на нее похоже.
     Интересно, на что она живет?
      С  утра  до ночи она писала какие-то статьи.  Если  он
правильно понял, эти статьи ей заказывали ближние и  дальние
друзья  и подруги, нахватавшие работы, с которой не успевали
справиться.  Она  писала за них, они ей  что-то  платили,  а
потом публиковали под своими фамилиями.
      Интересно, что можно на этом заработать? Ему казалось,
что очень мало.
      Каждый  вечер, во сколько бы он ни приехал,  его  ждал
накрытый  льняной  хрустящей  салфеточкой  стол  с   тяжелой
фарфоровой тарелкой и высоким стаканом.
     Эта салфеточка, каждый день свежая, и тяжелый фарфор, и
серебряные приборы кое-что рассказывали ему о ней, и он  уже
не  мог  бы  сказать,  что совсем ничего  о  ней  не  знает.
Странно, но она начинала по-настоящему нравиться ему.
      Она все время пряталась от него. Он был уверен - чтобы
не мешать ему.
      Хотя  чему,  собственно, она могла помешать,  если  он
добирался  до  дома часов в десять вечера? По  телефону  она
говорила  приглушенным  голосом, как будто  из-под  подушки.
Однажды   он   даже  специально  зашел  в   спальню,   чтобы
посмотреть, - может, и вправду из-под подушки. Она говорила,
сидя  на полу, за диваном, и вся так и вскинулась, когда  он
вошел.  От неожиданности он пробормотал по-французски какое-
то извинение и быстро ретировался, прикрыв за собой дверь.
        Она   ужасно,   чудовищно   его   стеснялась,    как
семнадцатилетняя девочка, а не вполне взрослая  женщина,  да
еще побывавшая замужем.
      Свою  первую  ночь  с ней Филипп вспоминал  со  смесью
какого-то истерического веселья и удовольствия.
     Конечно, свет был погашен в первую же секунду, и плотно
задернуты  толстые шторы, очевидно, служившие для затемнения
еще  во времена Второй мировой войны. Конечно, она тряслась,
как  внезапно схваченный за уши заяц, который за секунду  до
этого мирно поедал морковь, не догадываясь об ожидающей  его
участи  -  "худшей,  чем  смерть",  как  писали  в  каком-то
готическом  романе,  где  героине  тоже  предстояла  ночь  с
,c&g(-.). Конечно, она продолжала называть его на "вы",  чем
ужасно его веселила.
      Но все последующее удивило многоопытного Филиппа Бовэ.
Временная  московская жена оказалась пылкой  и  нежной,  как
искрящееся  вино  в  ледяном бокале. В какую-то  минуту  она
вдруг   забыла,   что  должна  стесняться  и   трястись,   и
превратилась в живую, чувственную и неопытную девушку, остро
реагирующую на все его прикосновения и ласки.
      Должно  быть, ее муж был просто больной, решил Филипп,
когда она наконец уснула и он смог снять затемнение и зажечь
торшер.  Он  довольно долго рассматривал ее,  привыкая.  Ему
тоже  необходимо было свыкнуться с мыслью,  что  теперь  она
будет  спать  у  него под боком и что это  именно  она,  та,
которую  он  встретил на вечеринке в свою  первую  неделю  в
Москве и вслед которой смотрел, прямо физически ощущая,  что
должен забрать ее себе.
      Теперь,  вспоминая о ней по дороге  домой  или,  очень
редко,  среди  дня,  он  с  удовольствием  предвкушал,   как
вернется  в  ее  квартиру,  где  его  будет  ждать   льняная
салфеточка  на столе, горячая еда и целая ночь с ней  вдвоем
под толстой и легкой периной...
      Филипп  расстегнул куртку. Почему-то в  этом  магазине
вдруг  стало  чертовски  жарко. И  все  полки  с  банками  и
коробками  остались,  оказывается,  далеко  позади,   а   он
глубокомысленно  и  уже,  наверное,  давно  изучает  стенной
холодильник с мороженым.
     - Вам помочь? - спросила из-за плеча продавщица.
      -  Нет, спасибо, - ответил Филипп по-французски, чтобы
отстала, и улыбнулся ей лучезарной улыбкой.
       Пришлось  возвращаться  и  делать  второй  заход,  не
позволяя мыслям вернуться к Алекс.
      С  тележкой,  доверху наполненной едой,  он  скучал  в
очереди  к  одной  из многочисленных касс, когда  неожиданно
услышал восклицание, явно обращенное к нему:
     - Филипп! Филипп, это вы?
