скучающий между ракушками "Фольксваген". - Здесь брали, в салоне?
   - Нет, пригнал из Германии. Точнее, на пароме привез в Клайпеду.  Это
значительно дешевле.
   -  Большой  банк,  наверное,  в  "Маке"  сорвали.  Раздели  господина
Салютова до трусов, а? Ну, признайтесь честно.
   - Пару раз точно, немножко повезло. - Витас снова бледно улыбнулся. -
Как это у вас говорят? Чуть-чуть.
   "Не  игроголик,  нет,  -  подумал  Никита,  вспомнив   характеристики
Обухова. - О выигрышах языком не треплет, не хвалится".
   - В тот вечер пятого января  во  сколько  вы  приехали  в  казино?  -
спросил он.
   - Не помню точно, где-то после семи часов.
   - Играть приехали?
   - Ну  да,  хотел  и  развлечься,  и,  может  быть,  немножко  раздеть
господина Салютова. Чуть-чуть.
   - Во что играли?
   - Кажется, в покер.
   - Повезло?
   - Чуть-чуть.
   "Вот заладил..." - подумал Никита.
   - И что же произошло дальше?
   -  Ничего.  Вдруг,  как  сказал  ваш  бессмертный  Лев  Толстой,  все
смешалось в доме  Облонских.  Ворвались  какие-то  люди  в  униформе,  в
масках, начали у всех проверять документы.
   - То есть вы хотите сказать, что именно так вы узнали о  произошедшем
в казино убийстве?
   - Да, именно так.
   - А до прибытия ОМОНа и милиции вы не слышали шума в зале, криков  из
вестибюля? Разве охрана казино не удерживала посетителей на  местах,  не
позволяя выходить в вестибюль?
   - Неужели все  вот  так  запущено?  -  Витас  усмехнулся.  -  Нет,  к
сожалению, ничего такого не заметил. Был увлечен  игрой.  Очнулся,  лишь
когда под нос мне сунули дуло автомата и потребовали документы.
   - Крутая игра покер. - Колосов с восхищением покачал головой. -  Надо
же, какая занятная. Ставки, наверное, были большие?
   - Доиграть не удалось, к сожалению. Крупье прервал партию.
   - До приезда милиции вы заходили в вестибюль?
   - Нет, - ответил Витас.
   - Что, ни в обменный пункт, ни в кассу за фишками? Ни в туалет?
   - Валюту я  обменял  сразу  же,  как  приехал,  и  фишки  тоже  сразу
приобрел. Это общие правила. За этим не нужно по десять  раз  отрываться
от игры.
   - И наверх из игорного зала, на второй этаж казино тоже,  значит,  не
поднимались? - Колосов вспомнил  пленку.  Она  зафиксировала,  как  этот
Таураге спускался в вестибюль со второго этажа  по  служебной  лестнице,
предназначенной только для персонала казино. - Нет.
   - А что располагается на втором этаже, вам известно?
   - Ну,  там  каминный  зал,  зимний  сад,  несколько  гостиных,  ну  и
служебные помещения.
   - И вы в тот вечер туда не ходили?
   - Нет, я же сказал. Я все время был в зале рулетки. А  он  на  первом
этаже.
   Ложь была  очевидной.  Однако  уличать  в  ней  фигуранта  пока  было
бессмысленным шагом.
   - Убитый гражданин Тетерин знаком вам? - спросил Колосов.
   - Я слышал только, что  застрелили  смотрителя  туалетов,  -  ответил
Витас Таураге. - То, что его фамилия  Тетерин,  я  н,  е  знал.  Сначала
вообще в зале кричали, что в туалете кто-то застрелился.
   - До приезда милиции кричали?
   - Да, поднялся такой невообразимый шум... -  Витас  поднял  глаза  на
Колосова и... смущенно усмехнулся.
   - А, значит, все же отвлеклись от партии в покер, - заметил  Колосов.
- Слушайте, музыка эта ваша меня просто оглушила! Я выключу.
   - Не любите Вагнера? - осведомился Витас.
   - Не понимаю, что тут любить. Грохот один. Валгалла... Это  рай,  что
ли?
   - Рай. Точнее, небесная обитель мертвых.
   - Дуба дашь в таком раю... Итак, вспомните поточнее,  вы  заходили  в
туалет в вестибюле в тот вечер?
   - Нет, - ответил Витас Таураге. - И служителя этого не видел, даже не
знаю, как он выглядел.
   - Вы не путаете?
   - Нет, уверяю вас.
   - Ну, раз так, - протянул Никита разочарованно. - У меня все.  А  вот
документики... документики я ваши пока у себя оставлю. Все, кроме  прав.
