собенно  ту,  вторую  снизу,
которую еще в прошлом году немного объели зайцы! Теперь  само  существование
яблони, и парника с  помидорами,  и  грядки  с  новым,  ремонтантным  сортом
клубники, которая давала урожай два раза в год, представлялось спорным, и от
мысли, что у него отберут его дачу, его растения, с той же  безжалостностью,
с которой рак три года назад отобрал жену. Воронков уронил голову на руки  и
заплакал.
   - Я не заказывал Витю, - сказал он.
   Сазан пожал плечами.
   - Я тебе что сказал: принесешь бабки  или  назовешь  имя  заказчика.  Это
вашей Службы дело. Ты за это время, небось, целую кучу резолюций наложил.
   А о своей заднице ты не вспомнил?
   - Это он сам сделал! - вскрикнул Воронков.
   - Что?
   - Это Витя сам  сделал,  -  повторил  Воронков  дрожащим  голосом,  -  он
накануне собрания,  чтобы  поднять  шум  в  газетах,  нанял  людей,  которые
изобразили на него покушение.
   - Ну да. А унтер-офицерская вдова сама себя  высекла.  И  кто  же  этакую
парашу пустил?
   - Все говорят.
   Воронков подумал и добавил:
   - Понимаете, у компании начали расти долги. Все говорят, что Ивкин  перед
отставкой набивал себе карман. В Харькове, например...
   - Тебе самому пришла идея поговорить с Ивкиным или как?
   - Нет. "Вась-Вась" велел.
   - Кто?
   - Анатолий Васючиц, Заместитель Рамзая. Он курирует направление. Я просто
зашел к нему в кабинет, и  он  сказал:  ну  ты  хоть  его  образумь!  Можешь
предложить ему то-то и то-то.
   - И?
   - Ну, я позвонил Вите, не застал его, вечером позвонил домой  и  попросил
приехать. Тут звонит Васючиц -  ну  как,  встретились?  Я  ему  сказал,  что
встретимся через час.
   - То есть Васючиц знал, что Ивкин поехал к тебе?
   - Да.
   - И что Васючиц велел предложить Ивкину?
   - Сказал: "Передай  ему,  что  если  он  уберется  из  аэропорта,  то  ты
выплатишь ему долг". Велел предложить деньги, если он уйдет, - триста  тысяч
долларов.
   - И от чьего имени говорил Васючиц?
   - Простите?
   - Сколько твой "Вась-Вась" получает в месяц?
   - Не знаю. Полторы тысячи, две...
   - Прекрасно. Человек получает в месяц  две  штуки  рублями  и  предлагает
другому человеку за заявление об отставке триста  штук  баксами.  Он  откуда
бабки взял, из задницы? Кто его уполномочил  ставить  такие  условия?  Глава
Службы?
   Воронков подумал:
   - Да нет, сказал он, - я бы не сказал, что Рамзай диктует  Васючицу,  что
делать. Я бы сказал, что это "Вась-Вась" диктует Рамзаю.
   - Кто хозяин "Петра-АВИА"?
   - Сергей Васючиц. Сын.
   - Я не спросил: кто директор. Я спросил: кто хозяин?
   Воронков искренне удивился.
   - Как - кто хозяин? Это государственное предприятие,  призванное  наконец
навести порядок в топливной сфере, оптимизировать расчеты...
   - Заткнись, Бога ради,  -  бросил  бандит.  -  Почему  Службе  так  нужна
отставка Ивкина?
   - Я уже говорил. Неэффективное руководство...
   - Я тебе твое "неэффективное руководство" в задницу засуну. Мне  говорят:
Ивкин поссорился со  Службой  из-за  заправки.  Хорошо,  говорю  я,  мне  на
заправку плевать, я ее отдаю Службе.  Нет,  говорит  Васючиц,  Ивкин  должен
уйти. Где логика?
   - Ну, - сказал Воронков, - ведь мы будем продавать "Рыкове".
   - В смысле?
   - Государственный пакет должен быть скоро продан. Его вообще-то  еще  два
месяца назад должны были продать, но отложили. А вы знаете, что очень трудно
продать компанию без согласия генерального директора.
   - То есть если на момент продажи директором "Рыково-АВИА" будет Ивкин, то
ее и купит Ивкин, а если на момент  продажи  директором  будет  Кагасов,  ее
купит тот, кто договорился со Службой?
   - В общем так.
   - Замечательно. И кто же нацелился на "Рыково-АВИА"?
   Воронков застенчиво пожал плечами.
