во все глаза смотрел на дорогу.
   Самое худшее, кажется, миновало. Степка подобрался к мосту,  как  будто
его не заметили. Правда, за версту отсюда на пойме он ненароком  наткнулся
на какого-то дядьку по ту сторону речки - наверно, там была стежка, -  тот
появился  неожиданно,  в  серой  суконной  поддевке,  с  кнутом  в   руке.
Разделенные неширокой речушкой, они встретились взглядом,  оба  вздрогнули
от неожиданности, но Степка молча проскочил мимо в  редковатый  прибрежный
кустарник, который скоро и  заслонил  его.  Человек  также  ни  о  чем  не
спросил, видно, подавил в себе  удивление,  а  может,  и  испуг  и  быстро
зашагал берегом. Наверно, надо было проследить за ним, но не было  времени
- Степка и без того боялся опоздать с выходом к мосту и стремился  вперед,
хотя и чувствовал, что в такой спешке очень просто  нарваться  на  немцев.
Однако все обошлось, сзади никого не было видно.
   Мост отсюда, казалось, был так близко, что становилось страшно.  Степка
уже мог кромсануть по нему из автомата, хотя,  конечно,  теперь  лучше  бы
иметь винтовку: из нее гораздо удобнее было  бы  снять  часового,  который
между тем лениво слонялся туда-сюда вдоль перил. На середине он  ненадолго
остановился, посмотрел вниз, сплюнул и с ребячьим любопытством  проследил,
как плевок плюхнулся в воду. На  плече  полицая  висел  немецкий  карабин,
который он то и дело поправлял свободной рукой.  Когда  он  отворачивался,
Степка видел его спину в черной  тесноватой  куртке  и  стриженый  светлый
затылок под черной с кантом пилоткой. Был  он  тонковат,  молод,  наверно,
ненамного старше Степки.
   Этого часового Степка увидел  еще  издали,  из  кустарника,  и  подумал
сначала, что он тут  один.  Но  спустя  какое-то  время  послышался  тихий
разговор на дороге, долетел звяк лопаты о камень -  похоже,  в  том  конце
моста за насыпью копали. Ему отсюда не видно  было,  сколько  их  там,  он
слышал только обрывки разговора,  иногда  невысоко  над  дорогой  взлетали
комья земли. Спустя четверть часа из-за насыпи на дорогу вылез  обнаженный
до пояса полицай в зеленых штанах  и  черной  пилотке,  недалеко  прошелся
обочиной, нагнулся, что-то подобрал  с  земли  и  опять  пошел  туда,  где
копали.
   От долгого  бега  Степка  согрелся,  вспотел,  но  теперь,  поглощенный
мостом, не догадался даже расстегнуть мундир да снять шапку.
   Полежав с полчаса, он понял, что,  наверно,  придется  проваляться  тут
долго: на дороге в сосняке еще никого  не  было  видно.  Зато  со  стороны
местечка скоро показалась повозка, которая быстро катила к  мосту.  Спустя
какое-то время можно было различить, что это  бричка;  запряженный  в  нее
справный  буланый  коник  размашисто  кидал  копытами,   картинно   сгибая
красивую, с коротко подстриженной гривой шею. Степка  догадался,  что  это
кто-то из начальства. Бричка ненадолго остановилась возле тех, что копали,
там же оказался и часовой; не слезая с сиденья, человек  в  сером  пальто,
размахивая руками, что-то заговорил, другой сидел подле молча.  Вскоре  он
шевельнул вожжами, и бричка с  негромким  стуком  покатилась  по  дощатому
настилу.
   Степка плотнее припал к земле,  затаил  дыхание.  Они  проехали  совсем
близко от него, по даже не взглянули я его сторону,  и  парень  облегченно
вздохнул.
   Опять потянулось время. Солнце над лесом медленно поднималось  в  небе,
было уже, наверно, часов около десяти. Теперь Степка чаще, нежели на мост,
стал оглядываться назад, на  дорогу,  все  с  большим  нетерпением  ожидая
увидеть там повозку с Росликом. Но там  долго  никого  не  было,  и  парня
исподволь начала одолевать тревога: не случилось ли что с миной?
   Часовой раза три прошелся туда-сюда по мосту и опять повернулся в  этот
его конец. Правой рукой он  высоко,  возле  плеча,  перехватил  ремень,  а
левой, заложив ее за спину, держался за ложу карабина,  который,  наверно,
уже натрудил за смену его худое плечо. Потом,  неторопливо  проковыляв  по
мосту, остановился возле сломанных перил, и  Степка  подумал,  что  сейчас
повернет назад. Но он почему-то не поворачивал. Он даже вынул  левую  руку
из-за спины и тоже перенес ее на ремень карабина, как бы для  того,  чтобы
снять его с  плеча.  Уловив  в  поведении  полицая  что-то  новое,  Степка
оглянулся: с горки в сосняке быстро и даже  весело  катил  вниз  Рослик  с
повозкой.