Когда придете по повестке на допрос к следователю прокуратуры, документы
вам вернут.
   - Извините, но вы не имеете права, - холодно сказал  Витас.  -  Я  не
могу без документов. И потом, я - иностранный подданный.
   - Но вы же правды говорить не желаете. - Колосов вздохнул.  -  А  как
еще мне вам жизнь отравить за это?
   - Но как же я буду без документов?
   - Перебьетесь, ну милиция заберет, ничего, потерпите. Правда, валютку
вот в "Маке" менять трудно будет на фишки, там ведь в обменнике  паспорт
нужен. Или в казино другие правила?
   - Вы превышаете свои служебные полномочия, я буду жаловаться.
   Колосов демонстративно открыл дверь "девятки", давая понять, что  эта
неискренняя, полная недомолвок и уверток беседа окончена. Витас вышел.
   - Комната в коммуналке ваша или приятельницы вашей? - спросил Никита.
- Как фамилия приятельницы? Или мне самому подняться, документы еще  раз
проверить?
   - Ее зовут Эгле Таураге. Это моя младшая сестра.
   - Сестра? Надо же... А с кем это вы меня там в  квартире  перепутали,
что сразу в лоб вмазать хотели?
   Витас Таураге молчал, всем своим оскорбленным  видом  показывая,  что
это - чисто личный вопрос.
   - На допросе в прокуратуре советую вспомнить все,  как  оно  было  на
самом деле в тот вечер в казино, - сказал Колосов жестко. - Мне кажется,
ни вам, ни вашей сестре неприятности с ОВИРом не нужны.
   - Не пугайте меня, я ничего противозаконного не совершил.  -  Таураге
жестом   Остапа   Бендера    плотнее    закутался    в    свой    модный
оранжево-европейский шарф. - А вы хоть и с пеленок в полиции, а  даже  с
людьми как должно разговаривать не научились! А еще лезете  расследовать
убийства!
   - А ты меня не учи. И запомни: я лжи даже свидетелям не прощаю.
   На том и расстались. Колосов рванул машину с  места,  точно  грозовой
тучей окутанный грохочущей из радиоприемника  вагнеровской  "Валгаллой".
Его душила досада и на эту симфонию, в которой он ни черта не понимал, и
на этого прибалтийского хлыща, который мало того,  что  сразу  полез  на
него с кулаками, но и вдобавок ко всему еще нагло врал  прямо  в  глаза,
отрицая самые очевидные вещи, и на этот кусачий как собака мороз,  и  на
эту Мытную улицу, занесенную снегом.
   А еще его не покидало чувство, что своей вспыльчивостью, своим гневом
и этим своим поспешным бегством он совершает грубую ошибку. Однако тогда
Никита еще точно не знал, в чем эта ошибка заключалась. В том ли, что он
так и не сумел найти с этим Витасом Таураге общего языка, или же в  том,
что поторопился уехать и так и не поднялся снова в комнату  за  железной
дверью узнать из первых рук у Эгле Таураге, за кого же это  его  принял,
обознавшись, ее старший брат?

Глава 15
ВАЛГАЛЛА

   Витас Таураге уехал от Мытной улицы  недалеко.  Остановил  машину  на
Садовом кольце при въезде в тоннель под Калужской  площадью.  Знал,  что
парковка в этом месте запрещена, но в этот  поздний  час  милиция  здесь
вряд ли появится.
   Музыку он включил в салоне сразу же, как пересел из чужой "девятки" в
свой "Фольксваген". Вагнер вдохновлял и помогал думать. А подумать  было
над чем.
   Первое,  что  пришло  в  голову  Витасу  Таураге  после  разговора  с
Колосовым: полиция везде одинакова. Видимо, все дело в том, что в  самых
разных странах бурным течением  жизни  в  полицию  прибивает  совершенно
особый сорт людей: физически  крепких,  скудоумных  костоломов,  которые
изъясняются на суконном языке  своих  протоколов,  пьют  пиво  и  водку,
гоняют  как  бешеные  на  дешевых  автомобилях  и  обожают   по   самому
пустяковому поводу демонстрировать окружающим свою власть.
   Русские в этом отношении были не исключением. У Витаса Таураге в  его
пестрой  биографии  имелись  факты  для  сравнения.  Например,   полиция
Дуйсбурга - западногерманского города, где он  провел  несколько  лет  и
откуда ему пришлось убраться по целому ряду причин, была еще круче.  Как
нелегального эмигранта Витаса  там  целый  месяц  продержали  в  тюрьме.
