любому
монетному двору Европы.
     А Канкрин продолжал рассказывать:
     --  Государь  повелел   сдать  в  архив  монеты,  все  материалы  по  их
изготовлению  и сами  штампы,  на  коих они  были  изготовлены.  Все  должно
сохраниться в строжайшей тайне. Займитесь завтра этим, голубчик.
     Министр  сохранял благожелательную  мягкость в  голосе,  и  Соболевский
позволил себе ответить в тон своему благодетелю:
     -- Хорошо, Егор Францевич. Все будет исполнено в точности.
     -- Я не сомневаюся в этом, друг мой.
     Эта фраза  не просто так вырвалась из уст министра. Когда-то они вместе
с отцом  Соболевского  начинали  службу  в  военно-интендантском  ведомстве.
Продолжая продвигаться по служебной лестнице, сохраняли дружеские отношения.
Случилось так,  что уже в зарубежном  походе русских войск  по Европе в 1813
году на небольшой кортеж интендантского штаба Первой Западной армии внезапно
наскочил разъезд  лихих французских улан. Пришлось  принять бой, слава Богу,
что еще подоспели наши казаки. Но перед этим полковник Соболевский буквально
своей грудью  прикрыл от  пули генерал-интенданта Канкрина и умер через пять
минут у того на руках.
     Приняв два года назад  Министерство  финансов, Егор Францевич увидел  в
списках чиновников знакомую фамилию и  захотел увидеть  сына столь  дорогого
для  себя  человека. Первое впечатление просто поразило его. Молодой Алексей
как две  капли воды  походил на своего отца в годы общей для  них молодости.
Проверив молодого чиновника в деле, министр убедился  в том, что Соболевский
обладает  незаурядными способностями: умом,  памятью, честью. Кроме  того, у
него  имелись  и качества,  очень  редкие  для  русского человека, но  столь
ценимые Канкриным -- точность и педантичность.
     -- Ступайте  домой, друг  мой, --  велел  министр.  -- Я и так вас сегодня
чересчур задержал.
     Соболевский, почтительно  откланявшись,  ушел.  Оставшись один, Канкрин
достал из шкатулки одну из монет с профилем Константина и, полюбовавшись ею,
бросил обратно на дно со словами:
     -- Да, а славная получилась монета!
     А  про  себя подумал  совсем другое, то, о чем министр  даже наедине  с
собой не мог сказать вслух: "Но хорошо, что ей не пришлось дать ход."
     Канкрин слишком хорошо  знал  особенности странного характера  Великого
князя и имел причины опасаться за свою участь в случае его воцарения.
     Как ни странно, но слова  о монете  в точности повторил  в  полдень  на
следующий день управляющий Департамента горных и соляных дел Карнеев.
     -- Да, а славная получилась монета!
     В кабинете кроме него присутствовали еще двое: Соболевский  и начальник
монетного  двора  Еллерс.  Все трое  любовались  новым,  но  уже  безнадежно
устаревшим рублем. Три пары  штампов,  несколько десятков оловянных  пробных
оттисков, чертежи и эскизы  были упакованы в несколько  ящиков  и опечатаны.
Осталось  последнее --  скрыть с  глаз  саму шкатулку с  монетами. Разогретый
сургуч уже ждал своей участи. Чтобы  не привлекать к секретному делу  лишних
людей, все документы писал лично Соболевский.
     Карнеев положил монету обратно в шкатулку, кивнул головой Соболевскому:
дескать, можно опечатывать. Но тут в кабинет легкой походкой просто ворвался
человек среднего роста, с  крупной, римских  пропорций головой, с  несколько
небрежно повязанной шейной косынкой вместо установленного  уставом галстука.
Это был Яков Рейхель, художник и главный модельер монетного двора.
     --  Господа, --  заявил  он,  поднимая над  головой  лист бумаги. -- Я уже
набросал эскиз нового, николаевского рублевика.
     -- Ну вы зверь, Яков Янович! -- воскликнул Еллерс. -- Просто Буанаротти.
     Чтобы получше разглядеть новый  рисунок, они втроем -- Рейхель, Еллерс и
Карнеев -- отошли к окну, любуясь безупречностью работы действительного члена
Академии художеств.
     -- Лучше и быть не может, -- решил Еллерс. --  Завтра же начнем работу над
монетой.
     Никто  из стоящих  у  окна не заметил,  как Алексей Соболевский быстрым
движением  положил одну из монет из шкатулки в маленький жилетный карманчик.