   Степка подвинул поближе к себе автомат, удобнее уперся локтями в черную
мягкость земли; он  заволновался,  предчувствуя,  что  вот-вот  произойдет
самое важное. Правда, скоро его напряжение сменилось удивлением, когда  он
увидел в повозке одного только Митю: ни Данилы, ни Бритвина там  не  было.
Не видно их было и сзади и нигде поблизости. Неужели  они  отправили  Митю
одного? А может, там что случилось? Но строить догадки  не  было  времени,
повозка скоро приближалась, а полицай стоял у въезда на мост, и  у  Степки
медленно холодело  внутри  от  мысли:  а  вдруг  остановит?  Если  полицаи
задержат повозку, тогда все пропало.
   Припав к земле и неудобно поджав свернутые набок  ноги,  Степка  сквозь
ветви поглядывал то на дорогу с повозкой, то на  мост,  где  в  угрожающей
неподвижности застыл часовой. И тогда в голове его  мелькнула  совсем  уже
паническая мысль: а вдруг прошлой ночью караул сменили, поставили новый, и
полицейский впервые видит этого  молоковоза?  Тогда  он  его,  безусловно,
задержит. Но ведь Митя где-то поблизости от моста должен  поджечь  шнур  -
что же тогда будет?
   Между тем повозка приближалась. Митя высоко сидел на одном из  бидонов,
внешне он выглядел спокойным. Правда, эта  его  высокая  посадка  казалась
несколько необычной, разве что так ловчее  было  столкнуть  бидон-мину.  И
опять ни на повозке, ни поблизости от нее не было никого  больше.  "Неужто
Бритвин с Данилой остались в лесу или с  ними  стряслось  что  плохое?"  -
недоумевал Степка. Конечно, он прикроет Митю, коль на то  послан,  но  для
чего же тогда они?
   И тут Степка заметил над повозкой дым. Парень удивился, даже испугался,
но вскоре понял, что это дымил папироской  Митя.  Делал  он  это,  однако,
неумело, слишком усердно и часто - непонятно было, то ли собираясь поджечь
шнур, то ли для того, чтобы уже замаскировать его горение. В то  же  время
Рослик побежал быстрее, и повозка, минуя кустарник,  на  несколько  секунд
скрылась за нависшей листвой.
   У Степки от волнения противно задрожало  сердце,  вспотели  ладони,  он
подвинулся немного в сторону, направляя ствол автомата на часового. Как на
беду, свежеватый утренний ветер замельтешил перед лицом молодыми  ветвями,
которые то открывали, то совершенно закрывали собой полицая.  Но  вот  тот
шагнул навстречу повозке и, что-то негромко крикнув,  снял  карабин.  Митя
соскочил на дорогу.
   Повозка остановилась в каких-нибудь  десяти  шагах  от  моста.  Рослик,
слегка выставив  вперед  ногу,  принялся  теребить  ее  зубами.  Степка  в
ольшанике весь сжался от напряжения, плохо соображая, что  происходит.  Он
чувствовал только, что план Бритвина рушится, что дело оборачивается самым
неожиданным образом и что теперь, судя по всему, настала его очередь.
   Что ж, будь что будет.
   Он не знал, поджег ли Митя шнур (должен был поджечь), но если шнур  уже
загорелся, то полицай, как только подойдет к повозке, поймет все с первого
взгляда. Тогда независимо от того, будет взрыв или нет,  парень  погибнет.
Чтобы спасти хотя бы Митю, Степка вскинул над насыпью автомат и надавил на
спуск.
   Тр-р-р-р-р-р-рт!
   Что произошло дальше, он понял не сразу. Он увидел только, как рванул с
места Рослик; кажется, сбив  полицая,  конь  с  возом  поскакал  по  мосту
вперед, попав  на  выбоину,  повозка  подскочила,  качнулась,  загрохотали
перевязанные веревкой бидоны. Полицай где-то исчез, на дороге остался лишь
Митя, он бросился было за повозкой, но в какой-то непонятной растерянности
вдруг остановился, раскинув в стороны руки.
   Степка вскочил, чтобы бежать,  но  взгляд  его  в  последнее  мгновение
наткнулся на эту растерянную фигурку Мити, и он снова  присел  за  кустом.