       Он   оглянулся,  выискивая  московских  знакомых,   и
неожиданно  обнаружил прямо перед собой... Вику  Терехину  и
Андрея Победоносцева.
      Вика  сияла ему навстречу зубами, косметикой,  голубой
норковой шубой, а высившийся за нею Андрей, глядя на Филиппа
сверху вниз, рассеянно вспоминал, кто это.
      "Пресвятая Дева Мария", - в приступе острой жалости  к
себе подумал Филипп.
      - Вы меня не помните? - искрилась дружелюбием Вика.  -
Меня зовут Вика, - перешла она на английский.
     - Кто это, Викуш? - пробасил сверху Андрей.
      -  Ах,  боже мой, один французик, из "Фигаро" или  еще
откуда-то,  - нетерпеливо ответила Вика. - Ты  вряд  ли  его
помнишь,  он однажды был у меня в гостях. Привет, Филипп!  -
опять перешла на иностранный язык Вика.
       -  Привет!  -  тоже  по-английски  идиотски-радостным
голосом отозвался Филипп.
      -  Гуд  ивнинг,  - старательно выговорил  по-английски
Андрей.
      -  Кстати, Катька мне рассказывала, что он женился  на
твоей бывшей. И вроде живет в ее квартире.
      - Что-что? - переспросил Андрей и посмотрел на Филиппа
с внезапно пробудившимся интересом.
      -  А  что? развеселилась Вика. - Или тебе не  нравится
последователь  идей  чучхе,  великого  корейского  вождя   и
учителя? Давай спросим, а? Умираю от любопытства...
      -  Как-то  он не очень... - сказал Андрей,  оценивающе
глядя на Филиппа. - Мелкий какой-то. И в очках...
      -  А  хвост-то, хвост ты видишь? - наподдала со  своей
стороны  Вика.  - Хотя твоя бывшая такая дура,  что  ей  все
равно, наверное.
     Филипп улыбался все менее старательно.
      -  Послушайте,  -  обратилась к нему  Вика  опять  по-
английски, и Филиппу пришлось сделать внимательное  лицо.  -
Это  правда,  что  вы...  что вы... женились  на  Александре
Потаповой? Она... она... - Английский перетек в русский:
     - Работала у меня, понимаешь, туземец?
      Филипп кивнул довольно холодно: ему надоело изображать
Петрушку перед двумя этими типами.
      - Ну и что он кивает? - с интересом спросил Андрей.  -
Что понимает или что женился?
      -  А  черт его знает, - радостно отозвалась  Вика.  Ее
очень  веселила мысль, что она может говорить этому человеку
в  лицо любые гадости, а он все равно не поймет ни слова.  -
Is it true? Правда?
      -  What? - спросил Филипп, притворяясь, что ничего  не
понял, и колесом тележки наехал Вике на ногу.
      - Черт! - вскрикнула она так, будто он по меньшей мере
оттяпал ей палец. - Вот сволочь неуклюжая!
      - Вик, не расходись, - предупредил Андрей. - Может, он
отдельные слова понимает.
     Филипп опять развеселился.
      Надо  же, какой деликатный мужчина: заботится  о  том,
чтобы не оскорбить тупого иностранца. И вообще вся эта сцена
была  до  невозможности смешна, вместе с Викиным английским,
репликами,  которыми они перебрасывались между  собой,  и  -
самое  главное!  - его нелепая попытка отомстить  с  помощью
магазинной тележки.
      К  счастью, подошла очередь в кассу, и Андрей с Викой,
покинув   Филиппа,  двинулись  вперед,  а  он   остался   за
сверкающей перекладиной турникета.
      -  Проходите,  пожалуйста, -  пригласила  кассирша,  и
Филипп толкнул свою тележку вперед.
      На  выходе  из  магазина кто-то брал у Вики  автограф,
собралась  небольшая  толпа,  охрана  нервничала,   девушки,
продававшие почти у самых дверей шикарные заморские  букеты,
вытягивали шеи. Вика сияла. Андрей был мрачен.
     "С чего бы это? - подумал Филипп. - Ревнует? Завидует?"
      - Сто тридцать девять долларов, - объявила кассирша. -
Будете платить наличными или карточкой?
      - "Америкэн Экспресс", - возвращаясь с небес на землю,
вежливо сказал Филипп. - Подойдет?
      -  Конечно!  -  Кассирша засияла привычной  леденцовой
c+k!*.).
