я им  десятку,  чтобы
отстали", - решила Ника и  ошиблась.  Едва  она  раскрыла  кошелек,  как
сопливец протянул клешню Я сгреб все  бумажные  деньги,  которые  в  нем
были.
   -  Ты  чего,  Пенис,  мы  же  на  курево!  -   испуганно   проговорил
преграждавший путь и отошел в сторону.
   - Не понось, понял! Тебе  на  курево,  а  мне  -  поканифолить.  -  И
сопливец подтолкнул ее в спину:
   - Иди, Лялька! И тоже, смотри, не понось.
   Все это было противно и глупо. Единственное, что могло утешить -  она
их видела в последний раз. Так сказать, оревуар, юные  соотечественники!
Да и бумажных денег в кошельке было семьдесят рублей.
   У лифта Ника некстати встретилась со злобной  теткой.  Нет  чтобы  на
несколько минут раньше, могла бы стать спасительницей.
   - Узнаю твой адрес, все расскажу  родителям!  -  пообещала  тетка.  -
Совсем стыд потеряли, с детства по мужикам!
   - Расскажите, тетенька, обязательно расскажите! Правда, они у меня на
том свете, - привычно сыграла Ника девочку и, поспешно закрыв  за  собой
лифт, поехала наверх.
   Тетка крикнула еще что-то злое в догонку, но она  не  расслышала.  Ей
хотелось как можно скорее выпить соку и забраться под душ.
   Если бы она вслушивалась в поступь своей судьбы! Или хотя бы  была  в
тот день аккуратнее с дверью! Ее и Аркадий  часто  ругал  за  отсутствие
бдительности.
   "Доиграешься! - говорил он ей. - Мне-то что, ну унесут что-нибудь.  Я
за тебя боюсь!"
   Сок был выпит, Ника села в ванну и наслаждалась прохладным  душем.  И
тут заиграла мелодия дверного сигнала. "Антон!" - подумала она  радостно
и, набросив махровую простыню, оставляя мокрые следы, пошла открывать. А
когда открыла, в дверях встал один из двенадцати парней, Василий.
   - Что, нимфеточка, тебя за хозяйку оставили, - мгновенно врубился  он
в ситуацию. И она поняла, что погибла.
   Василий Афиногенов приставал к ней и  раньше,  -  когда  бывал  в  их
квартире.
   Стоило Антону отвернуться. Она терпела, только  отдергивала  то  свою
руку; то ногу, и лишь однажды,  когда  и  на  его  теле  уже  красовался
очередной апостол, громко на него прикрикнула. Они тогда пили  на  кухне
чай, разговаривали "за искусство", Василий  сидел  напротив  нее  и,  не
боясь присутствия Антона, просунув длинную босую ногу под  столом,  стал
шарить большим пальцем этой своей ноги у нее под юбкой.
   - Уберите свой палец! - не сдержалась она тогда и встала.  Антон,  не
понимая, что происходит, удивленно на нее посмотрел.
   - Девочке в интимное место забрался таракан, -  обаятельно  улыбаясь,
объяснил Василий.
   "Таракан - вы!" - зря она тогда не сказала этого.  Может,  и  сказала
бы, но Антон легко ее обнял и негромко спросил:
   - Все в порядке, девочка?
   Ситуация была глупей не придумаешь, и она передумала жаловаться.
   Василий наверняка казался многим красавчиком, так сказать, "мальчиком
моей мечты", и к тому же не переставал обаятельно улыбаться.
   -  Какой-то  убойный  парень,  -  сказал  про  него  Антон.  -Ему  бы
осеменителем в женскую тюрьму... От него так и разит спермой!
   - А мне он омерзителен! - ответила тогда Ника.
   - Вот мы и вдвоем, Лолиточка ты наша, - сказал он, захлопывая дверь и
делая шаг вперед.
