грудь Фому Журавлева. Партизаны вышли
на опушку.
     А  немецкие цепи  уже  поднялись в  атаку  и  устремились на  Свержень.
Народные мстители подпустили их  на  близкое  расстояние и  открыли  дружный
огонь. Тут же громкое "ура-а!" прокатилось по всей линии обороны - партизаны
пошли в контратаку.
     Отстреливаясь,  фашисты отступили к  лесу.  И тогда на опушке раздалось
"ypa-a!". Это бойцы Фомы Журавлева вместе с рогачевскими ринулись в атаку.
     Гитлеровцы очутились меж  двух огней.  Они  начали отступать к  Днепру.
Центральная группа  противника отхлынула к  лугу,  оставив  раненых,  пушки,
минометы,  походные кухни,  и  устремилась к  реке -  туда еще  была открыта
дорога. По заснеженному льду каратели перебрались на другой берег.
     Начальник штаба  отряда  Антонов  приказал  хозвзводу подобрать трофеи,
подсчитать убитых и оставленных раненых фашистов.
     Бойцы особого отдела собирали карты,  документы, записные книжки убитых
и  раненых,  а  наши подразделения уже врывались в  Кистени,  когда в тылу у
партизан снова  вспыхнул бой.  Послышались пулеметные и  автоматные очереди,
разрывы гранат.
     "Бой, но с кем?" - с тревогой подумал каждый.
     Оказывается,  Белых давно ждал этого момента,  хотя ему хотелось, чтобы
он  наступил  как  можно  позже.  Командир отряда  приказал не  преследовать
карателей далее Кистеней и Вищина: нужно беречь силы.
     Казалось,  совсем спокойно он  посмотрел на  часы.  Было три часа сорок
пять минут дня.  "Ну что ж,  опоздали каратели из Довска!"  Белых планировал
разбить врага по частям:  сперва западную группировку, затем - восточную, из
Довска.
     Западную разбили, но как будет с восточной?


3

     Взвод  Кузьмы  Черненко  прикрывал  дорогу,   ведущую  на  Свержень  из
Серебрянки.  Впереди действовал разведдозор.  Бой,  судя  по  отзвукам,  уже
далеко откатился от местечка, затихал где-то у реки Днепр, возле Вищина.
     Вдруг раздался одиночный выстрел.  Потом снова стало тихо. Насторожился
Черненко, замерли его товарищи.
     Из-за  поворота  дороги  показались  гитлеровцы.   "Что  такое?  Что  с
дозором?" - пронеслась страшная мысль.
     В  следующее мгновение Черненко подал  команду -  и  дружный залп  эхом
отозвался  в  лесу.  Каратели  было  попятились,  но  гут  же  опомнились  и
продолжали наступление,  тесня небольшую группу партизан. Взвод отошел и уже
в другом месте оседлал дорогу, преграждая карателям путь к Сверженю.
     Трудно пришлось бы взводу Черненко,  если бы в самый критический момент
не подоспели Гаврилов и Михаил Журавлев со своими партизанами.
     Бой вспыхнул с новой силой.  Окрыленные недавней победой под местечком,
партизаны контратаковали карателей и погнали их к шоссе.
     В это время Белых подъехал на повозке к месту боя.  Он заметил вдали на
шоссе   автоколонну.   Если   партизаны  станут  преследовать  карателей  до
Серебрянки, эта колонна окажется в их тылу.
     Два вестовых поскакали к  Гаврилову и  Журавлеву с  приказом немедленно
прекратить преследование.
     И  вот уставшие партизаны возвращаются в  Свержень.  Все довольны такой
победой,  даже  двумя.  Только  Кузьма  Черненко идет,  понурив голову.  Ему
сегодня не весело.  Никак не поймет, что случилось с дозором. Павел Бычкунов
был убит кинжалом.  Это он дал предупредительный выстрел:  в канале ствола -
стреляная гильза. Куда же девался Василь Кулюта? Вдвоем они были в дозоре.
     Кулюта прибыл в отряд недавно,  недели полторы назад. До этого служил в
Свержене в полиции.  Учли его молодость, простили, мол, искупит свою вину. И
вот  теперь...   Что  же  теперь?   Может,   он  в  лесу  где-нибудь  лежит,
пристреленный или зарезанный карателями?
     У   сельского  кладбища  собрались  партизаны  и   население.   Желтеет
свежевырытый песок, снег больно режет глаза.
     Хоронили  четверых -  Бородулина,  Бычкунова,  Шаламова и  Драчева.  На
желтый вал ступил комиссар.  Он  недолго говорил,  но  о  каждом из  четырех
сказал доброе слово.