     Он расписался и покатил свою тележку на улицу. Ему даже
в  голову не пришло вынуть из пакета чек на эти сто тридцать
девять  долларов. Но если бы он только мог себе представить,
что  подумает его жена, сгружая в холодильник еду, купленную
на  сумму, которую она зарабатывала примерно за целый месяц,
он  бы не просто выбросил чек - он бы сжег его, а пепел  для
верности съел...
      Бросая машину в пучину вечно перегруженного Лубянского
проезда,  Филипп,  конечно же, не заметил припаркованную  на
другой   стороне  у  фотоателье  бежевую  "шестерку",   хотя
"шестерка" провожала его сегодня по всей Москве.
      - Двадцать один семнадцать. Вышел из магазина "Седьмой
континент",   -  сказал  водитель  "шестерки"  в   диктофон,
вглядываясь   сквозь  снежную  пелену  в  очертания   старой
"девятки",  номера  которой  он  знал  так  же  хорошо,  как
собственное  имя.  Потом  он  кинул  диктофон  на  свободное
сиденье и с тяжким вздохом двинулся следом.
      Материала  оказалось так много,  что  Александра  даже
приблизительно не представляла себе, когда она его разберет.
Одних  тридцатиминутных кассет было штук  двенадцать,  и  на
всех  одно и то же: война, огонь, трупы... Совещались какие-
то военные - то в самолетах, то в землянках, то в низеньких,
устланных   коврами,  очень  нерусских   комнатах.   Тяжелые
грузовики  лезли  в  горы.  Ооновские  машины-с  сине-желтой
эмблемой  полукругом стояли около каких-то полуразвалившихся
зданий.  Кое-где  в  кассеты были  вложены  сопроводительные
бумажки,  расписанные по минутам - на какой  минуте  что.  С
этими кассетами было проще. Но как разобраться с остальными,
Александра просто не понимала.
      Ванькины тексты, о которых Света Морозова сказала, что
они  "почти готовы", никакой ясности тоже не добавляли,  ибо
состояли  из  обрывочных предложений,  начатых  и  брошенных
заметок, без дат, без выводов, без ссылок на видео.
     Словом, работа предстояла не то что гигантская, а прямо-
таки чудовищная.
      Кроме  того,  Александра, никогда  не  писавшая  и  не
снимавшая  военную  тему,  точки  зрения  Вешнепольского  не
знала. Следовало идти в архив, брать десятка три, а может, и
больше  Ванькиных программ и старательно их смотреть, вникая
в его оценки политических и военных событий.
      Была  и еще одна сложность, очень мешавшая Александре.
Приставленный к ней режиссер оказался молоденьким, глупым  и
амбициозным выпускником ВГИКа, который телевизионную  камеру
видел  ровно три раза в жизни, а монтажом занимался  и  того
меньше.  Многоопытная Александра сразу поняла, что  собирать
весь материал ей предстоит вдвоем с видеоинженером - дай бог
ему  здоровья!  -  а  мальчик-режиссер  будет  путаться  под
ногами, мешать и учить всех уму-разуму.
      Первый  день,  когда она после двухмесячного  перерыва
приехала в "Останкино", ошеломил ее.
      Ничего не изменилось. Здесь по-прежнему бурлила яркая,
деловая,  тусовочная жизнь. Все куда-то неслись и непременно
опаздывали,   терялись  камеры  и  операторы,   не   хватало
,.-b  &-.#. времени и приходилось воровать его друг у друга,
ввязываясь  в драки за лишние десять минут. На втором  этаже
главного  корпуса заканчивались съемки новогодней программы,
поэтому  на  всех  лестничных площадках толпились  и  курили
зайцы,   гномы,  феи,  несколько  бородатых  Дедов  Морозов,
барышни  из  массовки  в  вечерних  платьях,  музыканты   из
оркестра во фраках и бабочках. Стойкий, как краска для волос
"Белль  Колор", табачный запах висел в коридорах,  небольшая
очередь  толкалась у киоска, где разогревали пиццу, табличка
"Вас  здесь  не  стояло" красовалась  на  двери  в  приемную
продюсера музыкально-развлекательных программ.
      Весь  этот,  чуточку показушный, блеск жизни  ошеломил
отвыкшую  от  него Александру. Она забыла, какое  здесь  все
особенное, но уже, поняла она с острой болью, чужое, не  ее,
потому  что  ей  все время приходилось прятаться  -  она  до
смерти  боялась встретить знакомых журналистов  или  Вику  с
Андреем.
      Во время разговора со Светой в пресс-баре она воровато
косилась на дверь, так что Света в конце концов спросила, не
опаздывает ли она куда-нибудь.