Финская полиция была ленива, немногословна, но  беспощадна:  полицейские
просто отобрали без  лишних  споров  у  Витаса  с  трудом  выхлопотанную
лицензию на торговлю подержанными машинами и выдворили из страны.
   Самой мягкой была полиция Амстердама. Однако и в этом вольном  городе
Витасу пришлось тоже отсидеть три дня в предвариловке, пока  полицейские
связывались  с  иммиграционной  службой.  И  сокамерники  -  поляк,  два
нигерийца и турок из Сараева, узнав, что у Витаса есть при себе  деньги,
отбили ему ночью в камере все печенки.
   Из Амстердама пришлось уехать. Вернуться домой. А затем...
   Витас Таураге прибавил Вагнеру громкости, закурил. Задумчиво  смотрел
в окно на залитое огнями Садовое кольцо. Ни разу за последний год он  не
пожалел, что перебрался из Литвы в Москву, к сестре.  Да  и  в  "Красном
маке" можно было кое-что заработать на черный день. Однако...
   Однако сестра его  беспокоила.  Более  того:  доводила  его  холодное
твердое нордическое сердце до точки кипения. Сестра, вероятно,  сошла  с
ума. Рехнулась! Забыла, кто она такая. Роняла свое достоинство, не желая
понять, что члены семьи Таураге, владевшие несколько веков назад землями
по всей  Жмуди  и  собиравшие  тысячные  дружины,  штурмовавшие  древний
ливонский Инстербург, даже в самых трудных жизненных обстоятельствах  не
могут, не имеют права  превращаться  в  покорных  рабов  своих  животных
инстинктов.
   Так Витас думал совершенно искренне и это же пытался внушить  сестре.
Но сестра Эгле на все его проповеди твердила, что она любит  и  жить  не
может без...
   Иезус Мария! Любит! Кого? Алкоголика, подонка, проигравшегося в карты
проходимца. Мерзавца Газарова - любит! Его сестра Эгле Таураге,  умница,
красавица Эгле, с которой дома вся семья пылинки сдувала,  ради  которой
(чтобы она не знала ни в чем нужды, занималась любимым делом, училась  в
этом своем никчемном  балетном  училище  и  могла  платить  за  обучение
немалые  деньги)  он,  Витас  Таураге,  старший  сын  в  семье,   бросил
университет, подавшись в поисках работы  сначала  в  Германию,  потом  в
Финляндию, Швецию, Голландию...
   И сейчас, после всего, что он для нее сделал,  после  того,  как  они
снова встретились через  годы  разлуки,  сестра-эгоистка  заявляет  ему,
что...
   Иезус Мария, зачем ты создал  женщину  такой  дрянью?  Такой  нежной,
прекрасной, безвольной, подлой дрянью? И  зачем  положил  заповедь,  что
брат должен, обязан любить свою сестру, помогать и  служить  ей,  потому
что нет ничего драгоценнее родственных уз, общей крови, семьи  и  памяти
предков?
   Есть ли способ сейчас помочь сестре Эгле? Витас  Таураге  смотрел  на
ночную Москву, на этот чужой город. Слишком большой для них  с  сестрой.
Сам он во всех больших европейских городах, в которых пришлось побывать,
чувствовал себя неуютно. А здесь ко всему еще не было моря.  А  море  он
любил всегда, потому что вырос возле него.
   Этим летом он мечтал увезти сестру к морю. Дал ей,  не  поскупившись,
денег на расходы. Были уже получены визы, куплены билеты на самолет. А в
самый последний момент он внезапно узнал, что сестра тайком сдала билет,
а все деньги отдала Газарову  на  оплату  очередного  карточного  долга.
Отдала, как отдавала  все:  вещи  из  дома  для  продажи,  бриллиантовое
кольцо, подаренное ей братом, свои заработки. Газаров обирал сестру  как
грабитель, как бесстыдный рэкетир, как жалкий альфонс. Обирал до нитки и
проигрывал все до последнего гроша, потому что даже на карточный выигрыш
ему не хватало мозгов.
   И так продолжалось... Иезус Мария, это длилось с тех самых  пор,  как
он, Витас, переехал в Москву, к сестре.  Газаров-Алигарх  высасывал  ее,
как раковая опухоль. И никакие слова, мольбы, просьбы,  даже  угрозы  не
помогали. Эгле как заколдованная терпела и сносила  от  Газарова  все  с
безропотностью, доводившей Витаса до белого каления. "Я  люблю  его,  он
муж мне", - твердила она как вызубренный урок.