   -  Уйдите!  -  попробовала  она  сказать  грозно,  одновременно  туже
запахивая махровую  простыню,  но  сама  почувствовала,  как  беспомощно
прозвучал это ее приказание.
   - Не-а! - И Василий обаятельно улыбнулся. - Сначала ты покажешь,  что
делаешь своему папику. Эклер посасываешь? Или верхом катаешься? - И  он,
наступая на нее, стал одновременно сбрасывать с себя джинсы. - Видишь, -
показал он на огромный бугор, вздыбивший трусы, - у меня на  тебя  давно
эрекция.
   Такая хорошая Лолиточка - и со старичком. Сколько он тебе платит?
   Отступая, она схватила  тарелку  и  пыталась  бросить  в  его  гадкую
улыбку. Но он ловко отмел ее  руку  в  сторону.  "В  случае  сексуальной
агрессии постарайтесь вызвать у себя рвоту  и  облить  рвотными  массами
себя  и  мужчину",  -  вспомнились  ей  строки   из   какой-то   женской
энциклопедии. Но до этого у них дело не дошло.
   Василий обхватил ее, бросил на диван и навалился всей  тяжестью.  Она
еще пробовала выскользнуть из-под него, царапалась, кусалась, но он лишь
довольно постанывал.
   В это время хлопнула дверь.
   - А вот и я, - прозвучал голос Антона.
   Увидев его исказившееся  лицо,  она  попыталась  крикнуть,  чтобы  он
спасал ее, но услышала лишь свой полузадушенный  хрип.  Антон  в  то  же
мгновение повернулся и вышел...
   - Да, нехорошо получилось, - сказал Василий, поднимаясь  и  брезгливо
морщась. - Иди подмойся. Впрочем,  папик  все  равно  на  днях  покидает
родину.
   - Подонок, сволочь, скотина! - выкрикнула она и почувствовала, что ее
сейчас вырвет. Нет, чтобы раньше!
   - А за  скотину  и  схлопотать  можешь,  -  доброжелательно  пообещал
Василий и стал натягивать брюки. - Ладно, держи мою  визитку.  Я  обычно
даю только платные уроки. Но тебе так и быть, по сниженному  тарифу.  Ко
мне, знаешь, какая очередь?
   И еще ни одна не уходила разочарованной.
   - Какой же ты мерзавец!
   - Давай, давай! Ты и кусаешь приятно! Может, повторим? А  то  у  меня
опять зашевелился.
   Но она уже не могла ответить. Ее вырвало прямо на ковер у дивана.
   - Фу! - отвернулся он. - Вот этого я не люблю.
   И он понес свое красивое благородное лицо к двери.
   Если бы только можно было смыть с себя всю грязь, которую оставил  на
ней это подлец! За несколько минут, которые она  пробыла  под  душем,  в
голове прояснилось и она бросилась одеваться. Другого не дано  -  Антон,
конечно, в аэропорту. Он был должен поступить именно  так,  как  некогда
поступил с женой.
   Если она сумеет его догнать, то бросится на  колени,  будет  целовать
ему ноги, лишь бы он поверил в то, что случилось на самом  деле!  Только
бы успеть, только бы он не улетел!
   Уже в дверях ее осенила другая мысль: а что, если он ни  в  каком  не
аэропорте? Просто сидит у друзей и делится с ними  своей  неприятностью,
хотел,  мол,  осчастливить  одну  местную  лилипутку,   так   она   даже
притвориться не сумела - изменила с первым встречным! Она  будет  искать
его в аэропорту, а он заглянет сюда за своими  вещами.  Но  если  сейчас
сесть и начать искать его  по  знакомым,  тогда  уж  она  точно  упустит
парижский рейс.
   И тогда на двойном листе Ника  написала  фломастером,  крупно:  "Меня
изнасиловали. Ищу тебя в аэропорту.  Умоляю,  дождись  меня  тут!  Люблю
только тебя". Последние три слова  она  чуть  не  вымарала.  Но  все  же
оставила.