   - Да разное говорят, - сказал он, - ходят слухи, что какие-то  иностранцы
нацелились.  Наверное,  Кагасов  как-то  с  ними  связан.  А  может,  и   не
иностранцы. Может, это Васючиц. Сделает подставную  компанию  где-нибудь  на
Кипре и купит через нее аэропорт.
   Сазан молчал долго: минуты две. Потом спросил:
   - У Васючица дача рядом с твоей?
   - Да. Садовое товарищество "Авиастроитель". Мы их еще в 72-м получили.
   - И кто к нему ездит?
   - Не знаю, - испуганно сказал Воронков, - он теперь забор поставил.
   - Большой забор?
   - Два метра. Сплошной.
   - И дача тоже большая?
   - Он ее перестроил. А потом, он новую строит, по соседству.
   - Три этажа и башенка вверху, - уточнил подручный бандита.
   - Хорошая дача, - одобрил Сазан, -  если  заместитель  начальника  Службы
может построить дачу за пол-лимона, почему бы ему не предложить  столько  же
Ивкину? И что же, в поселке не говорят, кто к нему ездит?
   - Я как-то не прислушивался, - сказал Воронков.
   Бандит потянулся на стуле, как большая и хищная  рысь,  заложил  руки  за
голову.
   - Да, похоже, Петр Алексеич, что дача нам твоя ой как пригодится.
   - А может, его ментовке сдать? - подал голос другой бандит.
   - Тоже мысль, -  одобрил  Сазан.  -  Слышишь,  прыщ?  Они  там  по  факту
покушения на Ивкина завели уголовное дело. Они бы очень не  хотели  заводить
дела и портить отчетность, но так как в скелете "мазды" нашли дырки от пуль,
ментам ничего не осталось, как тяжко вздохнуть и  завести  дело.  Теперь  им
нужен подозреваемый. Они очень будут рады узнать, что это ты попросил Ивкина
приехать и что ты ему должен.
   - Но я тут ни при чем! - запротестовал чиновник.
   - А ментам на это насрать. Даже больше, чем мне. Мне нужны от тебя бабки,
а ментам - раскрытое преступление. С той только разницей, что у меня бабок и
без тебя хватит, а вот ментам ты позарез нужен. Ты  представляешь,  как  они
тебя будут нежно любить? Как тебе каждый день будут присылать повестки?  Как
твои коллеги будут обсуждать, посадят  тебя  или  не  посадят  и  что  будет
раньше: посадят тебя или уволят?
   Воронков посерел. Ему почему-то подумалось, что  если  его  арестуют,  то
некому будет ездить на дачу и весь богатый урожай яблок точно пропадет.
   Сазан внезапно придвинулся к нему.
   - Ладно, Воронков, - сказал он, - Ивкин с тебя не  требовал  бабок,  и  я
подожду. Но ты свой долг должен  отработать.  Ты  будешь  очень  внимательно
ходить по своей конторе и слушать все, что говорят об Ивкине, о Рыкове  и  о
"Петра-АВИА". И в субботу и воскресенье ты будешь сидеть у забора  на  своей
даче и запишешь номер каждой тачки, которая едет в гости к Васючицу. Понял?
   Воронков сглотнул и кивнул.
   - И если ты будешь халатно относиться  к  своим  обязанностям,  -  сказал
Сазан, - то в следующий раз мы будем разговаривать не здесь и  не  так.  Все
ясно?
   Воронков кивнул.

***

   Бог знает, в каких расстроенных чувствах Петр Алексеевич Воронков  провел
весь следующий рабочий день: во всяком случае, по окончании его он поехал не
в московскую свою квартиру, а на дачу.
   Маленькая дача по Ярославской железной дороге, полученная Воронковым  еще
в советское время, была его радостью и отдушиной, и,  в  сущности,  чиновник
Воронков жил только те два дня в неделю, когда возился в огороде, подвязывая
помидоры и прививая яблони, а остальные пять  дней  он  просто  существовал.
Правда, чиновник Воронков настолько плохо разбирался в своих  чувствах,  что
он бы очень обиделся, если бы ему кто-то это сказал, и тут  же  принялся  бы
доказывать, что работает в Службе транспортного контроля  на  благо  Родины,
совершая    большое    и    полезное    дело,    а    дача    что:подумаешь,
овощевод-единоличник! Слово "единоличник" Воронков не любил и всегда называл
им плохих людей.
   Машины у Воронкова не было, и он было надеялся, что его бывший  приятель,
ныне могущественный Васючиц, подбросит его до поселка - дача была в  садовом
кооперативе "Авиастроитель", и чуть  не  половина  нынешних  чиновников  СТК
имела там участки. Однако Васючиц сказал, что ему надо заехать за женой и  в
супермаркет, и Воронков понял  намек  и  сказал,  что  он  лучше  поедет  на
электричке.
