в животе, и
с неохотой оторвал взгляд от Даниловой сумки, которую тот снял  и  бережно
положил в сторонке. Автомат он вроде не собирался отдавать, даже не снимал
его из-за спины.
   - Ты, давай автомат!
   Данила обернулся, взглянул на парня, затем,  будто  ища  поддержки,  на
Бритвина.
   - Ну что смотришь? Снимай, говорю!
   - Ладно, отдай, - примирительно сказал Бритвин,  и  Данила  с  неохотой
стащил через голову автомат, скинув на траву шапку.
   Оба они полезли из оврага. Так как поблизости  все  было  подобрано  за
ночь, сушняк  надо  было  искать  дальше.  Данила  в  аккуратной,  хотя  и
подпачканной кровью телогрейке и сапогах выглядел  совсем  не  похожим  на
себя  прежнего  -  в  крестьянской  одежде  и  лаптях.   Обретя   какой-то
несвойственный ему, почти воинский вид,  он  будто  помолодел  даже,  хотя
косматое лицо его по-прежнему не теряло пугающе-диковатого выражения.
   Они  вылезли  из  оврага,  Степка  обиженно  молчал,  Данила,  наверно,
почувствовав это и отдышавшись, спросил:
   - Мину тот хлопец повезет?
   - А я откуда знаю.
   - Бритвин не говорил?
   - Мне не говорил, - буркнул Стенка, не испытывая желания  разговаривать
с этим человеком.
   Данила добродушно поддакнул:
   - Ага, этот не скажет. Но я вижу...
   "Видишь, ну и ладно", - подумал Степка, забирая в сторону.
   Они разошлись по кустарнику. Лес стал суше и приветливей, хотя холодные
капли с веток нет-нет да и обжигали за воротом  кожу.  Местами  тут  росли
ели, но главным образом вперемежку с березами рос омытый дождем  ольшаник;
кое-где зеленели колючие кусты  можжевельника.  Хворосту-сушняку  хватало.
Степка скоро насобирал охапку, подцепил за сук  срубленную  сухую  елочку,
потащил с собой.
   Тем временем в овраге на середине поляны вовсю полыхал новый костер,  в
который Бритвин подкладывал принесенный Данилой  хворост.  Данила  еловыми
лапками, как помелом, разметал затухшие угли их ночного костра.
   - Давай сюда! - остановил парня Бритвин. -  Бери  и  подкладывай,  чтоб
земля грелась. Будем аммонит жарить.
   Хлопоча у огня, Степка с  любопытством  поглядывал,  как  они  там,  на
выгоревшей черной плеши, расстелили распоротый вдоль мешок  и  ссыпали  на
него  раскрошенные  комья   аммонита.   Пригревшись,   аммонит   закурился
коричневым дымом, на  поляне  потянуло  резкой,  удушливой  вонью.  Данила
зажмурился, а потом, бросив  все,  двумя  руками  начал  панически  тереть
глаза. Бритвин издали грубовато подбадривал:
   - Ничего, ничего! Жив будешь. Разве что вши подохнут.
   - А чтоб его... Все равно как хрен.
   - Вот-вот.
   По оврагу широко поползла сернистая вонь, хорошо еще, утренний  ветерок
гнал ее, как и дым, по ручью низом; на противоположном краю  поляны  можно
было терпеть. Пока взрывчатка сохла на горячем  поду,  Бритвин  с  Данилой
отошли в сторону, и Данила взялся за свою туго набитую сумку.
   - Ты, иди сюда! - позвал Бритвин.
   Степка сделал вид, что занят костром, и  еще  подложил  в  огонь,  хотя
опять мучительно сглотнул слюну. Тогда Бритвин  с  деланным  недовольством
окликнул громче:
   - Ну что, просить надо?
   Нарочно не торопясь, будто с неохотой Степка подошел к ним и получил из
Даниловых рук твердый кусок с горбушкой.
   - И давай жги! Этот остынет -  на  тот  переложим.  А  то  скоро  малый
примчит.