       Александра   уверила  ее,  что  не  опаздывает,   но,
притворяясь  спокойной, продолжала сидеть  как  на  иголках.
Хорошо, что аппаратная, в которой предполагалось монтировать
фильм,  была в другом здании, напротив того, где в  основном
обитали новостные программы.
      Александра засела за просмотр кассет в первый же день,
и  никогда  раньше  это  в общем-то  не  слишком  интересное
занятие не доставляло ей такого удовольствия.
     Это было не просто "возвращение к себе". Это был второй
шанс,  который  милостивая и капризная судьба неожиданно  ей
подкинула.  Она наслаждалась каждой минутой,  проведенной  в
этой  прокуренной  комнате  в  кресле,  с  которого  клоками
свисала  обивка,  и  нельзя было облокачиваться  на  спинку,
потому  что  оно тут же заваливалось на пол. Видеомагнитофон
гудел  родным утробным басом, инженер в некотором  отдалении
зевал до слез, разгадывая кроссворд и стараясь не напоминать
о  себе, чтобы - не дай бог - не загрузили работой. Окон  не
было,  а потому время суток и даже время года потеряли  свою
определенность:  то ли на дворе день,  то  ли  ночь,  то  ли
осень, то ли зима... В соседней аппаратной за тонкой стенкой
что-то  в  двадцатый раз с выражением говорил Михалков.  Там
"ловили  синхрон", то есть с филигранной точностью  вырезали
из монолога одну необходимую для интервью фразу.
      Под  вечер  пришлепала  Лада  и  притащила  Александре
пластмассовый  стакан с тепловатым, а  точнее  -  прохладным
кофе и пирог с мясом.
     - Жри! - сказала она торжественно. - Очень вкусно.
     В одну минуту Лада прогнала видеоинженера с насиженного
места, отправив его покурить, сама взгромоздилась на стул  и
спросила строго:
     - Ну, что тут у тебя?
      -  Конец света, - радостно сообщила Александра, хлебая
кофейную  бурду. - Ничего не понимаю. Завтра пойду в  архив,
посмотрю хоть, что он показывал. А то - лес темный.
      -  Здорово, - оценила Лада ее состояние. - И потому ты
счастлива?
      -  Посиди  дома,  повой в потолок, а потом  говори,  -
оборвала ее Александра.
      -  Знаю, знаю... - сказала Лада, рассматривая дырчатые
потолочные панели. - Ты у нас несчастная страдалица, а  я  -
ехидна. Что наш муж?
     - Все хорошо, - ответила Александра.
      - Наш муж объелся груш, - задумчиво произнесла Лада. -
Машка,  между прочим, совсем черная стала. Что за год такой,
у всех трагедии...
      -  Я на него смотреть не могу, на Ваньку. Как вижу его
на  пленке,  сразу перематываю, - почему-то шепотом  сказала
Александра. - Не могу...
     - Как же ты работать будешь? - спросила Лада. - Тебе на
него,  как я понимаю, ближайший месяц придется день  и  ночь
смотреть.
       -   Справлюсь,   наверное.  -  Александра   задумчиво
покосилась на магнитофон.
      -  Ты знаешь, мне кажется, он найдется. Не верю я, что
такого мужика какие-то мудаки могли убить...
      -  Я  его очень мало знала, - печально сказала Лада  и
закурила  тонкую пижонскую сигаретку: она всегда  курила  не
то, что все остальные. - Только в лицо. Ну, и здоровались  в
коридоре.  Не  знаю,  что тебе сказать,  Саш.  Васятка  тоже
говорит - найдется. Просто цену набивают, потому и тянут так
долго...
      -  К  Мане  нужно бы съездить. - Александра  встала  и
сунула руки в карманы джинсов. - А то я со своими проблемами
совсем  от  нее оторвалась. А ей на самом деле еще  тяжелее,
чем мне.
     - У нее надежда есть, - задумчиво возразила Лада. - А у
тебя нет.
     - У меня нет, - согласилась Александра. - Это точно.
      -  Как бонапартист воспринял твой выход на работу,  да
еще с утра до ночи? - уже обычным своим тоном спросила Лада.
Она  не  была  ни распущенной, ни циничной, но, разговаривая
подобным образом, проще жить...
      -  Не  заметил, - сообщила Александра, с  наслаждением
откусывая от пирога. - Про "с утра до ночи" он еще не знает,
но,  думаю, когда узнает, тоже не заметит. Знаешь,  Лад,  он
тут  еды  привез  из  "Седьмого  континента"  почти  на  сто
пятьдесят долларов. К чему бы это, ты не знаешь?