   - Я люблю ездить на электричке, - сказал Воронков,  -  знаете,  отдыхаешь
так глазами после рабочего дня.
   Васючиц пожал плечами, никак не комментируя тот факт,  что  кто-то  любит
ездить на электричке, и на этом они расстались.
   Через час Воронков, жизнерадостно улыбаясь, вышагивал  по  главной  улице
поселка  "Авиастроитель".  Улица  была   неровная,   из   земли   и   щебня,
утрамбованного колесами машин и ногами людей,  тут  и  там  в  продолговатых
лужах плескалась серая вода, и  Воронков  порадовался  за  воду:  значит,  в
поселке шел дождь и полил его деревья. За покосившимся штакетником  тянулись
одноэтажные дачки с застекленными верандами, большею частью  возведенные  их
владельцами  еще  при  советской  власти  и  в  несколько  приемов:  сначала
счастливый и нищий владелец участка возводил посереди отведенной  ему  земли
одну комнату, потом пристраивал к ней вторую, потом  -  по  мере  накопления
зарплаты - третью и завершал все это эпохальное в жизни семьи  строительство
верандой. Последний прорыв произошел в 1992 году, когда негласно  рассосался
запрет на  отопление  летних  домиков,  и  большинство  владельцев  участков
кое-как приладили к своим детищам печки.
   Попадались и исключения  -  дома,  перестроенные  после  1993  года.  Дом
Васючица, огромный, двухэтажный, еле умещающийся на шести сотках, был именно
таким исключением. Сейчас Васючиц строил себе новый дом,  сразу  за  забором
товарищества, там, где соседний колхоз покорно нарезал  участки  для  "новых
русских": этот новый дом был из красного кирпича и с  башенкой  над  третьим
этажом, но и старый дом Васючица был ничего.
   Проходя мимо распахнутых ворот, Воронков увидел, что Васючиц уже  приехал
и что у него гости, и приветливо помахал старому другу рукой. Но  в  душе  у
него было плохо и скверно, главным образом от вчерашнего нелепого  разговора
с бандитами, и сейчас,  при  виде  двухэтажных  хором  Васючица  и  чьего-то
сверкающего джипа у крыльца, ему стало еще хуже.
   Дача самого Воронкова стояла на самом краю  участка,  и  Воронков  раньше
считал это большой удачей: дело в том, что рядом,  за  забором,  колхоз  пас
коров и можно было пойти с ведром и насобирать навоза для  растений.  Теперь
колхоз перестал пасти коров и отдал луг "новым русским", и  Воронков  всегда
боялся, что строители-азербайджанцы перелезут  через  стену  и  ограбят  его
дачу. Правда, грабить на даче было особенно  нечего,  но  они  могли  помять
грядки и поломать сучья в саду. Строителей Воронков боялся и в глубине  души
всех черноволосых людей с кавказским акцентом относил к числу  сочувствующих
чеченским террористам.
   Однако на этот раз никто не  залез  в  сад  и  не  вытоптал  клубнику,  а
огромный, фиолетовый с красным георгин, клубень которого Воронков выменял  у
Чирякиной, который вчера только наливался цветом, сегодня к вечеру расцвел и
мерцал на солнце, как шаровая молния на стебле.  Воронков  остановился,  как
вкопанный, погладил георгин и даже  поцеловал  его,  и  скверное  настроение
чиновника начало куда-то рассыпаться.
   Через два часа усталый, но счастливый Воронков отключил  воду,  аккуратно
свернул и повесил на рогатку шланг, из которого поливал деревья,  и  обозрел
результаты трудов своих. Сливы вот-вот должны были начать созревать;  урожай
яблок был таков, что Воронкову пришлось подпереть главные сучья  шестами,  и
то он боялся, что "коричное полосатое" обломится.  На  покосившемся  порожке
дачи стояли два ведра: одно с летними  яблоками,  другое  с  помидорами.  На
земляничной  грядке  в  мелких  трехлопастных  листьях   прятались   красные
удлиненные ягоды, и вдоль крошечной дорожки зацветали гладиолусы и георгины,
среди которых, как король среди свиты, выделялся фиолетово-красный новичок.
   Было чем гордиться на шести сотках.
   Простая радость бытия настолько  переполняла  Воронкова,  что  только  за
ужином он вспомнил об одной  мелкой  вещи:  он  не  отменил  назначенной  на
завтра, на десять утра, встречи с неким господином Осокиным, а между тем  он
никак не мог быть на этой встрече, так как должен был ехать  с  Васючицем  в
Рыкове. Встречу он мог бы отменить и сейчас, домашний  телефон  Осокина  был
ему известен, но у Воронкова на даче, понятное дело, не было телефона.