Затем он с прилежным усердием  лично опечатал шкатулку и отнес ее  в один из
ящиков, готовых к отправке.
     --  Готово, господа! Можно  вызывать  рассыльных -- и в  архив.  Извольте
только расписаться.
     Уже вечером, шагая по набережной Невы к себе домой, Алексей Соболевский
в   который  уже   раз   старался  понять,  что   же  заставило  его   взять
константиновский рубль.  Сунув  монету в  карман,  он первоначально даже  не
понял, что совершил. Лишь много позже до Алексея дошло, что он именно украл!
Но  почему? Словно какая-то  высшая, неподвластная  ему сила  руководила его
рукой.  Случившееся  волновало  и  корежило  душу  молодого   чиновника.  По
молодости лет ему не приходилось  впрямую  сталкиваться с такими  явлениями,
как  взятничество  или  растрата.  Высочайшей  милостью  своего  покровителя
Алексей быстро перенесся с  незначительного поста,  где  ни о взятках,  ни о
живых  деньгах  и речи идти  не может,  сразу  в  такие  сферы,  где  темные
махинации  совсем уже  не  имеют  места. Сам  Канкрин, отец шестерых  детей,
служил образцом  честности,  неподкупности и  даже  скупости, перенося их из
личной жизни  в  дела  финансовые, чем  порой вызывал насмешки у  российских
аристократов. Так что же заставило его, Алексея Соболевского, взять монету?
     Может, он слишком  активно  принимал участие в ее создании,  от первого
рисунка до  конечного  результата? Сроднился с ней за эти шесть  дней? Самое
странное, что сейчас он  даже не знал, что с  ней делать. Оставить  себе? Но
она   вечно   будет   напоминать  о   совершенном   проступке,  грехе.   Для
педантично-честного Алексея это  показалось настолько  ужасным, что он  чуть
было  не  решил  выбросить  проклятый  рубль,  даже  обернулся  к  Неве,  но
заснеженное белое пространство тут же заставило его отказаться  от пришедшей
в голову мысли. Не дай Боже, кто-нибудь найдет  монету на  льду, и тогда она
неизбежно попадет в руки полиции. Соболевского даже в жар  бросило. Это ведь
неизбежное дознание, розыск, открытие истины и бесчестие!
     Минут  пять  он  стоял  на набережной,  бездумно глядя  на  заснеженный
простор Северной Пальмиры. И это холодное, ледяное безмолвие, строгость форм
архитектуры и застывшей воды неожиданно успокоило его.
     "А чего я, собственно, боюсь? Проделал я все чрезвычайно ловко. Пока на
троне  Николай, о монетах никто и не  вспомнит. Зато  завтра  я приглашен на
обед  к Обориным. Покажу монету  Леночке, пусть знает, в  каких важных делах
участвует ее жених."
     Образ невесты, хрупкой, голубоглазой дочери отставного майора, заставил
его забыть о всех неприятностях  заканчивающегося дня. Северный ветер ударил
сильней, и, отвернувшись от этого неприятного, ледяного  дыхания Гиперборея,
Cоболевский поспешил домой.
     До конца бурного, великого 1825 года оставалось менее двух недель.
7. ПРОГУЛКИ БЕЗ ЛУНЫ.
     Очнувшись, Силин понял,  что  незаметно для себя  снова  уснул, сидя за
столом и положив голову на раскрытую тетрадь. От ускользнувшего сна осталось
только какое-то неясное воспоминание, что-то  связанное с черной тетрадью, c
константиновским рублем. Заспанными глазами Михаил в  очередной раз прочитал
выученную  наизусть концовку  первой  записи: "Сим  удостоверяю,  коллежский
асессор,  Алексей  Соболевский,  сын Александров. 18 февраля  1850 года".  И
старомодная, витиеватая  роспись,  начинающаяся с  огромной заглавной "С" и,
постепенно сошедшая к почти незаметной последней букве с коротким  росчерком
в конце.
     Закрыв тетрадь, Силин  взглянул  на  часы  и стал торопливо  одеваться.
Стрелки его "Командирских" показывали третий час ночи.
     Промозглая сырость осенней ночи  сразу пробрала его до дрожи. Сухопарое
тело Нумизмата не хотело покрываться жирком даже во времена властвовавшей на
кухне Наташки, готовившей много и  вкусно. Ну а годы на хлебе и концентратах
тем более не дали разжиться "прослойкой", так что промерзал он мгновенно, до
самых печенок, отчего не любил ни осень, ни зиму.