   Муж! Какой там, к дьяволу, муж... Гога Алигарх, вечно путающий день с
ночью,  спустивший  в  карты  собственное   дело,   проигравший   жизнь,
достоинство, мужскую честь. Какой ксендз-расстрига на какой черной мессе
обвенчал этого подонка с сестрицей Эгле?!
   Последние  такты  симфонического  видения  Валгаллы  смолкли.   Витас
Таураге закурил вторую сигарету. Мысль после  Вагнера  пришла  в  голову
ясная и простая: если Алигарх умрет, Эгле станет прежней. И  это  совсем
не сложная штука - смерть. Он же человек, этот лживый  подонок,  значит,
он смертен. А если он смертен, значит... я,  Витас  Таураге,  его  убью.
Придавлю как крысу. Ради сестры. И это будет  даже  не  слишком  сложно,
потому что Алигарх в свои сумрачные дни путает не только день  с  ночью,
но и врагов и друзей, людей и химер, волков и овец.
   Не далее как этой осенью его нашли избитого, со  сломанными  ребрами,
брошенного кем-то возле Склифосовского. Эгле выходила его.  А  в  "Маке"
поговаривали, что Алигарха таким способом кое-кто предупредил о том, что
долги не прощаются. Тогда мерзавцу  повезло,  он  выжил.  Но  везение  -
капризная девка, и в следующий раз, если  умелому  человеку  взяться  за
дело, то...
   "Если он умрет, - подумал Витас Таураге, - даже если со  мной  что-то
случится, Салютов всегда позаботится о сестре. Он сам так говорит, а  он
человек слова. Он давно бы позаботился о ней, как должно  мужчине,  если
бы не этот прилипала. Салютов может купить Эгле квартиру в Москве, взять
ее на содержание, может даже жениться на ней (он же  вдовец!).  В  любом
случае только он в силах уберечь ее от этой жизни, уберечь Эгле даже  от
"Красного мака", где место мужчине, а женщине из  семьи  Таураге  делать
нечего".
   Витас Таураге вздохнул: чужая страна, чужой  город.  На  чужую  жизнь
смотришь всегда отстраненно. Мало о чем сожалеешь, мало кого жалеешь.
   Тот старик из туалета... Витас Таураге снова вздохнул, смял  сигарету
в пепельнице. Нет, старика из туалета казино, застреленного из пистолета
в затылок, ему совсем не было жаль. Это  ведь  была  мгновенная  смерть.
Старик вряд ли успел что-то почувствовать. Но для Алигарха такая  смерть
оказалась бы чересчур легкой. Почти  благословенной.  Такую  смерть  еще
нужно было заслужить.

***

   Валерий Викторович Салютов находился в "Красном маке" с четырех часов
дня. Приехал в казино с совещания совета директоров "Промсервисбанка", с
которым поддерживал давние деловые связи. Финансовая  ситуация  в  банке
складывалась вполне  сносная  для  начала  года.  И  это  радовало.  Дом
открылся для посетителей. Это тоже радовало. Салютов, наверное,  впервые
за последние месяцы чувствовал себя неплохо.
   В казино он приехал трудиться в  поте  лица.  И  отдыхать.  Когда  он
находился в Доме, труд и отдых становились единым, неразрывным действом,
почти творчеством. Так было всегда, с самого открытия казино. И  Салютов
не мог припомнить случая, когда хлопоты по  обустройству  и  организации
Дома доставляли ему страдания, усталость  или  разочарование.  Напротив,
здесь  он  всегда  ощущал  совершенно  особый  прилив  сил  и   энергии,
чувствовал себя моложе на добрый десяток лет.  Так  было  прежде,  но  с
гибелью сына все изменилось. Салютов не чувствовал ничего,  кроме  боли,
не видел перед собой ничего, кроме  этой  бесконечной,  сводящей  с  ума
ночной вьюги за окном.
   Но сегодня (даже странно)  на  душе  было  гораздо  легче.  И  метель
улеглась. День за окном был морозным и солнечным. Закат - багряным. Ночь
- ясной и звездной. В такие ночи в молодости Салютов  редко  спал.  Было
совсем не до сна.
   Он сидел у себя в рабочем кабинете на втором этаже. Казино  открылось
в обычный час и функционировало. Посетители съезжались. Внизу, в  каждом
из трех залов, в том числе и в заново оборудованном бильярдном, уже  шла
игра. На втором этаже в "гостевом" крыле в гостиной  ярко  пылал  камин.
Там, а также в зимнем  саду  и  овальном  кабинете  на  кожаных  диванах
отдыхали и курили гости, перед тем как снова спуститься в зал и  засесть
за игру. Официанты обносили отдыхавших коньяком и коктейлями.