     Павел Бычкунов -  комсомолец,  нет и двадцати лет.  Мало прожил, дальше
Журавич  нигде  не  был.  Василий Бородулин -  из  Актюбинска,  русский,  но
останется навеки в  сердцах белорусских партизан.  Яков Шаламов -  с  Алтая,
немало сделал для освобождения белорусской земли.  Иван Драчев -  тот самый,
которого  подпольщики из  Задубья  послали  в  Корму  работать жестянщиком в
мастерской,  где  были  военнопленные.  Он  многим спас жизнь,  переправив в
отряд.
     - Поклянемся же, товарищи, что и впредь будем так же бить фашистов, как
сегодня били!  Будем  бить,  пока  не  уничтожим всех!  Вечная слава  павшим
товарищам!
     Раздался троекратный залп.
     Вскоре  партизанский отряд  выступил  из  Сверженя.  Пятьдесят лошадей,
захваченных у карателей,  как нельзя кстати пригодились нам.  Ведь надо было
везти  два  орудия,  четыре  батальонных и  девять ротных минометов,  двести
четырнадцать винтовок и девятнадцать автоматов,  восемь подвод со Снарядами,
минами,  гранатами  и  патронами,  две  кухни,  медикаменты  и  перевязочные
материалы.  Да  и  для  двенадцати раненных в  этом бою  партизан нужны были
лошади.
     Когда вошли в лес, к Белых подъехал начальник особого отдела Будников и
доложил,  что выяснил судьбу Кулюты.  Оказывается,  в  дозоре он шел первым,
первым увидел колонну карателей,  но,  не  предупредив об опасности ни Павла
Бычкунова, ни командира взвода, трусливо спрятался в ельнике. А затем убежал
домой, напился самогона и улегся спать. Его там и нашли партизаны.
     - Судить  партизанским  судом,   -   предложил  Будников.   -  За  вами
окончательное решение.
     - Согласен! - отрубил Белых.
     Отряд шел в  деревню Малые Стрелки.  Вскоре распрощались с  партизанами
Карпа Драчева:  рогачевцы направлялись в  свой район.  Вечером на розвальнях
Семен Скобелев доставил меня  в  Серебрянку.  Сначала я  заглянул к  Михаилу
Лукашкову.  Он сказал,  что все спокойно,  никто не заходил к нам домой,  не
справлялся, почему я отсутствую.
     Весть о  бое у Сверженя быстро облетела всю округу.  Говорили уже не об
одном отряде, а о "целой партизанской дивизии".
     Этот  бой  имел  еще  одну  положительную сторону.  Усилился  приток  в
партизаны.  Только за  одну  неделю в  ряды  народных мстителей кроме девяти
человек  из  Сверженя  влились  156  бойцов  из  Журавичского,  Кормянского,
Рогачевского,  Буда-Кошелевского,  Быховского,  Жлобинского,  Уваровичского,
Пропойского районов.


ДЕРЖИСЬ, ПАРЕНЬ!


1

     В  конце  1942  года  в  деревнях Старый и  Новый Довск фашисты создали
лагеря военнопленных.  Им  нужна  была  рабочая сила  для  ремонта шоссейных
дорог.   Нашей  подпольной  комсомольской  организации  командование  отряда
поручило подготовить перевод военнопленных из  Старого Довска  в  партизаны.
Такую же задачу получила подпольная партийная организация в Новом Довске.
     Пленные  жили  в  холодном  сарае,   продуваемом  сквозняками.  Пища  -
неочищенная  гречиха,   мороженые  брюква  и   капуста.   Маленький  кусочек
эрзац-хлеба выдавали раз в неделю.  А работали пленные с утра дотемна. Жутко
было смотреть на  обросших,  оборванных людей,  еле  тащивших тачку.  Многие
падали.  Тогда раздавалась автоматная очередь и пленный оставался недвижимым
на мерзлой земле.  Многие умирали от холода на гнилой соломе в бараке. Утром
их вывозили на дровнях в ближайший ров, присыпали снегом.
     Страшная картина страданий военнопленных не давала нам покоя ни днем ни
ночью.  Как помочь им  вырваться из этого ада?  Командование отряда не могло
пойти  на  открытый  бой.  Рядом  усиленный гарнизон  и  бойкий  перекресток
шоссейных дорог.
     Мы решили связаться хотя бы с  одним охранником и попытаться через него
подготовить людей к  побегу из  лагеря.  Валя  Кондратенко как  раз  жила  в
соседней деревне, ей и поручил я "завязать знакомство". Нина Левенкова стала
связной между Валей и мной.