   Лифт медленно полз вниз. Ника не стала его дожидаться и  побежала  по
лестнице. Надо было делать все как можно быстрее. А  главное  -  быстрее
поймать машину.
   Во дворе у входа в подвал тусовалась  все  та  же  пацанья  компания.
Похоже, что все они успели "поддать".
   - Смотри! Та же телка идет! -  обрадованно  провозгласил  сопливец  и
преградил ей дорогу. - А у нас керосин остался. Пошли, угостим.
   - Мальчики, мне некогда!
   - Ой, как она умеет, а! - И он передразнил:
   - "Мальчики, мне некогда"!
   Остальные трое ее обступили со всех сторон. Но двор был пуст.
   - Пойдем, пойдем, - продолжал по-доброму уговаривать ее  сопливец.  -
Выпьем, посидим.
   Мимо ворот по улице мчались  машины,  а  она  тут  теряла  минуты  на
разговор с дворовой шпаной.
   - Мальчики, я взрослая женщина, -  сказала  она  твердо.  И  зачем-то
добавила:
   - Заслуженная артистка.
   - Смотри, артистка! - захохотал сопливец пьяновато. А  может,  только
разыгрывал пьяного. И он снова передразнил:
   - "Я взрослая женщина". - Он решительно взял ее за  руку.  -  Пойдем.
Ну, это самое, перепихнемся по разику.
   Группенсекс. Пробовала?
   - Мальчики, я сейчас вызову милицию, и всем вам будет плохо.
   Она  старалась  говорить  как  можно  тверже.  Но  это  подействовало
странным образом.
   - Ты чего, целка, что ли? - удивился все тот же сопливец. - Да ладно,
мы тоже - люди. Правда, пацаны? - обратился он  за  поддержкой  к  своей
компании. - Отсосешь и отпустим. Сосать пробовала?  Чего  молчишь?  Тебя
русским языком спрашивают: сосать пробовала?
   Ее стали  медленно  подталкивать  ко  входу  в  подвал,  темный,  как
беззубый рот. "Они же  меня  там  убьют!  -  тоскливо  подумала  она.  -
Надругаются и убьют!"
   И в этот момент во двор вошел человек.
   - Помогите! - крикнула она не слишком уверенно и не слишком громко.
   Но человек услышал и повернулся к ним. Мало того, это  был  одним  из
тех двенадцати парней. Вроде бы его зовут Петром. И он приходил с другим
парнем, кавказской внешности. - Помогите! - повторила она уже увереннее.
   Петр остановился, узнал ее и,  посмотрев  на  компанию  сверху  вниз,
солидно спросил:
   - Вы что, ребята?
   - То ж моя сестренка, это она  так  -  шутит!  -  И  сопливец,  жалко
заулыбавшись, снова потянул Нику в подвал. - Мы  играем.  Она  у  нас  -
врачиха.
   Проводит медосмотр. Ага!
   - Петя! Заберите меня отсюда быстрее, эта шпана приняла меня за  свою
сверстницу. И вообще, помогите мне, Петя! Мне надо быстрее в аэропорт.
   - В аэропорт? - удивился Петр. На подростков он  уже  не  смотрел,  и
шпана незаметно, по одному, исчезла в подвале. - Кого-то встречать?
   - Я должна как можно скорей догнать  Антона.  А  передо  мной  машины
останавливаются редко. Меня же все за школьницу принимают!
   - Так и я тоже думал, что вы  школьница,  -  чистосердечно  признался
Петя. - Пойдемте быстрей, конечно, я вам помогу!
   О том, что посадка на парижский  рейс  закончена,  справочная  служба
объявила на  четырех  языках,  как  раз,  когда  они  вбежали  в  здание
аэровокзала.
   - Вы ищите в очередях, а я попробую передать объявление в самолет,  -
предложил Петя.