   Салютов внимательно проверял  счета,  просматривал  годовой  отчет  о
финансовой деятельности казино. Отчет давно уже пора было  проверить.  И
одновременно чутко прислушивался  с  почти  болезненным  любопытством  и
наслаждением к звукам Дома.
   В такие минуты Дом напоминал ему оркестр. А сам он представлялся себе
дирижером. Порой ему даже не верилось: как это он один сумел поднять это
все - поднять Дом, превратив его из зыбкой заветной мечты в  реальность,
из бумажного архитектурного проекта - в  кирпич,  стекло  и  мрамор,  из
финансового миража в доходное, прибыльное дело.
   Дом-Оркестр исполнял свою особую, неповторимую  музыку.  И  с  каждым
годом она становилась Салютову-директору все понятнее и ближе. Порой ему
казалось: он сам написал ее. Но затем он сознавал:  нет,  музыку  создал
сам Дом. И теперь она уже неотделима от его стен и залов. Как душа.
   Эти звуки... Рокот мощных моторов  на  подъездной  аллее,  оживленные
мужские голоса - это гостей встречает у подъезда швейцар (новый, нанятый
вчера вместо дурака Пескова), сочный хруст  снега  во  дворе  -  это  по
приказу управляющего бригада  дворников  расчищает  автостоянку.  Музыка
Дома доносила и другие звуки, вне единой общей гармонии вроде  бы  и  не
слышимые  ухом  -  шорох  сукна  на  столе,  когда  невозмутимый  крупье
специальной лопаткой сгребает  фишки-ставки,  трепет  капроновой  сетки,
охраняющей лузу, когда в нее, точно рыба в  невод,  попадает  бильярдный
шар, скрип мела о деревянный  ствол  кия,  нежный  перезвон  хрустальных
бокалов,  украшающих  стойку  бара,  грохот  и   дребезжание   игральных
автоматов, скрип стенной панели, удерживающей на  себе  колесо  Фортуны,
биение десятков сердец, стук крови  в  висках  тех,  кто  склонился  над
запущенной рулеткой и ждет (боже, как  ждет),  на  какой  номер  выпадет
шарик. А вдруг на зеро?
   Все эти звуки были так привычны и вместе с тем так удивительны, - так
знакомы и так новы. Они ласкали и раздражали слух, волновали сердце...
   Салютов  поднялся  из-за  письменного  стола,  медленно  прошелся  по
красному персидскому ковру, украшавшему пол кабинета.  Звуки  Дома.  Все
здесь было наполнено ими.  Тишина  в  комнате  была  живой,  насыщенной,
волшебной: треск березовых поленьев  в  камине  гостиной,  треск  новой,
распечатываемой крупье карточной колоды, треск  рассыхающегося  от  жара
батарей паркета под чьими-то тяжелыми шагами за дверью...
   - Валерий Викторович, заняты? Я на минуту.  Только  что  звонили!  На
завтра заказ мест, ну и все как обычно. Я сказал: у нас все  готово,  мы
ждем. Как насчет денег?
   Шаги принадлежали Глебу Китаеву. Он только что вошел в  кабинет,  как
всегда вежливо постучав.
   - Все в порядке. Я договорился в банке. Деньги завтра будут  с  утра.
Позвони насчет машины и дополнительной  охраны,  -  ответил  Салютов.  -
Значит, завтра у нас полный сбор?
   - Да, неплохо,  а?  -  Китаев  улыбнулся.  -  Соскучился  я,  Валерий
Викторович,  по  настоящим  нашим  вечерам.  -  Он  потер  руки,  словно
предвкушая что-то приятное. - И еще кое-какие новости для вас есть. .  -
Какие? - Салютов сел на кожаный диван в углу кабинета, пригласив Китаева
в кресло напротив.
   - Я вчера и сегодня  утром  систему  наблюдения  вместе  с  техниками
проверял, - сказал Китаев. - И так и этак мы смотрели. Тот сбой камеры в
вестибюле - случайность. Там в стене проводка за панелью слегка  отошла.
С гардеробщиком я тоже все проверил. Он сейчас на больничном, и врач мне
диагноз  подтвердил:  ОРВ,  причем  какой-то  там  кишечный  вирус.  Уже
заболевал он тогда в тот вечер.
   - И какой же вывод из всех твоих проверок? - спросил Салютов.
   - Все это случайности. И  все  они  случайно  совпали.  Камеру  никто
намеренно не вырубал. Просто кому-то повезло. Ну, возможно,  он  услышал
от гардеробщика или от кого-то из охраны, что  эта  часть  вестибюля  на
время остается "темной".
   - Вывод, Глеб.