Только он хотел крикнуть, чтобы тот спасался, как Митя дернулся,  будто  в
испуге, от того невидимого, что в этот момент случилось на  мосту.  Степка
быстро и тревожно выглянул сквозь листву -  Рослик,  упав  в  оглоблях  на
передние ноги, бился  коленями  о  настил,  пытаясь  подняться,  высоко  и
немощно махал головой. В  то  же  мгновение  откуда-то  сбоку,  как  будто
издали, с опозданием донеслось негромкое "бах-х!". Степке показалось,  что
это выстрелил полицай из-за насыпи, и он снова рванул к плечу автомат.
   Но выстрелить он не успел.
   Митя сорвался с места и, размахивая полами своего пиджачка, бросился за
повозкой. "Что ты делаешь?" - взвопил протестующий голос в Степке. С  того
конца моста к повозке уже  мчались  три  полицая.  Рослик  скреб  копытами
настил, тщетно  пытаясь  встать,  повозка  перекосилась,  упершись  задним
колесом в перила...
   Степка на коленях подался из-за ветвей в сторону, ловя  на  мушку  тех,
что бежали. Ему  не  хватило  какой-то  секунды,  чтобы  совместить  ее  с
прорезью, как мощная сила  взрыва  бросила  парня  наземь.  На  всю  глубь
содрогнулась пойма, от теплой вонючей волны пригнулись  вершины  деревьев.
Оглушенный Степка какой-то частичкой чувств  уловил,  как  что-то  тяжелое
ударилось поблизости о землю. Он тут же вскочил, сглотнув  горькую  слюну,
нащупал подле себя автомат. Клубы едкого желтого дыма быстро  катились  от
моста на кустарник; глаза его  заплыли  слезами,  в  следующее  мгновение,
споткнувшись о что-то твердое, он опять полетел наземь - под  ногами  косо
торчал из земли обломанный брус от перил.
   Степка побежал краем ольшаника - подальше от моста и дороги,  потом  по
луговой  пойме  свернул  к  знакомому  сосняку.  По  нему   не   стреляли,
сотрясенное взрывом, все вокруг замерло. Исподволь он  совладал  со  своею
растерянностью  и  впервые  оглянулся:  аккурат  на  середине  моста  зиял
огромный пролом,  из  которого  беспорядочно  торчали  в  стороны  обломки
брусьев, бревен и досок. Там же что-то горело - сизый,  негустой  еще  дым
стлался над речкой и лугом.
   На мосту и возле него не было ни одной живой души.



        "16"

   Загребая сапогами в мелкой траве, Степка отяжелело  бежал  к  недалекой
уже сосновой опушке. Провод на сапоге порвался или, может, сполз,  подошва
наполовину отвалилась и на каждом шагу надоедливо хлопала. На бегу он то и
дело оглядывался: дорога  из  местечка  уже  закурила  пылью  -  несколько
верховых мчались в сторону моста.
   Но вряд ли они успеют догнать его: уже совсем близко лес, кустарник,  а
позади  речка  с  топкими,  в  тростниках  берегами  -   пусть   попробуют
перебраться через нее с лошадьми. Правда, они могли настичь его тут огнем,
но все равно он перешел на шаг: не хватало уже силы  бежать,  лихорадочное
дыхание распирало грудь, горячий соленый пот заливал глаза.
   - Скорей! Скорей ты! Бегом!!
   Степка поднял разгоряченное лицо  -  на  опушке  среди  сосновых  веток
шевельнулась  знакомая  голова  в  пилотке.  Бритвин  махал  рукой   и   с
приглушенной злостью требовал теперь от него:
   - Бегом!!
   Степка  обессиленно  затрусил,  несколько  свернув  с  прежнего  своего
направления туда, где был  Бритвин,  и  спустя  минуту,  раздвигая  грудью
колючие ветки, втиснулся в сосняк. Сзади так и не выстрелили ни разу, и он
не оглядывался больше - где была в  то  время  погоня,  он  не  видел.  Он
стремился теперь скорее присоединиться к своим, о которых уже  перестал  и
думать, и теперь, завидев их  живыми,  почувствовал  безотчетную  минутную
радость. Правда, те не очень ждали  его  -  поодаль  в  сосняке  мелькнула
зеленая, в телогрейке спина Данилы, - не теряя времени, они через пригорок
бежали дальше. Тяжело топая по мягкой, усыпанной хвоей  земле,  обдирая  в
чаще лицо и руки, Степка вылез на вершину пригорка и с облегчением побежал
вниз. Тут  он  опять  увидел  их:  Бритвин  был  уже  на  опушке,  коротко
оглянулся, взмахнул рукой ("скорей!")  и  выскочил  на  вспаханную  полосу
нивы.