   Вот кто был человеком надежным. И разговаривал  он  с  ней  при  этом
совершенно естественно, как бы не замечая разницы в росте. Если бы у нее
могли быть дети и при этом вполне здоровые, то она мечтала бы как раз  о
таком сыне.
   Он помог ей остановить машину, поторапливал  водителя,  а  когда  она
завозилась с деньгами, расплатился сам.
   Поперек небольшого аэропортовского зала вились  очереди  -  сразу  на
несколько рейсов. Но Антона там не  было.  Следующий  самолет  на  Париж
улетал только вечером.
   - Не приняли объявление, - сказал подошедший Петя. -  А  вы  уверены,
что он улетает сегодня?
   Они попробовали узнать  в  кассах,  но  и  эта  информация  оказалась
закрытой.
   - Петя, вы уезжайте, а я останусь. Буду ждать следующий рейс. Сколько
вы дали водителю? - Он назвал сумму и взял деньги абсолютно естественно,
без гримас и ужимок. - А это на обратную дорогу. Езжайте на такси, вы  и
так на меня потратили уйму времени. Спасибо вам, Петя!
   - Нет уж, деньги оставьте себе. Позвольте мне получить хотя крохотную
радость от доброго дела.  И  вообще,  я  вам  желаю...  -  Он  помолчал,
подыскивая слова:
   - Чтоб все сбылось.
   "Если бы!" - с тоской подумала она.
   - Да! Возьмите на  память!  -  И  она  протянула  ему  одну  из  трех
оставшихся фотографий: двенадцать апостолов и в середине - сам  Антон  с
распятым Христом на груди.
   - Спасибо, классно все-таки получилось,  -  проговорил  Петя,  убирая
фотографию в сумку, которая висела у него на плече. - Сразу  видно  руку
большого мастера... Извините, что переспрашиваю: завтра точно ничего  не
будет? Я-то, собственно, шел к вам, чтобы это узнать. А то вдруг он, как
неожиданно улетел, так и прилетит.
   - Думаю, этого не будет уже никогда, - ответила она, имея  в  виду  в
основном себя.
   Ника  прождала  в  аэропорту  не  больше  часа,  а  потом  подошла  к
справочному окну.
   - Тетенька, извините пожалуйста, вы не  знаете,  мой  папа  улетел  в
Париж? - спросила она, "делая девочку". - Шолохов. Антон Шолохов. У него
билета не было.
   Он сказал, что все  равно  постарается  улететь.  Мы  с  мамой  живем
отдельно, я  приехала  его  проводить  и  вот...  -  Ника  говорила  так
искренне, что сама поверила в свою роль и чуть не заплакала.
   То, что не получилось у молодого, хотя и симпатичного парня,  удалось
ребенку. Сердце женщины, сидящей  за  окном  справочной,  дрогнуло,  она
принялась звонить в отдел пассажирских  перевозок  и  минут  через  пять
сочувственно сообщила:
   - Улетел твой папа. Час назад. Вот отцы! Надо было раньше  приезжать,
девочка.
   - А скажите, пожалуйста, он никакой записки мне не оставил?
   - Нет, девочка, записок никто из пассажиров сегодня не оставлял.
   Ника печально вздохнула и, не выходя из роли, пошла к выходу.
   Та квартира, в которой она прожила около месяца, сразу стала чужой, и
у нее не было никакого желания туда возвращаться.