   Вернувшись к костру, Степка за минуту проглотил все  -  хлеб  показался
таким вкусным, что можно было съесть и краюху. Аммонит на мешке как  будто
понемногу сох, или, может, они притерпелись, но вроде и вонял уже  меньше.
Данила то и дело помешивал его палкой. Бритвин стоял поблизости и,  двигая
челюстями, говорил:
   - Мы им устроим салют!  Парень  -  находка.  А  ну  давай,  поворачивай
середку!
   - Ай-яй, чтоб он сгорел! -  застонал  Данила,  отворачиваясь  и  смешно
морща толстый картофелеподобный  нос.  От  желтых  комков  аммонита  опять
заструился вонючий коричневый дым.
   - Ничего, не смертельно. Зато грохнет, как бомба.
   - Хотя бы уж грохнуло!
   Данила отбросил палку и принялся тереть глаза.
   - Грохнет, не сомневайся. Это вам не банка бензина!  Смешно,  канистрой
бензина  надумали  мост  сжечь!  А  еще  говорили,  что  Маслаков  опытный
подрывник.  Побежал,  как  дурак,  засветло!  На  что   рассчитывал?   Без
поддержки, без опоры на местных! Без местных, брат, не много сделаешь. Это
точно.
   - А может, он не хотел никем рисковать! - отозвался издалека Степка.
   - Рисковать? Знаешь ты, умник, что такое война? Сплошь риск,  вот  что.
Риск людьми. Кто больше рискует, тот и  побеждает.  А  кто  в  разные  там
принципы играет, тот вон где! - Бритвин указал на поляну. Покрасневшее его
лицо стало жестким, и Степка пожалел, что не смолчал. -  Ты  зеленый  еще,
так я тебе скажу: слушать старших надо! - помолчав, сказал Бритвин.



        "13"

   Бритвин отошел на три шага от костра и сел, скрестив перед собой ноги.
   - Терпеть не могу этих умников. Просто зло  берет,  когда  услышу,  как
который вылупляется. Надо дело делать, а он рассуждает: так  или  не  так,
правильно - неправильно.  Не  дай  бог  невиновному  пострадать!  При  чем
невиновный - война! Много немцы виноватых ищут?  Они  знай  бьют.  Страхом
берут. А мы рассуждаем: хорошо, нехорошо.  Был  один  такой.  У  Копылова.
Может, кто помнит, все в очках ходил?
   - В немецкой шинели? Худой такой, ага? - обернулся от костра Данила.
   - Да, худой. Дохловатый  такой  человек,  не  очень  молодой,  учитель,
кажется. Нет, не учитель - инспектор районо.  Вот  забыл  фамилию:  не  то
Ляхович, не то Левкович. Еще осенью котелок ему трофейный давал  -  своего
же не имел, конечно. Помню, очки у него на проволочках вместо дужек,  одно
стекло  треснувшее.  И  то  слепой.  Прежде   чем   что   увидеть,   долго
вглядывается. Глаза выкатит и  смотрит,  смотрит.  Как-то  послали  его  в
Гумилево какого-то местного  прислужника  ликвидировать.  Почему  его?  Да
знакомые там у него были, связи. Вообще в тех местах  связи  у  него  были
богатые, тут ничего не скажешь! В каждой деревне свои. И  к  нему  неплохо
относились: никто не выдал нигде, пока сам не вскочил. Но это  потом  уже,
зимой. А тот раз пошел с напарником -  напарником  был  Суров,  окруженец.
Решительный парень, но немного того, за галстук любил закинуть.  Потом  он
вернулся и отказался с этим ходить. "Дурной, - говорит, - или контуженый".
Тогда этот Ляхович так удачно всех обошел (женщина там одна помогла),  что
к этому предателю прямо на дом явился. В кармане  парабелл,  две  гранаты,
охраны во дворе никакой. Напротив на скамейке Суров сидит, семечки лузгает
- страхует, чтоб не  помешали.  И  что  думаете:  минут  через  пятнадцать
вываливается и шепчет: не вышло, мол. В лесу уже  рассказал,  что  и  как.