     - На сколько? - выпучила глаза впечатлительная Ладка.
      -  На сколько слышала, - подтвердила Александра.  -  Я
думаю, может, он жулик?
      -  Говорила  я тебе - не выходи за него! - воскликнула
Лада. - А может, он не жулик, а миллионер?
      - Это я миллионер, а не он, - отозвалась Александра. -
По  крайней мере, я больше похожа на миллионершу. Если б  ты
только видела, во что он одет...
      -  Я не видела! - отрезала Лада. - Ты же его в секрете
держишь,  как  будто  он  принц Чарлз,  а  мы  с  Маней  две
герцогини и мечтаем его у тебя отбить.
       -  Да  не  в  этом  дело!..  -  с  досадой  возразила
Александра. И они замолчали.
      - Поедем, что ли? - предложила Лада. - Девятый час.  Я
уже все материалы на эфир сдала, мне больше делать нечего.
     - Поедем, - согласилась Александра.
      -  Тогда я за вещами схожу, а ты спускайся. Моя машина
на  той  стороне  стоит,  почти  у  входа.  Я  сегодня  рано
приехала, мне хорошее место досталось...
      Это  была вечная проблема - в "Останкине" всегда негде
было оставить машину.
      -  Странно,  - внезапно решившись, сказала Александра,
когда  Лада  была  у  самой  двери.  -  Почему  именно  меня
попросили смонтировать этот фильм? Что-то тут не так.
     Лада обернулась, вопросительно посмотрела на подругу:
     - Что "не так"? Что ты все время выдумываешь?
      - Не могу понять, в чем дело, - призналась Александра.
- То ли кажется мне, то ли правда я что-то упустила...
     Почему-то интуиция на этот раз подвела Ладу Ильину.
      -  Когда  кажется,  креститься  надо,  -  сказала  она
сердито. - У тебя просто нервное расстройство.
     И ушла.
     В холле у Александры развязался ботинок.
       Она   нагнулась,  чтобы  зашнуровать  его,  а   когда
выпрямилась,  прямо  на  нее шла  Вика  Терехина  в  голубой
норковой шубе и высоких, до безупречных бедер, сапогах.
      -  Я  что  тебе  сказала, дрянь  паршивая?  -  подойдя
вплотную,  ласково спросила Вика. Александра даже попятилась
от   нее:   не   хватало   только  публичного   скандала   в
переполненном вечернем останкинском холле.
      -  Ты  что, не поняла? - наступала на нее Вика, -  Мне
повторить? Я по два раза не повторяю! Что тебе тут надо? Что
ты   здесь  делаешь?  Тебя  однажды  выставили  отсюда,  еще
хочется? Так я мигом организую!
      Александра молчала. У нее пересохло во рту  и  сдавило
горло.
      -  Здесь тебе не место! - Вика говорила спокойно, даже
весело. - Здесь не место шлюхам, не умеющим держать  себя  в
руках.  Забудь  про телевидение, дура, иди  где-нибудь  полы
помой, в каком-нибудь вокзальном сортире! Там твое настоящее
место. Поняла? Еще раз увижу - вышвырну из здания к черту!
      Она обошла Александру, как неодушевленный предмет,  и,
обернувшись, добавила, как будто забила последний  гвоздь  в
гроб Александры Потаповой:
     - Сучка!
      Александра  выскочила  на  улицу,  перебежала  дорогу,
добралась  до  Ладиной машины и только  тут  позволила  себе
заплакать.
     Филипп разговаривал по телефону, а Александра без звука
смотрела  кассету  с  одной  из программ  Вешнепольского.  В
архиве  ей  дали  десятка  два  обычных,  непрофессиональных
кассет,    которые   можно   было   смотреть   на   домашнем
видеомагнитофоне. Это ее очень обрадовало, потому что какое-
то   время   не   нужно  было  ездить   в   "Останкино",   а
следовательно, отпадала опасность встретиться с Викой.
      Конечно, она придумала тридцать три достойных  ответа,
которыми  при  случае  могла бы  сразить  Вику  наповал,  но
отлично  знала,  что никогда ими не воспользуется.  Слаба  и
труслива  была Александра Потапова. Однажды, на экзамене  по
химии, она упала в обморок, и бабушка потом сказала, что она
ведет себя "недостойно".
       Филипп  разговаривал  по-французски.  Александра   не
понимала   ни  слова  и  не  понимала  даже,  о  че