СЫН ТАКСИДЕРМИСТА

   Учителя физкультуры звали Григорий Равшанбекович.  Это  странное  имя
досталось ему в подарок от отца, которого он не  знал.  Зато  он  хорошо
знал своего отчима. Алексей Григорьевич Меховщиков пришел  в  их  семью,
когда Грише не исполнилось еще и трех лет.  Только  супружеское  счастье
Алексея Григорьевича длилось недолго. Через год  молодая  жена  заболела
обычным гриппом. На третий день  болезни  жильцы  из  соседней  квартиры
отправили ее на "скорой  помощи"  в  больницу.  Последних  мгновений  ее
сознания хватило только на то, чтобы дотянуться до их звонка и нажать на
кнопку. Когда соседи открыли дверь, она сидела уже на полу у  стены.  Те
же соседи позвонили на работу к Алексею Григорьевичу, и  пока  он  ловил
такси,  пока  ехал  через  город  в  Мечниковскую  больницу,  жена   уже
скончалась. Он шел рядом с каталкой, на  которой  санитар  перевозил  из
отделения ее тело, и  постоянно  сдергивал  простыню  с  лица,  стараясь
прикрыть холодные ступни.
   Тогда ему еще не было сорока, и друзья  по  работе  спустя  некоторое
время посоветовали отослать пасынка к  родственникам  покойной  жены,  а
самому снова попытаться устроить свою  судьбу.  Но  Алексей  Григорьевич
четырехлетнего Гришу никому  не  отдал  и  воспитывал  сам.  Причем  так
воспитал, что тот стал даже серебряным призером Олимпиады  в  Мельбурне.
Сам же Алексей Григорьевич обладал редкой профессией,  название  которой
многим даже неведомо. Он был  таксидермистом.  В  юные  годы  его  после
окончания  Арктического  техникума  отправили  радистом-метеорологом  на
полярную станцию, сначала на материк, у пролива Югорский  шар,  а  потом
еще дальше, на остров Врангеля. На полярках условия жизни были отличные,
свободного времени - бездна, и каждый находил какое-нибудь увлечение.  А
так как морской и сухопутный зверь считал полярную  станцию  собственной
территорией, то Алеша Меховщиков  из  самых  нахальных  пришельцев  стал
делать чучела.
   -  Смотри-ка  ты,  получается!  -  радовался  восхищенный   начальник
станции. - Сколько народу перебывало, а никто не мог освоить этого дела.
   Труд был и в самом деле кропотливый  -  аккуратнейшим  образом  снять
шкуру, не оставив на ней ни одной жиринки, выделать, а  потом  набить  и
зашить ее так, чтобы получился зверь натурального вида,  с  естественным
выражением морды. Не говоря уже  о  том,  что  снимать  шкуру  с  белого
медведя, нерпы, песца и куропатки - процессы  совершенно  разные.  Скоро
Алексей прославился на всю Арктику  -  его  белый  медведь  был  подарен
одному африканскому  президенту,  да  и  советские  члены  Политбюро  не
гнушались изделиями Меховщикова. Но  однажды  белый  медведь,  охоту  на
которых в Арктике запретили давно - оттого, похоже, они  взяли  привычку
нагло ломиться в дом - так вмазал по уху Алексею Григорьевичу, что  тому
показалось, будто в голове у него взорвалась атомная бомба. К счастью, в
то же мгновение медведь схватил несколько пуль от его напарника и к телу
таксидермиста  потерял  интерес.  После  такого   происшествия   Алексей
Григорьевич оглох на одно ухо, и  врачебная  комиссия  отправила  его  в
тридцать семь лет на пенсию - кому нужен полуглухой радист.
   Женщин на полярных станций всегда не хватало, а за человека, которому
положен отпуск один  раз  в  два  года,  мало  кто  желал  выйти.  Зато,
обосновавшись на материке, он сразу устроил свою судьбу. Да только  жене
его была прописана короткая линия жизни.
   - Мне бы жить в Арктике сейчас, я  бы  золотые  горы  имел,  -  любил
повторять Алексей Григорьевич. - А тогда чучела ничего не стоили.
   После крушения сети полярных  станций  он  пробавлялся  лишь  редкими
заказами.
   То от Зоологического музея или от самого Зоосада, а  то  и  от  новых
русских - кому увековечить подохшего  любимого  крокодила,  кому  обвить
столб у входа в коттедж удавом.