   Кажется, они оторвались от погони, во всяком случае, скрылись с ее глаз
и стали недосягаемыми для ее огня. Можно было бы вздохнуть с  облегчением,
нервное напряжение спало. Как  ни  удивительно,  Степка  только  здесь,  в
сосняке, понял, что они сделали. Мост взорван, было  чему  радоваться.  Но
радость не приходила: не было Маслакова, который все это  начал,  вел  их,
первым пошел на самое опасное, и теперь вот они победили, но без  него.  К
тому же еще и Митя. Разумеется, Митя -  эпизод,  парнишка  на  один  день,
сколько таких появлялось на его партизанском пути и исчезало -  какое  ему
до  них  дело?  Но  этот  подросток  что-то   затронул   в   нем,   что-то
непроясненное, только почувствованное  унес  с  собой  из  жизни,  оставив
Степке лишь недоуменный вопрос: как же так?
   Когда Степка выскочил на опушку, те двое, пыля сапогами, уже бежали  по
ниве - впереди Бритвин, а позади в десяти шагах от него Данила. Они  снова
не подождали  парня,  а  он  все  больше  отставал:  склон  тут  кончался,
начиналось ровное место, бежать по которому у него просто не было сил.
   И все-таки он бежал, горячечно дыша раскрытым ртом. Автомат придерживал
рукой под  мышкой,  не  давая  тому  бить  диском  о  бок.  Степка  совсем
выдыхался, и чем меньше у него оставалось сил, тем все большее раздражение
поднималось внутри - будто его нарочно хотел кто обидеть. Однако он  знал,
что не нарочно, что в самом деле надо было как можно скорее смываться,  но
не мог сладить со своею досадой и, вдруг остановившись, крикнул:
   - Да стойте вы!
   Они оглянулись, замедлили шаг  и,  достигнув  кустарника,  нерешительно
остановились.  Бритвин,  видно  тоже  не   сдержав   злости,   раздраженно
прикрикнул:
   - Давай скорей! Ну что ты гребешься, как баба?!
   Усталым  шагом  Степка  наконец  догнал  их.  Неприязненно  избегая  их
взглядов, увидел вспотевшее лицо Бритвина, оживленное риском и азартом.
   - Не смотрел, не догоняли? - спросил Бритвин, когда он подошел ближе.
   Степка нарочно не ответил - он просто не мог  разговаривать  с  ними  и
даже избегал взглянуть им в глаза, его мучил  вопрос:  где  они  были?  Он
чувствовал себя совершенно  одураченным:  ведь  он  почти  уже  поверил  в
Бритвина, в его волевую решимость и боевой опыт и уже склонялся в  душе  к
тому, чтобы отдать ему предпочтение перед Маслаковым.
   Наконец все вместе они сунулись в негустой мелкий орешник.  Под  ногами
шастала прелая листва да похрустывали опавшие ветки. Через минуту  Бритвин
снова обернулся к Степке:
   - Контузило, что ли?
   - Ничего не контузило!
   Не останавливаясь, Бритвин  на  секунду  задержал  на  нем  придирчивый
взгляд и скрылся за кустом. Выскочив по другую его  сторону,  заговорил  с
напускной лихостью:
   - Здорово, а? Грохнуло, что, наверно, в Круглянах стекла выскочили.
   Данила на бегу повернул к ним  свое  косматое,  с  простовато-радостной
ухмылкой лицо.
   - Ну.
   - Порядок в танковых войсках!
   Они радовались - что ж, было чему. Среди бела дня, под носом  у  немцев
рванули мост - разве не причина для радости? Особенно для Бритвина,  да  и
Данилы тоже.
   Вскоре Бритвин перешел на шаг, тем более что впереди начиналось  полное
воды болото, которое надо было обойти.  Данила  теперь  не  выбирал  пути,
держа напрямик, лишь бы подальше от Круглян, глубже в  лесную  глушь.  Так
было всегда: главное - как можно дальше отойти от того места, куда  должны
были кинуться полицаи.
   Степка давно  уже  хотел  остановиться,  перевести  дыхание  да  что-то
сделать со своим сапогом, потому что на  каждом  шагу  цепляться  подошвой
стало мукой. На правой ноге к тому же сильно болела пятка,  наверно,  стер
до кости. Опустившись наземь, он с усилием  стащил  с  ноги  развалившийся
сапог и; не зная, как  сладить  с  подошвой,  со  злостью  швырнул  его  в
ольшаник. Затем то же  сделал  и  с  правым,  который  отбросил  в  другую
сторону. Дырявые, сопревшие портянки, когда-то  отодранные  на  хуторе  от
полосатого рядна, поднявшись, раскидал ногами.