Оказывается, ребенок помешал. Вы понимаете: полицию провели, СД,  гестапо,
бабу его (тоже сука, в управе работала), а ребенок помешал. И ребенку тому
два года. Оправдывается: продажник тот, мол, с ребенком на кровати  сидел,
кормил, что ли, и этот дурак не решился в него пулю  всадить.  Ну  это  же
надо! Вы слышали такое?
   Нет, наверно, они такого еще не слышали и, уж конечно, не  видели.  Тем
не менее  то,  что  возмущало  Бритвина,  не  вызвало  в  Степке  никакого
особенного  чувства  к  этому  Ляховичу.  Чем-то  он  даже  показался  ему
симпатичным.
   - И во второй раз тоже конфуз вышел, - вспоминал Бритвин. -  Ходили  на
"железку", да неудачно. Наскочили на фрицев,  едва  из  засады  выбрались.
Дали доброго кругаля, вышли на дорогу, все злые, как черти, ну  понятно  -
неудача. И тут миновали одну деревушку, уже в партизанской  зоне,  слышим:
гергечут в кустах. Присмотрелись: немцы машину из грязи толкают.  Огромная
такая машина, крытая, буксует,  а  штук  пять  фрицев  вперлись  в  борта,
пихают, по сторонам не глядят. Ну, ребята, конечно, тут как тут,  говорят:
ударим! Ляхович этот - он старшим  был  -  осмотрелся,  подумал.  "Нет,  -
говорит, - нельзя.  Деревня  близко".  Мол,  машину  уничтожим  -  деревню
сожгут. Так и не дал команды. Немцы выволокли машину, сели - и  здоровеныш
булы. Ну не охламон?
   Слушатели молчали. Отстранясь  от  вонючего  дыма,  Данила  все  морщил
раскрасневшееся лицо, одним глазом посматривая на  взрывчатку.  Степка  же
старательно нажигал землю, ровной окружностью раскинув на  поляне  костер.
Однако костер догорал: кончался хворост.
   Встав со своего места, к нему подошел Бритвин. Без ремня, в  сапогах  и
ладных, хотя и потертых  темно-синих  комсоставских  бриджах  он  выглядел
теперь как настоящий кадровый командир, разве что без знаков различия.  На
замусоленном воротнике гимнастерки темнели два пятна от споротых петлиц.
   - Ну, пожалуй, нагрелся. Давай отгребай. Борода, неси остатки.  Подбери
по краям, что посырее.
   Степка ветками тщательно отмел в  сторону  угли,  затоптал  их,  и  они
насыпали на горячую выгарину нетолстый слой аммонита.
   - Так, пусть греется. И помешивай, помешивай, нечего глядеть.
   Настала Степкина очередь задыхаться и плакать  от  вонючей  гари;  раза
два, не стерпев, он даже отбегал подальше, чтобы глотнуть чистого воздуха.
Бритвин, отойдя в надветренную сторону,  опять  уселся  на  своей  помятой
шинели.
   - Это что! - сказал он, опять возвращаясь к воспоминаниям. -  Это  что!
Вот он в круглянской полиции выкинул фокус.  Это  уж  действительно  дурь.
Самая безголовая.
   - Говорили, это самое... Повесили будто? - спросил Данила.
   - Да, повесили. Пропал ни за  что.  А  Шустик,  который  с  ним  вместе
влопался, тот и теперь у Егорова бегает. Отпустили. Сначала думали:  врет.
Думали, завербован. Проверили через своих людей  -  нет,  правда.  Шустика
отпустили, а Ляховича повесили. И думаешь, за что? За принцип!
   - Да ну? - не поверил Степка.