   Воронков переоделся в белую, хотя и старую сорочку  и  старые  же  брюки,
помыл руки и отправился на соседнюю улицу, туда, где около бетонного колодца
стоял общественный телефон.
   Но телефон  оказался  испорчен:  какие-то  вандалы  выдрали  из  автомата
трубку. Воронков поколебался и направил свои стопы к даче Васючица.
   У Васючица был телефон, и хотя Воронкову разрешалось им пользоваться,  он
старался этим не злоупотреблять. На дачу Васючица его пропустили  почти  без
проблем: двое парней, видимо, приехавших с гостем  на  джипе,  подозрительно
уставились ему в лицо, но тут на крылечко вышла жена Васючица  и  приветливо
махнула: мол, свои. Воронков прошел темным коридором в гостиную, туда, где у
раскрытых стеклянных дверей на покрытой сукном тумбочке  стоял  телефон.  За
дверями был крошечный коридорчик, а за ним терраса, на террасе,  за  чаем  и
коньяком, беседовали Васючиц и гости - гостей, оказывается, было двое.
   - Мы так не договаривались! - громко сказал один из  гостей,  и  Воронков
невольно вытянул голову и стал прислушиваться. Трудно сказать, что  подвигло
его на этот шаг: вчерашние угрозы  бандитов,  естественное  любопытство  или
слух, который ходил в последнее время по Службе. Слух гласил, будто персонал
Службы сократят на тридцать процентов,  и  Воронков  очень  по  поводу  этих
слухов переживал.
   То, что он услышал дальше, заставило  его  тихонько  положить  трубку  на
рычаг и отодвинуться в сторону от стеклянной двери, дабы его никто, случаем,
не увидел.
   Спустя пять минут Воронков бочком-бочком вышел из дома.
   - Позвонили? - приветливо окликнула его жена Васючица.
   - Да-да, - сказал Воронков.
   - Какой-то вы бледный.
   - Перетрудился, Варвара Михайловна, - ответил Воронков, - копал  сегодня,
копал...
   Выскочив за ворота Васючицевского дома. Воронков нервно огляделся. Он так
и не позвонил Осокину: по правде говоря, этот звонок, только что  казавшийся
таким важным, теперь был - тьфу, глупость, прошлогодний сор.
   Воронков побежал по улице вперед так, что едва  не  сшиб  мальчишечку  на
велосипеде.
   - Дядя Петя! - вскрикнул мальчик.
   - Ты не знаешь, где можно  позвонить?  -  спросил  Воронков,  но  тут  же
вспомнил и сам: еще один телефон был у магазина, минутах в двадцати ходьбы.
   В полдесятого  Воронков  стоял  у  заасфальтированной  площадки  напротив
магазина. Он сразу увидел, что телефон работает: к нему змеилась очередь, не
так чтобы длинная, но противная.
   Бабка в цветастом платье  перед  Воронковым  долго-долго  распиналась  по
телефону о том, что Верка развелась с мужем и что новое платье жмет в спине.
Раньше Воронков авторитетно постучал бы монеткой о бортик кабинки  и  громко
сказал бы, что ему надо позвонить по правительственному  поручению;  сейчас,
когда ему действительно надо было позвонить, он молча катал в потной  ладони
жетон.
   Бабка говорила слишком долго, и телефон после нее разразился  недовольным
писком: испортился.
   Воронков позвонил раз, другой, третий - очередь недовольно зашикала.
   Воронков растерянно отошел в сторону, сжимая жетон в потной  руке.  Мысли
его метались, как лиса в клетке. К асфальтовому  пятачку  магазина  подкатил
двучленный желтый автобус - автобус ехал на станцию.
   Спустя  минуту  Петр  Воронков  погрузился  в  автобус  вместе  с   двумя
деревенскими бабками и выпившим слесарем.

***

   Сазан уехал из аэропорта  около  десяти  вечера:  на  улице  стремительно
темнело, вверху, в вечере-ющем воздухе, вырисовывался месяц, такой бледный и
маленький, словно на небе отключили электричество.
   Возле дороги, на  рыжей  обочине,  стояла  маленькая  фигурка  в  красных
шортах, надетых поверх сетчатых  колготочек,  и  блестящей  маечке.  Фигурка
подняла руку. Сазан затормозил.
   Девочка открыла дверь и уселась рядом с ним.
   - До дому довезете? - спросила она.