     К "Золотому бару" он подошел  вовремя, народ как раз  потихонечку начал
расходиться.  Музыка  гремела,   пробиваясь  даже  сквозь   толщину  стен  и
заамбразуренных  окон.   Но  звучала  не  томная  музыка,  про  которую  ему
рассказывал в свое  время Семка-Динамит, а что-то более ритмичное. Под такую
хорошо раздевать  не топ-модель, а роту  новобранцев. Из  раскрытых дверей в
ярком столбе  освещенного проема появлялись  мужские  и женские  фигуры, но,
отойдя  буквально на  несколько метров в  серую  тьму,  сразу превращались в
темные, размытые  силуэты. Оставались лишь  голоса,  смех да хлопанье дверей
машин.
     Метрах в  десяти сбоку от стоянки рос большой,  старый  тополь.  За его
толстым  стволом  Михаил  и  разместился.  Машины  разъезжались,  высвечивая
напоследок  фарами  остальных завсегдатаев  бара.  Вскоре  подошел  и хозяин
ближайшей  к  Силину  "десятки".  До  Нумизмата донесся голос  с характерным
кавказским прононсом.
     -- Садысь, Наташа, поедэм кататься.
     -- Я не Наташа, я Люда, -- хихикая, ответила заплетающимся языком девица.
     -- Какая разница, сегодня будэш Наташей.
     Судя по голосу, и сам хозяин "десятки" был изрядно  подшофе.  Но машина
его, резко развернувшись, на сумашедшей  скорости понеслась в сторону выезда
из города,  на  пустынное шоссе, любимое место гибели этих  ночных фанатиков
свечинской "Формулы-1". На одном из поворотов стояло уже три памятника таким
вот "сорокаградусным" пилотам.
     "Чтоб ты, сволочь,  гробанулся!" -- пожелал от всей души Силин, и  волна
ненависти,   так   часто  посещающая  его   в  последнее  время,   заставила
передернуться судорогой отвращения лицо и тело Нумизмата.
     Ближе  к четырем часам на стоянке  перед баром остался  только  длинный
"Понтиак" Гарани.  Силину надоело стоять  на одном  месте, и он решил обойти
здание бара. Оказалось,  что не только фасадные,  но и боковые окна заложили
стеклоблоками. Сохранились  лишь окна, выходящие на пустырь. Подойдя к  ним,
Михаил сразу услышал характерный грохот посуды, резкие женские голоса.
     "Кухня", -- понял  он. Все три окна с наружной стороны оказались забраны
железными  решетками  по  подобию  жалюзи.  Но изнутри  кухни одно  из  окон
оказалось  открытым,  это Нумизмат понял и  по звуку,  и по  стойкому запаху
жареного мяса, вызвавшему у Силина резкое отделение слюны.
     Приникнув  к  узкой щели  решетки,  Михаил  мог спокойно  наблюдать  за
обыденным бытом кухни.  От окна тянуло теплом, он даже  смог немного согреть
озябшие   руки.  Внутри  кухни,  как  на   освещенной   сцене,   неторопливо
передвигались поварихи, готовить  уже ничего было не надо, и они приводили в
порядок посуду, по ходу дела перемывая косточки знакомым и родственникам.
     --  А я сегодня своего  мужа  видела, --  услышал  Силин  знакомый  голос
Наташки. Саму ее он не видел, она сидела как раз в простенке между окнами, в
каком-то метре от Михаила, и чистила впрок картошку.
     -- Это того чокнутого? -- спросила одна из поварих. -- Ну и как он?
     -- Да что ему будет! Все такой же, помесь глиста с жирафом. Только оброс
как поп, волосы немытые, грязные, висят сосульками, тьфу!
     Она добавила  совсем  не женское словечко,  и  Силин в  ответ про  себя
парировал: "Сука!"
     Бабы сдержанно посмеялись, потом одна спросила Наталью:
     -- А как у тебя с этим, с Витькой-то?
     -- Да все так  же. Болтается, как говно  в проруби. Жена поманит -- к ней
бежит. Деньги кончатся, пнет его -- он ко мне плетется.
     -- Ну, а хоть какой-нибудь прок от него есть?
     -- Да самую малость. Больше растравит, чем оттрахает...
     Разговор перекинулся на какую-то всем известную Машку, мужик у которой,
по общему мнению, гуляет направо и налево, а глупой бабе все невдомек.
     Для Силина эти подробности были уже ни к чему.  Он собрался уходить, но
тут одна из поварих спросила:
     -- Хозяин-то еще здесь?