   Его пасынок, ставший знаменитым спортсменом, который, кстати,  всегда
называл его отцом, давно вырос и жил своей семьей, однако часто приезжал
в гости.
   - А чего это ты, отец, загрустил? - допытывался он в последнее время.
- Как ни приеду, ты в тоске.
   - Да что ты,  Гриша,  это  просто  магнитная  буря  или  давление,  -
отговаривался Алексей Григорьевич.
   Но когда сын уезжал, садился на кухне на табурет и выть ему  хотелось
большим полярным волком. От того ужаса, который в старости  навалила  на
него судьба. Даже сыну нельзя было рассказать об этом ужасе. Но  однажды
он не сдержался  и  все-таки  рассказал.  Лишь  внешнюю  часть  и  то  -
намеками.
   - Вот что, отец, валить тебе надо из страны. Причем  немедленно.  Тут
они тебя всюду найдут. И, найдя, сразу кончат.
   - А то я сам об этом не думал, Гриша. Только на какие шиши?
   Разговор происходил на кухне.  Они  сели  рядышком,  прикинули,  что,
сколько и почем. На другой день Григорий приехал снова.
   - Все узнал, отец. Есть такая фирма. Десять  дней  -  и  готов  пакет
документов на любое имя. Какое хочешь, хоть  Горбачевым  назовись,  хоть
Путиным.
   Паспорт, годовая виза - все, что надо.
   - И почем это удовольствие?
   - Десять тысяч.
   - В Штатах двенадцать гринкарта стоит.
   - Ага, только ты сначала попробуй получить туда визу. И при этом так,
чтобы эти  нелюди  не  вычислили.  И  потом,  на  родную  фамилию  стоит
двенадцать, а ежели на чужую - не знаю.  Нет,  отец,  надо  сваливать  в
темпе. Или в Турцию, или в Грецию. А там сразу купишь  парик,  отрастишь
бороду, смотришь, год перебьешься. За год-то все и рассосется.  Или  они
кого другого вместо тебя найдут, или их прихватят на этом бизнесе.
   - Деньги-то где взять, Гриша? - тоскливо спросил старик.
   - Шесть у нас с тобой есть. Значит, надо еще четыре для документов  и
хотя бы одну тебе для начала. -  Сын  говорил  уверенно,  и  старик  уже
верил, что сумеет выбраться из своей передряги.
   - Без баксов ты там пропадешь сразу. Так что буду занимать у друзей.
   Может, Женьке Кафельникову поклонюсь. На два-три месяца всяко  дадут.
А ты как уедешь, я сразу твою квартиру продам.  И  еще  подошлю  баксов.
Вернешься - будем жить вместе.  Пиши  на  мое  имя  генеральную,  завтра
пойдем к нотариусу.
   На другой день  Грише  повезло  несказанно.  Только  он  поговорил  с
бегемотом-директором о том, что больше такого нищенства, в  каком  живет
школа, не потерпит, что его давно зовут в  школу  олимпийского  резерва,
где тренер получает ровно в десять раз больше, чем учитель физкультуры в
этой  гимназии,  как  в  кабинет  вошла   учительница   биологии   Ольга
Васильевна. А дальше  уж  совсем  было  смешно:  с  порога  она  заявила
директору, что принесла пять тысяч баксов и хочет подарить их  школе,  а
тот принялся ее отговаривать.
   Те самые пять тысяч, от которых зависело спасение отца, лежали где-то
поблизости, и никто об этом не знал! Ольга вошла в  кабинет  без  сумки.
Вряд ли она прячет деньги в бюстгальтере, как некоторые тетки. Наверняка
они у нее в том большом кошельке, который он видел не раз.
   Для начала Гриша проверил ее пальто в  учительском  гардеробе.  Хотя,
конечно, Ольга не такая дура, чтобы оставлять баксы на вешалке, откуда у
них и так время от времени прут - то сапоги, то меховую шапку. Шел урок,