     Вскоре  пришла  первая  весточка от  Вали:  познакомилась с  Митрофаном
Мазиным. Он из военнопленных, но немцы поручили ему и еще нескольким охрану.
Подбирали по принципу:  здоровый,  рослый,  широкоплечий -  тебе и охранять,
конечно,  рядом с немцем.  Мазин хорошо обращался с пленными,  заходил кое к
кому из  местных крестьян,  спрашивал,  как  связаться с  партизанами.  Валя
несколько раз встретилась с  ним,  из разговоров выяснила,  что он ненавидит
гитлеровцев,  готов хоть сейчас перейти к  народным мстителям.  Но  это лишь
слова. А что в действительности думает Митрофан Мазин?
     Решили   испытать   его.   Валя   будто   невзначай   показала   сводку
Совинформбюро,  мол,  нашла на  дороге.  Он внимательно прочитал и  попросил
разрешения передать ребятам. Валя настояла, чтобы Мазин переписал. Дело было
как раз у соседки.  Митрофан тут же переписал и отправился в лагерь.  А Валя
ждала час,  два,  но никто за ней не пришел, не арестовал. Когда же назавтра
зашел Мазин и  снова попросил,  чтобы она  узнала,  где  можно встретиться с
партизанами, Валя сказала:
     - Собирайтесь, пойдем...
     Конечно,  перед этим мы обдумали,  что предпринять,  и  решили все-таки
встретиться  с  Мазиным  в  Серебрянке,  основательно прощупать,  чем  дышит
человек, что у него, как говорится, за душой.
     Когда я пришел в дом Христины Мельниковой, родной сестры Нины Язиковой,
то чуть было не попятился к порогу. Широкоплечий детина в немецкой форме и с
автоматом в  руках  поднялся с  лавки,  головой  чуть  не  доставая потолок.
Худенькая Валя Кондратенко рядом с ним казалась просто ребенком.
     Долго мы говорили с Мазиным. Нина Левенкова с подпольщиками в это время
наблюдала за улицей и гарнизоном,  который был в каких-то двухстах метрах от
дома Мельниковой.  И  место встречи,  и  время (середина дня) были подобраны
специально. Ведь не могли же гитлеровцы даже представить себе, что буквально
рядом  с  ними  ведутся переговоры о  переходе целого лагеря военнопленных в
партизанский отряд.
     Мазин рассказал,  что все без исключения военнопленные с радостью уйдут
в  лес.  С  многими он  сам говорил об этом,  настроение других выведали его
товарищи.
     Мы  договорились с  Митрофаном Мазиным,  чтобы в  полночь с  21  на  22
февраля все пленные были готовы к  уходу.  Охрану лагеря в  это время должны
нести  Мазин  и  его  друзья,  к  пирамиде с  оружием  поставят тоже  своего
человека.
     Я   доложил  командованию  отряда  о  результатах  встречи  с  Мазиным.
С.М.Белых  выделил  для  операции  взвод  во  главе  с  комсомольцем Кузьмой
Черненко.
     Ровно  в  полночь партизаны подошли к  лагерю.  Мазин уже  ждал  их.  В
считанные минуты места  часовых заняли партизаны,  двое  стали у  пирамиды с
оружием.  Первый этап операции выполнили без  единого выстрела.  Зато второй
без шума не обошелся.
     Алексей Барковский с  группой автоматчиков широко распахнул дверь жарко
натопленного помещения, где подвыпившие немцы все еще играли в карты.
     - Хенде хох! Руки вверх! - скомандовали партизаны.
     Хотя гитлеровцы были пьяны,  один из  них все же схватился за пистолет.
Длинные автоматные очереди срезали всех, сидевших за длинным столом.
     Кузьма Черненко распахнул дверь в холодный сарай.
     - Товарищи!  Вы  свободны!  Немецкая охрана  уничтожена.  Кто  желает в
партизаны, выходи во двор строиться.
     Захватив свои нехитрые пожитки,  49 бывших военнопленных выстроились во
дворе лагеря.  Многих поддерживали товарищи.  Конечно, строем эту извилистую
цепочку измученных людей можно было только условно назвать.
     - Товарищи,  одна к вам просьба,  -  сказал Черненко,  - помогите своим
ослабевшим товарищам, не оставляйте их.
     - Будет сделано! - за всех ответил Митрофан Мазин.
     В  этой операции уничтожили 15 немцев и  4 полицейских.  Среди партизан
потерь  не  было.  Из  лагеря  унесли станковый и  три  ручных пулемета,  13
винтовок и 15 тысяч патронов.