     -- Да, с Алешкой в шашки играет. Всю ночь как сыч сидит.
     -- Ну и что с того? -- заступилась за Гараню Наташка. -- Просто он сова. Я
вот  жаворонок, так мне эти  ночные смены как нож острый  к горлу. Дрыхну до
четырех вечера, потом вскакиваю как оглашенная и снова бегу сюда.
     В  подтверждение этих слов Наташка сочно зевнула, но тут другой женский
голос с нотками панического ужаса воскликнул:
     -- Девки, а время-то уже полпятого! Мы так на первый автобус не успеем!
     Вся поварская гвардия дружно заохала, еще энергичнее загремела посудой,
и  вскоре голоса  стихли, погас и свет. Но  от  окна  по-прежнему  устойчиво
тянуло теплом, и Силин понял, что у кухарок нет привычки его закрывать.
     "Да и зачем, на  окне  ведь  решетка," -- понял  ход  их  мыслей Михаил,
ощупывая   довольно-таки  жидкие  жалюзи.  Судя   по   всему,  решетка  была
прикреплена к стене крепкими  дюбелями.  Хмыкнув, Силин снова  отправился на
свой наблюдательный пункт за старым тополем.
     Без пяти пять открылась дверь бара, и в полосе света выплыли все четыре
кухарки, груженные тяжелыми сумками.
     -- Пока, Алеша, -- попрощалась одна из них с охранником.
     --  Смотри  не  выиграй  у  хозяина,  а то  уволит,  --  расслышал  Силин
насмешливый  голос  своей бывшей жены. С годами склонность  Наташки к  юмору
переросла в сарказм.
     Дверь за поварихами закрылась, темной массой они протопали  буквально в
трех  шагах  от затаившегося  Нумизмата, на ходу ругая осень,  погоду и свою
безотрадную житуху.
     Вскоре  с горы прополз  позвякивающий  раздрызганным  корпусом  первый,
дежурный автобус. Желтоватый свет изнутри делал его  похожим  на аквариум, и
было  видно, как четыре  подружки пробирались по салону со  своими  сумками,
выбирая места  получше. Кроме  них, в автобусе  оказалось еще  человек  пять
мужиков  в брезентовых робах, променявших  теплую  койку с горячей женой  на
холодную речку с сопливым ершом.
     Все затихло, снова стал  накрапывать дождь, потихоньку светало. В домах
начали  зажигаться  огни,   первые  работяги,  не  торопясь,  потянулись   к
остановке, и  Силину пришлось  сменить  наблюдательный пункт.  Он перешел на
другую  сторону улицы и, усевшись на скамейку  рядом с  домом,  уже издалека
наблюдал за  баром.  В  восьмом  часу  утра  там  произошла  смена  караула:
проработавшего всю ночь вышибалу заменил  другой парень, таких же громоздких
размеров. По очереди подошли три женщины, затем подъехала "газель" с шустрым
парнишкой-экспедитором, юрким  угрем проскользнувшим в  дверь.  И лишь после
этого хозяин бара изволил отбыть домой.
     Сначала  на  пороге  появился  все  тот  же парень-телохранитель, затем
шофер. Гараня  вышел последним,  все  так же неторопливо,  солидно, плотно и
уверенно ступая по асфальту. Увы, с такого  расстояния Михаил  снова не смог
разглядеть  лица  своего  врага,   только   проводил  взглядом  стремительно
скользнувшую в сторону города машину с профилем атакующей акулы.
8.КРУГАМИ.
     И  вторую ночь Силин провел возле бара. На этот раз он на всякий случай
припас самую тяжелую железяку  разумных размеров, из тех, что нашел в  своем
богатом  инструментарии  --   короткий,   самодельный   гвоздодер,  в  народе
по-простому  именуемый  "фомкой".  В "Золотом" все  повторилось с  точностью
прокручиваемой второй раз кинопленки: разъезд подпивших посетителей, досужие
разговоры  кухарок,  нестерпимый  запах  готовящихся  шашлыков.  Вот  только
концовка пошла чуть иначе.
     В  шашки  в  тот вечер Гараня не играл. Когда уже  кухарки удалились на
своем автобусе, открылась дверь, и два парня с трудом выволокли висевшего на
их плечах мешкоподобного хозяина. Запихнув его на заднее сиденье "понтиака",
парни перевели дух, и один из них сказал другому:
     -- Слушай, я его один до дома не допру!
     -- Эльвира поможет.
     -- Ага, хватит прикалываться! Закрой бар, съездим, отвезем "тело".
