаком.
Согласно заповедям фэн-шуй, древнего искусства  геомантии,  такие  ширмы
вывешивались в местах, служивших обителью злым духам. Чтобы  обойти  ее,
демонам надо было повернуть направо, что, как опять-таки известно любому
китайцу от мала до велика, делать они не могут.
   В прихожей Фачжаня стояло громадное зеркало. На  нем  имелся  тот  же
рисунок, что и на ширме. Еще одна преграда на пути злых сил.
   При виде  зеркала  Сеньлинь  внезапно  остановилась,  не  желая  идти
дальше.  Магическая  ширма  и  ее   очевидное   предназначение   всерьез
встревожили ее. Зеркало же окончательно лишило ее присутствия духа.
   Она отвернулась от полированной поверхности, и Чжилинь  почувствовал,
что его спутница трепещет, точно напуганная лань.
   - Все в порядке, - промолвил он, глядя на их отражение в  зеркале.  -
Здесь тебе совершенно нечего бояться.
   - Зачем ты привел меня сюда? - спросила она слабым, дрожащим голосом.
   - Потому что ты нуждаешься в помощи, - ласково ответил он. - Твой муж
был прав в одном отношении. Ни один врач не излечит  твою  болезнь.  Вот
почему мы пришли сюда.
   - Это нехорошее, злое место.
   - Нет, - возразил он. -  Это  всего  лишь  место,  где  обитает  зло.
Фачжань, мастер фэн-шуй, намеренно выбрал именно  его,  чтобы  завлекать
злых духов внутрь, держать их там взаперти и, опутав их  цепями,  лишать
силы.
   - Но ведь магическая ширма и зеркало  должны  помешать  им  проникать
сюда.
   Чжилинь кивнул.
   - Так и есть. Дом  свободен  от  зла.  Однако  в  саду  Фачжаня  есть
колодец. Ксинь чжинь. Магический колодец. Фачжань утверждает, что в  нем
нет дна. Вот там-то и томятся в заключении злые духи.
   Что-то в его голосе заставило Сеньлинь  поднять  глаза  и  посмотреть
прямо в его лицо.
   - Ты ведь не веришь во все это, да?
   - Я верю в то, что в  саду  Фачжаня  есть  ксинь  чжинь,  -  медленно
протянул Чжилинь. - Однако, что или кто находится в его глубинах, мне не
известно.
   Сеньлинь сильно вздрогнула и, шумно вздохнув, пробормотала:
   - Зато мне известно.
 
*** 
 
   Фачжань обладал  свирепой  внешностью  монгола.  Его  кожа,  открытые
участки  которой  кое-где  выглядывали  из-под  пышных  складок  черного
одеяния, казалась опаленной и плотной, как у слона. Голова у  него  была
узкой и вытянутой формы, как, впрочем, и все тело. От него так  и  веяло
невероятной мощью. Это ощущение еще  больше  усиливалось  благодаря  его
росту.
   Фачжань был мастером школы "Черной Шанки". Среди многочисленных  школ
и направлений геомантии она являлась самой древней и таинственной.
   Говорили, будто эта школа была создана  в  Индии,  на  родине  Будды.
Оттуда она перекочевала в Тибет.  И  лишь  затем  ее  учение  из  Страны
великих гор  распространилось  на  юг,  в  Китай.  К  тому  времени  она
обогатилась и развилась,  испытав  влияние  культур  и  традиций  многих
народов.
   Чжилинь  поклонился  мастеру  фэн-шуй,  и  Сеньлинь  последовала  его
примеру. Она явно испытывала ужас перед Фачжанем.
   - Мое почтение Великому Льву, - промолвил тот,  чуть  переиначив  имя
Чжилиня. - Я рад видеть тебя вновь.
   Его громкий голос походил на грохочущие отзвуки  отдаленных  громовых
раскатов.
   - Воистину добрая судьба, Серебряная Пуговица, - ответил  в  тон  ему
Чжилинь, - привела меня опять к твоему порогу.