   - Вот те и  ну...  Слапали  их  в  Прокоповичах  на  ночлеге.  Как  это
случилось, не знаю. Факт: утром привезли в местечко  в  санях  и  сдали  в
полицию. А начальником полиции там был приблуда один,  из  белогвардейцев,
что ли. Снюхался где-то, ну и служил, хотя и  с  партизанами  заигрывал  -
конечно, свои расчеты имел. И еще пил здорово. Рассказывают, хоть  шнапсу,
хоть чемергесу - кружку опрокинет и никакой закуски. А пистолет вынет и за
двадцать шагов курицу - тюк! Голова прочь,  и  резать  не  надо.  Так  это
полицай, наверно, сразу смикитил, кто такие, но виду  не  подал,  повел  к
шефу. А шеф был старый уже немец, седой и, похоже, с придурью  -  все  баб
кошачьим криком пугал. Бабы наутек, а он хохочет. Считали его блажным,  но
когда дело доходило  до  расправы,  не  плоховал.  Зверствовал  наравне  с
другими. Ну и вот, этот Ляхович с Шустиком,  как  их  брали,  оружие  свое
где-то припрятали, назвались окруженцами: по  деревням,  мол,  ходили,  на
хлеб зарабатывали. Неизвестно, что этот беляк шефу доложил, но тот отнесся
не строго. Шустика только  огрел  палкой  по  горбу.  Полицай  и  говорит:
"Кланяйтесь и просите пана шефа, может, простит". Шустик, рассказывают, не
дожидался уговоров, сразу немцу в ноги, лбом так врезал об пол, что  шишка
вскочила. Полицаи - их несколько человек было - улыбаются, немец  хохочет.
"Признаешь власть великого фюрера?" - "Признаю, паночку, как не  признать,
если весь мир признает". Это понравилось, немец указывает на  Ляховича:  а
ты, мол, тоже признаешь? Полицай  переводит,  а  Ляхович  молчит.  Молчал,
молчал, а потом и говорит: "К сожалению, я не могу этого признать. Это  не
так". Немец не понимает, поглядывает на русского: что он говорит?  Полицай
не переводит,  обозлился,  шипит:  "Не  признаешь  -  умрешь  сегодня!"  -
"Возможно, - отвечает. - Но умру человеком.  А  ты  будешь  жить  скотом".
Хлестко, конечно, красиво, как в кино, но немец без  перевода  смекнул,  о
чем разговор, и как крикнет: одного вэк [weg - прочь, вон (нем.)], мол,  а
другого на вяз. На вязу том вешали. Повесили и Ляховича. Ну,  скажете,  не
дурак?



        "14"

   Резкость Бритвина  в  осуждении  Ляховича  чем-то  понравилась  Степке,
который тоже не терпел всяких там условностей по отношению  к  немцам.  Он
подумал, что Бритвин, кажется, не добряк  Маслаков,  этот  войну  понимает
правильно. Видно, пойдет сам и погонит их всех на мост, Митю тоже. Но  что
ж, надо - так надо. Вполне возможно, что им еще предстоит  хлебнуть  лиха,
но пусть! Только бы удалось.
   Стоя на корточках, Степка тщательно перемешивал аммонит, который хотя и
вонял до тошноты, но как будто сох. Взяв комочек из тех, что  были  сырее,
парень, остуживая, перекинул с ладони на ладонь,  попробовал  растереть  -
где там, затвердел, как камень.
   - Высох уже.
   - Ладно, пусть полежит, - сказал Бритвин. - Все равно мальца нет.
   Над оврагом поднялось солнце; склон, край поляны и  кустарник  над  ней
ярко засияли в солнечном свете, постепенно стало теплеть. Бритвин в сонной
истоме растянулся на шинели, посмотрел в высокое, с редкими облаками небо.
   - Значит, так, - вдруг сказал он и  сел.  -  Эй,  Борода,  еще  храпеть
начнешь!
   Он толкнул ногой заплатанное колено Данилы, тот расплющил сонные  глаза
и, лениво задвигавшись, тоже поднялся на траве.