     Силин  понял, что на этот  раз Гараня  приехал только с телохранителем,
который по  совместительству  являлся  и  шофером. Пока  вышибала  ходил  за
ключами,  охранник  курил,  стоя рядом с  машиной,  благо тучи  в этот вечер
рассеялись и даже показалась  луна,  стремящаяся  принять  форму абсолютного
шара.  Закрыв  дверь на  ключ, вышибала совершенно неожиданно одарил Михаила
ценной информацией.
     -- Теперь дня три болеть будет, -- как  бы между прочим сказал он шоферу,
уже усаживаясь в машину.
     Пока бар стоял пустой, Нумизмат сделал простое, но важное дело. Подойдя
к открытому окну  кухни, он подцепил гвоздодером  нижний край решетки,  чуть
раскачал ее, стронув с места  дюбеля, а затем, поднатужившись, совсем вырвал
их.  Хорошо,  Бог наградил  его  просто  железными мышцами.  Убедившись, что
решетку  он в любое  время отогнет, Силин  снова  вогнал в  стену дюбеля. Со
стороны  теперь  все выглядело по-прежнему.  Зачем он это сделал,  Михаил не
знал, появилась возможность, и он ею воспользовался. Почему-то его совсем не
влекло  к  дому  Гарани, двухэтажному белоснежному особняку  в самом  центре
города. А вот бар его просто притягивал.
     Две последующих ночи Силин провел в своей постели, но зато днем не знал
покоя.  Нумизмат искал  оружие.  У  него, правда,  имелся  дуэльный пистолет
пушкинских времен, но он явно не годился для визита к Гаране.
     Первым  делом Михаил решил навестить дядьку. Увы, на двери висел замок,
не было слышно и собаки. Проходившая мимо тетка с пустыми ведрами объяснила,
что  Васяна  увезли  на  "скорой",  у  него  горлом  пошла кровь. Силину  не
оставалось ничего другого, как отправиться в Нахаловку, так называли окраину
города, где  жили  цыгане. В последнее время они  круто пошли в  гору, среди
обыкновенных домиков-развалюх  начали, как грибы, расти  кирпичные особняки.
Ни  для  кого  в  Свечине не было секретом,  что их фундаменты держались  на
костях наркоманов. Милиции с  цыганами бороться  было  трудно  -- чужих они в
свою среду не  пускали, а для перевозки опасного зелья в последнее время все
чаще вербовали курьеров из русских дураков,  особенно женщин. Сгорит курьер,
ну и черт с ним, попробуй докажи, что вез он "ширево" цыганам!
     За день Силин обошел практически все цыганские дома, но никто из  детей
степей  не  согласился продать  ему ничего  похожего  на  оружие.  "Дурь"  --
пожалуйста, от анаши до кокаина.  А "пушку" -- нет!  Лучше всех сказал хозяин
последней  хаты, невысокий усатый цыган  с круглым, как астраханский  арбуз,
животом.
     -- Э-э, зачем  мне это  надо?  Железо, оно и  есть железо. И хлопотно, и
тяжело. Ты езжай в Железногорск, там магазин есть такой на Ватутина, вот там
этого добра навалом!
     -- И сколько стоит там пистолет?
     Цифра, названная "ромалой", вызвала у Силина дурноту. У него не имелось
и  половины названной  суммы.  Многое перепало Васяну,  сдуру Михаил выкупил
посылку с книгами, о чем  сейчас уже жалел. Зачем ему книги по  нумизматике,
если у него нет самих монет?
     Обдумав  за  вечер  и  ночь  создавшееся  положение,  Силин собрался  в
Железногорск. Он  долго  перебирал  антиквариат, решая,  что  целесообразнее
сейчас продать. В конце концов остановился  на паре икон, том самом дуэльном
пистолете, редкой  красоты чернильнице из  серебра  в форме ракушки и полном
наборе  георгиевского  кавалера,  в  который входили четыре медали  и четыре
солдатских креста.
     Утром,  проходя в  девятом часу  мимо проклятого бара, Силин  с большим
удивлением заметил, что в "Золотой" по очереди нырнули два типчика самой что
ни на есть ханыжной внешности.
     "Странно", -- подумал он и, свернув к бару, также толкнул входную дверь.
Пройдя  короткий   тамбур,  он  очутился  внутри  и  понял,  что  днем  этот
престижнейший кабак  работает как обычная забегаловка. На  высоких табуретах
сидели те самые два "синюшных" объекта, облизывающихся в ожидании опохмелки.
Продавщица,   в