   - И часто ты вечером мужиков на дороге караулишь? - спросил Сазан.
   Лера засмеялась. Смех ее был как серебряный колокольчик.
   - Не-а. Я же вижу, что это ваша машина.
   - А откуда ты это знаешь?
   - А я на стоянке поджидала, когда вы приехали.
   Тонкая девичья ручка  обвилась  вокруг  плеч  Нестеренко.  Пальцы  Сазана
сильнее сжались на руле.
   - А поедем поужинаем? -  сказала  Лера.  Сазан  сглотнул.  Сунул  руку  в
нагрудный карман и вытащил оттуда сотню долларов.
   - Держи.
   - Это зачем?
   - С Мишей сходишь поужинаешь.
   - О! Притормози!
   Нестеренко  послушно  остановил  машину.  Лера  выскочила  и  побежала  к
придорожному  круглосуточному  ларьку.  Спустя  минуту   она   вернулась   с
бутылочкой кока-колы. Уселась в машину, свинтила крышечку и  посмотрела  под
нее.
   - Так и знала, - сказала она, - нет чтобы выиграть...
   Лера запрокинула бутылку к губам и начала пить.
   - Хочешь?
   - Нет.
   - А я страшно хочу. У тебя синяки остались?
   - А?
   - Ну, после аварии.
   - Прошли.
   - А у меня  остались.  Вон,  смотри.  И  с  этими  словами  Лера  задрала
серебристую кофточку как можно выше, так, что в глаза невольно  повернувшему
голову Сазану бросился нежный, с золотистым загаром животик и сверху-: белая
полоска грудей. Никаких таких синяков в полутьме Сазан не заметил.
   Машина рыскнула по дороге, встречный водитель возмущенно бибикнул.
   - Ты чего? - рассмеялась Лера. Сазан молча свернул к обочине.
   - Вылезай.
   - Ты чего?
   - Я сказал - вылезай.
   Хорошенькая мордочка Леры вытянулась.
   - Довези меня до дома. Ночь же. Страшно.
   - И куда твой отец смотрит? - наставительно сказал Нестеренко.
   - А, он совсем голову потерял с этим аэропортом. Ходит весь день  сам  не
свой, то у него Васючиц - свинья, то наоборот.  А  это  правда,  что  в  нас
харьковские стреляли?
   Сазан помолчал.
   - Отец говорит, что харьковские, - сказала Лера. - Очень ему не  хочется,
чтобы это Служба была.Серебристый "мере"  остановился  у  крашенных  зеленым
ворот.
   - Приехали, - сказал Сазан.
   - Погоди. Открой мне калитку. Там надо через забор перегнуться и  щеколду
отодвинуть, а я не достаю.
   Нестеренко вышел из машины и  открыл  калитку.  Засов  был  действительно
низко - Валерию и то пришлось тянуться.
   - Иди, - сказал он, оборачиваясь. В следующую секунду тонкие руки  обвили
его  шею,  и  девочка,  приподнявшись  на  цыпочках,  поцеловала  его.   Они
целовались долго, минуты две. Девочка закрыла глаза и прижалась к нему  всем
телом.
   - Зайдешь? - спросила Лера.
   - Ты что, одна дома?
   - Да. Папа в аэропорту, а мама с Васькой в Испании. Так зайдешь?
   - Тебе сколько лет, Лолита?
   - Скоро пятнадцать. Так зайдешь?
   - А как же Миша?
   - А что Миша? Слюнявчик. Мы с ним только целовались, ты не подумай.
   - Извини, тезка, - сказал Сазан, - тебе баиньки пора. Досмотри "Спокойной
ночи, малыши", и в кроватку. Ладно?
   Девочка молча повернулась и зашагала по  дорожке.  В  свете  фонаря  было
видно, как покачиваются ее бедра, обтянутые красными шортиками.  На  крыльце
она повернулась и послала воздушный поцелуй Валерию.
   Валерий сел в машину и сидел минут пять, тяжело дыша и покусывая кожу  на
костяшках пальцев. Потом завел мотор и медленно поехал прочь.

***

   "Авиастроитель"  и  аэропорт  Рыкове  находились  по  одной  и   той   же
железнодорожной   ветке,   но   та   часть   ветки,   что   проходила   мимо
"Авиастроителя", была боковая,  поезда  по  ней  ходили  редко,  и  Воронков
появился в Рыкове уже в десять вечера.
   Запыхавшийся чиновник пробежал по пустынному зданию и завернул в  боковую
комнатку, где смотрели телевизор двое охранников.
   - Нестеренко в Рыкове? - спросил он.
   - Уехал минут сорок  на