   - Значит, так. Кому-то надо подобраться  к  мосту.  Кустики  там  возле
речки, я видел вчера, подход хороший. Задача:  в  случае  чего  поддержать
огнем. Кто пойдет?
   Данила молча вперил в землю выжидательный взгляд. Степка  тоже  молчал:
зачем напрашиваться самому? Дело это, по-видимому, не очень веселое,  кого
пошлют, тот и пойдет.
   - Так, - сказал Бритвин. - Ну тогда ты, Толкач. Подкрадешься  и  замри.
Понял?
   Степка не ответил. Он был готов, если это выпало на его долю, хотя  то,
что Бритвин обратился именно к нему, слегка задело его. Но, не подав виду,
он подавил в себе неприятное чувство, будто и не имел ничего против. И все
же Бритвин вроде что-то заметил.
   - Потому как у тебя автомат. Или, может, автомат Бороде  отдашь?  Тогда
он пойдет.
   - Нет, не отдам.
   Они  еще  посидели  минут  пятнадцать.  Аммонит,  наверно,  начал   уже
остывать, когда Бритвин вскинул голову - на овражном склоне появился Митя.
Хватаясь за ветви, парень быстро скатился вниз. Бритвин вскочил с тревогой
на лице, но Митя, оживленный и вспотевший, все в том же  черном  пиджачке,
успокоил:
   - Ну, все готово.
   - Молодец, - сказал Бритвин. - Где подвода?
   - Тут, в кустиках. Припозднился малость, но ничего.
   - Так! - Бритвин оглянулся. - Толкач, марш к  возу,  из  одного  бидона
молоко вэк, бидон сюда. Сколько у тебя бидонов?
   - Три.
   - Двух хватит. Один под мину пойдет.
   Все было  ясно,  оставалось  принести  бидон,  но  Митя  с  неловкостью
переступил босыми ногами.
   - Тут вот... Поесть вам.
   Обеими руками он вытащил из тугого кармана какой-то тряпичный  сверток,
передал Бритвину.
   - Молодец! Просто герой! Ну, добро. На, Борода, в твою сумку.
   Данила принялся запихивать в сумку завтрак, а Степка с Митей  торопливо
полезли на склон.
   Митя взбирался первым. Его босые потрескавшиеся пятки быстро мелькали в
росистой траве, небольшая голова в черной  засаленной  кепчонке,  будто  у
вороненка, туда-сюда вертелась на худой шее - сквозь редковатый  кустарник
было видно далеко. Степка, однако, привык уже за ночь  к  этому  оврагу  и
склону и, как это бывает на знакомой  местности,  почти  перестал  ощущать
опасность.
   Он думал над тем, что сказал Бритвин, - старался понять  его  план,  но
понял немного. Бывший ротный что-то хитрил, намекал только, а по существу,
скрывал от них свой замысел - ради секретности, что ли?  Если  Степку  они
посылают на прикрытие, так получается, сами поедут на мост. Но  хватит  ли
их двоих, чтобы сладить с охраной, которая после вчерашнего случая  станет
еще бдительней? Наверно, полицаи увидят повозку издали, и хотя знают Митю,
других могут заподозрить и не подпустить близко. Что тогда делать?
   Этот план Бритвина с молоковозом в самом начале вызвал ряд  сомнений  и
казался все менее убедительным.
   Рослик стоял неподалеку, забившись  в  орешник  вместе  с  повозкой,  в
которой, увязанные веревкой, блестели бока  трех  бидонов.  Видно,  где-то
поблизости была дорога, потому Митя тихонько поласкал привязанного за куст
коня и молча вскочил в повозку. Вдвоем они с трудом сняли крайний бидон на
землю. Под руками тяжело плескалось, сильно запахло парным молоком, стадом
и хлевом. Откинув крышку, Степа смешался: столько молока надо было  вылить
на землю!
   - Пей! Хочешь? - предложил Митя.
   Пить Степке совсем не хотелось - хотелось есть, но, став на колено,  он
все  же  наглотался,  сколько  вместил  его   пустой   живот.   Особенного
наслаждения, однако, не почувствовал - другое дело, если бы был хлеб.