     Той же ночью и в Новом Довске была проведена подобная операция.  Агафья
Толкачева   и   Василий   Хилькевич,   секретари   подпольных  партийной   и
комсомольской организаций,  направили на службу в охрану лагеря своих людей,
в  том  числе Ивана Анищенко.  Василий Хилькевич сам  вызвался идти готовить
операцию.  Окончательный план  разгрома лагеря  разрабатывался командованием
отряда в Хмеленце, куда прибыли вместе с подпольщиками начальник охраны Иван
Орленко  и  полицейский Василий Арсентьев.  Оба  они  были  отобраны на  эти
должности из числа военнопленных и вместе со всеми рвались в партизаны.
     Согласно плану,  охрана должна была  бесшумно снять часовых и  вместе с
военнопленными идти в Хмеленец, где их будет ждать Самуил Дивоченко. Он-то и
проведет в партизанский лагерь.
     В  самом  начале  операции случилась трагическая ошибка.  Иван  Орленко
загнал  в  канал  ствола  винтовки патрон и  в  сопровождении двух  надежных
охранников подошел к  немцу,  дал закурить и  тут же ударил его прикладом по
голове. Затвор винтовки стоял на боевом взводе, и от удара произошел выстрел
- Орленко смертельно ранило в  живот...  Но все же 51 военнопленный вышел из
лагеря и благополучно добрался до партизанского отряда.
     Накануне Дня Красной Армии и Военно-Морского Флота отряд пополнился 115
бойцами.  Кроме военнопленных прибыли 15  местных жителей.  Все  они  хорошо
владели оружием, люто ненавидели фашистов.


2

     Обеспокоенные  активностью  партизан  оккупанты,  в  частности  полевая
жандармерия  Нового  Довска,   которую  возглавлял  майор  Шварц,  принимали
отчаянные меры,  чтобы обезопасить зоны продвижения войск на  фронт по шоссе
Брест  -  Москва  и  перегруппировки частей  по  дороге  Киев  -  Ленинград.
Карательные  отряды  шныряли  по  населенным  пунктам,  прочесывали леса.  У
шоссейных дорог  теперь  им  удалось восстановить гарнизоны,  в  свое  время
разгромленные партизанами, и даже создать несколько новых.
     Шварц  решил  поставить  еще  один  гарнизон  в   Серебрянке.   Молодой
немец-лейтенант уже ходил по деревне,  заглядывал в дома, прикидывал, где бы
расположить гитлеровцев.
     Я доложил об этом С.М.Белых.  Командование дало задание: найти предлог,
чтобы побывать в старом гарнизоне и точно узнать, где расположится новый.
     - Да заодно присмотрись,  -  продолжал Белых,  -  чем он вооружен и как
укреплен.
     - Только будь осторожен,  -  предупредил Антонов.  -  Чтобы ни в чем не
заподозрили.
     По  дороге из отряда я  придумал предлог,  чтобы побывать в  гарнизоне:
заболел дедушка Степан, вот и пойду за таблетками или за микстурой.
     Утром шагал к рекотянскому мосту.  Правда, "шагал" - не то слово. Шел и
напряженно перебирал в памяти все возможные варианты моего провала. Повторял
на немецком языке,  что скажу, как только войду, как дальше поведу разговор.
К этому времени я уже свободно читал и кое-как мог говорить по-немецки.
     Меня пропустили к  коменданту,  и  я преподнес ему в подарок полдесятка
яиц.  Это в  феврале-то!  Комендант заметно подобрел и  внимательно выслушал
меня.
     - Гут,  хорошо,  мы посмотрит дедушка, - ответил комендант, вместо того
чтобы дать таблетки.
     - Вы врач? - искренне удивился я.
     - Студент.
     "Вот те  на:  влип по уши!  -  холодок пробежал у  меня меж лопаток.  -
Приведу немцев в дом, и нас всех расстреляют. Будут опасаться, что у дедушки
тиф, - и расстреляют. Ведь бывали же такие случаи..."
     Я  ругал себя за  то,  что  не  мог придумать какой-либо иной повод для
посещения гарнизона.
     И тут же мелькнула другая мысль: а может, он хочет проверить, правду ли
я сказал?  Может,  для партизан просил таблетки. Ну что ж, пусть проверяет -
дедушка действительно болен.