   С этими словами он протянул хозяину тонкий  красный  пакет,  который,
едва появившись, тут же исчез в складках одежды мастера фэн-шуй.
   Сеньлинь наблюдала за всей этой сценой молча, но с большим интересом.
Она обратила внимание,  что  ни  тот,  ни  другой  не  пользовались  при
обращении новомодным  "тон  ши",  то  есть  "товарищ".  И  в  дальнейшем
разговоре   они    называли    друг    друга    шутливыми    прозвищами,
свидетельствовавшими об их странной и прочной дружбе.
   Тихо,  но  внятно  Чжилинь  представил  хозяину  Сень-линь  и   сжато
рассказал о ее недавнем прошлом. Он еще продолжал говорить, как  Фачжань
вдруг двинулся с  места.  Чжилинь  тут  же  отошел  в  сторону,  оставив
Сеньлинь стоять в одиночестве в центре комнаты.
   Взор мастера фэн-шуй,  в  котором  горело  черное  пламя,  был  таким
невыносимым, что Сеньлинь старалась изо всех сил сосредоточить  внимание
на окружающей обстановке. Они находились в большой  квадратной  комнате,
размером приблизительно девять на девять метров. Потолок ее был выкрашен
в белый цвет. Узоры из иероглифов покрывали  стены.  Сеньлинь  не  могла
прочесть их, ибо рисунок  был  слишком  витиеватым,  а  язык  архаичным,
однако не сомневалась в том, что видит перед собой сутры или, что  более
вероятно, отрывки из них, так  как  знала,  что  одна  сутра  составляет
подчас целую книгу.
   К тому времени, когда Чжилинь закончил рассказ о невзгодах  Сеньлинь,
мастер  фэн-шуй  уже  описал  вокруг  нее  три  полных  круга.  Наконец,
остановившись перед ней, он заявил:
   - В ее внешности есть черты феникса. Это хорошо: феникс происходит из
царского рода. Вместе с драконом он правит столицей Китая.
   Он повернулся и поджег три ароматные палочки. Когда они  разгорелись,
он поместил их одну  за  другой  перед  маленькой  зеленой  фигуркой  из
нефрита, почтительно съежившейся сбоку от позолоченного Будды.
   - Пожалуйста, отвечай мне, - промолвил Фачжань, и Сеньлинь вздрогнула
при звуке его голоса.
   Голос был очень мрачным и,  как  показалось  Сеньлинь,  даже  обладал
каким-то необычным ароматом.  Впрочем,  должно  быть,  она  вдыхала  дым
благовоний. Разве голоса могут пахнуть?
   - Тебя пытали, - донеслось до нее. Это было утверждение, а не вопрос.
   - Да, - прошептала она.
   - Как тебя пытали?
   - Серебряная пуговица...
   Жестом руки мастер фэн-шуй заставил Сеньлинь замолчать.
   Сеньлинь  не   сводила   глаз   с   вытянутого   монгольского   лица,
напоминавшего ей  другое  лицо.  Она  только  не  могла  вспомнить  чье.
Выражение, застывшее на нем, было ей знакомо и незнакомо одновременно.
   - Если тебе больно, - сказал Фачжань,  -  вспомни  о  том,  что  рана
болит, когда ее  лечат.  Думай  о  том,  что  исцеление  невозможно  без
страданий.
   - Я помню тени, - начала она. - Тени повсюду вокруг меня. Быть может,
то были тени людей, двигавшихся возле огней. Я не сказала,  что  повсюду
горели огни? - Ее голос звучал так, точно доносился издалека. - Эти люди
подошли ко мне. Огни горели  позади  них,  так  что  я  никак  не  могла
разглядеть их... разглядеть их лица. Я могла лишь судить о том, куда они
двигаются, когда их  фигуры  заслоняли  свет,  бивший  мне  в  глаза.  Я
чувствовала непреодолимый смрад, от  которого  меня  тошнило.  Я  видела
груды сломанных