   - Ну что? Выливаем?
   - Давай!
   Наклонив посудину и обливая белыми брызгами ноги, они пустили по  траве
душистый молочный ручей. Подняв на себе сухую листву, ветки, разный лесной
мусор, молоко широко растеклось в кустарнике,  образовав  большую  грязную
лужу.
   Пустой бидон показался довольно легким. Оберегая  больную  шею,  Степка
вскинул его на плечо и двинул к оврагу. Митя бежал рядом.
   - А сколько в нем патронов?
   - Где? - не понял Степка.
   - Ну, в автомате этом.
   - Семьдесят в одном магазине.
   - Ого! Это семьдесят человек можно уложить?
   Боком пробираясь в орешнике, Степка разъяснял:
   - Семьдесят, это если одиночными стрелять. И то если попадать всеми.  А
если очередями, то дай бог десяток.
   - А остальные что, мимо?
   - Ну. А ты думал! Немцы тоже не дураки: мух ловить не будут.
   - Надо лучше целиться, - смекнул Митя. - А в винтовке пять только?
   - Да.
   Идя впереди, он оглянулся и услужливо отстранил с пути ветку, пропуская
Степку.
   - А у этого, командира вашего, самозарядка, да?
   - У Бритвина? Самозарядка.
   - Хорошая винтовка?
   - Когда исправная. А как заест, кидай и бери палку.
   - А автомат не заедает?
   - Когда как, - неопределенно сказал Степка, поправляя  на  плече  ношу.
Дотошные расспросы этого парня начали надоедать.
   Разговор на том прекратился, они спустились в овраг, и Степка с  глухим
бряком бросил бидон перед Бритвиным.
   - Порядок! Борода, взрывчатку!
   Снаряжать  мину  Бритвин  принялся  сам.  Рядом  на  шинели  уже  лежал
найденный ночью у Маслакова полуметровый обрезок бикфордова шнура и желтый
цилиндрик взрывателя.
   Впрочем, начинить мину  было  несложно.  Спустя  десять  минут  Бритвин
засыпал полбидона аммонитом, бережно укрепил в  его  середине  взрыватель,
конец шнура выпустил через край.
   - Гореть будет ровно пятьдесят секунд.  Значит,  надо  поджечь,  метров
тридцать не доезжая моста.
   Наверно, для лучшей детонации, что ли, он вытащил из кармана гранату  -
желтое немецкое "яичко" с пояском - и тоже укрепил ее в середине. Потом по
самую крышку набил бидон аммонитом.
   - Вот и готово! На середине моста с воза - вэк! И кнутом по коню.  Пока
полицаи опомнятся, рванет за милую душу.
   - А кто повезет? - спросил Степка,  стоя  возле  полного  таинственного
внимания Мити.
   - Как кто? - с деланным непониманием переспросил Бритвин. И вдруг почти
закричал: - Ты еще не пошел? А ну бегом! Куда я сказал. Понял?
   - Я-то понял.
   - Ну и давай! Мы тоже сейчас едем. А то вишь солнце где?
   Степка поддал на плече автомат и выбрался из оврага.
   Прежде чем скрыться  в  лесу,  он  обернулся.  Внизу  сквозь  кустарник
проглянул зеленый квадрат их полянки с двумя серыми пятнами от  костров  и
раскопанной землей под ольшаником. Три небольшие с  высоты  фигуры  стояли
над белым бидоном, также готовые вскоре покинуть  полянку,  чтобы  никогда
больше сюда не вернуться.



        "15"

   Дождавшись за ольховым кустом, когда часовой повернет  в  другой  конец
моста,  Степка  пулей  метнулся  дальше  и  упал  под  едва  не  последней
жидковатой олешиной - в какой-нибудь сотне шагов от насыпи.
   Несколько минут он трудно дышал, распластавшись на черной и голой,  еще
не поросшей травой земле, и