     Пока офицер брился,  собирался, отдавал какие-то распоряжения, я хорошо
рассмотрел казарму.  Это был деревянный сруб,  разделенный на  три части.  В
одной -  жилье офицера,  в противоположной - в два яруса нары, а посредине -
комната, где находится пирамида с оружием - 8 винтовок и два немецких легких
пулемета.  "Да еще одна винтовка у немца, который стоит на посту, - мысленно
дополнил я, - автомат у офицера под кроватью, кольт, что болтается у него на
ремне.  Ну а в тех ящиках - патроны или гранаты. Точно, гранаты: такие ящики
я уже видел".
     В  помещении стояла  невыносимая жара,  пропитанная затхлым казарменным
воздухом.  А  толстый,  взопревший  старый  солдат  все  подкидывал дрова  в
раскаленную печку-буржуйку.
     Офицер,  видимо,  идти один побоялся.  Взял с собой двух солдат.  Когда
вошли в наш двор, они остались у крыльца, а мы с офицером - прямо в дом.
     Я  помог дедушке слезть с  печи.  Офицер,  к  немалому моему удивлению,
достал термометр, проверил температуру. Потом сказал, что воспаление легких.
     Немец  дал  несколько таблеток,  посоветовал поставить банки,  натирать
спину скипидаром.  И при этом все время рассматривал наше жилище. Взгляд его
остановился на запечье, откуда выглядывал петух.
     - Кур, я, я! - усмехаясь, заговорил он. - Комм цу мир!
     Я понял,  что он требует плату за осмотр больного.  Мало ему яиц, отдай
еще и петуха.
     Мама достала из запечья петуха. Немец сиял от удовольствия и поглаживал
белой рукой с  перстнем рябое оперенье и  примороженный гребень.  К счастью,
курица не была в это время в запечье, а сидела под кроватью в корзине, иначе
лишилась бы моя бабушка Ульяна всего куриного поголовья.
     Но у  меня на душе стало легче:  все обошлось благополучно.  Воспаление
легких - не тиф, значит, расстреливать семью немец не станет.
     - Ты пойдешь со мной!  -  Офицер ткнул пальцем мне в грудь.  Я, видимо,
побледнел,  потому что он  начал успокаивать:  -  Не бояться.  Один час -  и
домой.
     Он  начал объяснять,  что  надо найти подходящий дом  для  расположения
нового гарнизона на тридцать человек.
     Определенно везло мне в тот день: сам офицер назвал цифру, которая меня
интересовала.
     Я повел немцев к дому Сильвестра Янченко,  отца бывшего полицейского, а
ныне хорошего партизана,  командира роты Якова Янченко. Расположен дом почти
на опушке леса по дороге на Свержень.  Старик на время может перейти в  хату
сына.   Только  на  время  ли?  Если  партизаны  нападут  на  гарнизон,  дом
Янченко-старшего, конечно, сожгут.
     И дом,  и место понравились офицеру.  Он явно начал доверять мне.  Стал
объяснять,  что через три дня мне придется с  ним поехать в  деревню Шапчицы
переводчиком, чтобы отобрать для нового гарнизона лучших полицейских. Оружие
надо  разделить  поровну,  сюда  можно  и  чуть  больше.  Правда,  на  такое
объяснение у нас ушло добрых минут двадцать.  Офицер так же плохо изъяснялся
на русском, как я на немецком.
     - Вам нравится наша деревня? - спросил я.
     Лицо офицера побледнело,  в глазах вспыхнули недобрые огоньки,  холеные
руки нервно застегнули шинель.
     - Нет, - ответил он резко и махнул рукой в сторону сверженского леса. -
Здесь много-много партизан.
     - О-о! - посочувствовал я.
     Наконец мы разошлись.  Мне надо было хоть немного поспать.  Ночью снова
идти, на этот раз в Свержене ночует отряд.
     Белых  улыбнулся,  когда  я  окончил  рассказ о  встрече с  комендантом
гарнизона:
     - Пока идет как по-писаному! Поезжай с ним в Шапчицы.
     - Притом толково выполни задание офицера, - заметил Дикан. - Во-первых,
в доверие войдешь,  а во-вторых,  больше оружия привезешь, - и похлопал меня
по плечу. - Для нас, конечно, не для офицера.
     - В Шапчицах как следует изучи гарнизон -  укрепления,  смену караула и
прочее, - добавил командир отряда. Затем спросил: - Боишься?
     - Страшновато, - признался я.
     - Ну,  знаешь,  воевать - это тебе не в куклы играть! - сказал Белых. -
Задание придется выполнить, притом усердно.
     Друзья-партизаны проводили меня  в  этот раз,  как  показалось,  теплее
обычного.   Это  навело  на  тревожное  раздумье:   "Не  прощаются  ли,   не
предчувствуют ли провала?" Но я приказал себе: "Держись, па