   Впереди с винтовкой на плече недоуменно оглянулся Данила.
   - Гы? Ты что надумал?
   Степка закинул за плечо автомат. Босым ногам стало  куда  как  легко  и
неожиданно холодно  на  сыром  непрогретом  мху,  трава  щекотно  заколола
подошвы, но не беда. "Давно бы так", - подумал он с невеселым облегчением.
   Данила с Бритвиным, однако, молча стояли, уставясь на  него.  Бородатый
партизан был явно озадачен его поступком.
   - Сдурел, что ли? Зачем ты кинул?
   - Иди, подбери!
   И Данила действительно  полез  в  кустарник,  нашел  его  левый,  более
справный, сапог и по-хозяйски, с интересом ощупал подошву.
   - Хороший сапог! Если союзки новые... Бросает, ха!
   - Ты зачем это? - нахмурился Бритвин.
   - Рваные же. Не видели?
   Данила, однако, слазал в болото и за  другим  сапогом.  Подошва  в  нем
совершенно отвалилась и висела, ощерив  ряд  проржавевших,  густо  набитых
гвоздей.
   - Починить если, так носить да носить.
   Аккуратно сложив сапоги голенищами, он начал запихивать их  за  широкий
немецкий ремень. Степка исподлобья бросал  неприязненные  взгляды  на  его
ладные маслаковские кирзачи  и  телогрейку,  почти  новенькую,  правда,  с
подсохшим пятном на груди.
   - А ну сейчас же надень сапоги! Ты что? - со строгостью  напустился  на
него Бритвин, наверно, уже совсем чувствуя себя командиром.  -  Через  час
слезами заплачешь. Тогда что, понесем тебя?
   - Не бойтесь, не понесете. Его заставите.
   Наверное, что-то почувствовав в голосе  Степки,  Бритвин  смерил  парня
подозрительным взглядом, что-то прикинул в уме, будто вслушиваясь в  тихий
шум ветра. Степка подумал, что  поскольку  дело  уже  сделано,  то  тут  и
начнутся командирская мораль, ругань и  угрозы.  Но  Бритвин  в  последний
момент будто переменил свое намерение, лишь уколол  его  злым  взглядом  и
пошагал через кустарник.



        "17"

   Далеко уже отойдя от Круглян, в густом ельнике они набрели на тропинку.
Кажется, неподалеку должен был  начинаться  Гриневичский  лес  -  знакомые
безопасные места, их партизанская вотчина. Стало спокойнее, о  погоне  уже
не думали. В лесу стоял крепкий, почти спиртовой настой  волглой  весенней
прели и смолы; на влажной мшистой земле лежали пестрые от солнечных бликов
тени; разлапистые ветви елок, сонно покачиваясь, шумели вверху.
   Едва заметная в моховище  тропинка  вывела  их  на  старую  заброшенную
делянку с когда-то наготовленным да так и не вывезенным кругляком - с краю
широкой  поляны  расположилось  несколько  длинных  приземистых   штабелей
обросшей  мохом  рудстойки.  Сопревшая  кора  на  чурбаках  разлезлась,  в
потемневших от времени торцах желтели выдолбленные дятлами ямки.
   На делянке пригревало солнце,  они  все  вспотели,  и  Бритвин,  несший
перекинутую через плечо шинель, решительно бросил ее под ноги.
   - Привал!
   - Фу, тепло! - согласно отозвался  Данила  и  как  был,  толстоватый  и
неуклюжий по такому теплу в телогрейке, задом сунулся в тень под штабелем.
Бритвин снял ремень, расстегнул пуговицы на гимнастерке,  затем  плюхнулся
на шинель и, сопя, стянул сапоги.
   Степка, помедлив, тоже присел под штабель.
   - Далеко еще топать? - спросил Бритвин.
   -  Не  так,  чтоб  далеко.  Немного  пройдем  до  Ляховина,  потом  еще
лесничество миновать, - начал прикидывать разомлевший Данила.
   - Так сколько километров? Пять, десять?
   - Это... Если Ляховино по правую руку оставить, чтоб крюка не дать.  Но
как оставить: мост там...
   - Так сколько все-таки километров?
   - Километров? Чтоб не солгать... Не так много осталось.
   Бритвин осуждающе повертел головой.
   - Ну и арифметика у тебя! Много, немного... Давай сумку да перекусим.
   Данила с подчеркнутой готовностью  перекинул  через  голову  скрученную
лямку сумки и