,  чтобы  они
непременно дошли до сознания Дагмар, не остались без ответа:
     --  Вы просили, чтобы я был до конца  откровенен, взяли с  меня клятву.
Так знайте  -- о  том, что вы эвакуировались,  я узнал от ваших  соседей  по
квартире. И сказал об этом ему.
     Дагмар остановилась и выпалила:
     -- Это ложь! Вы не имеете  права говорить так! Маркус хотел было  взять
Дагмар за руку, но она вырвалась. Он буркнул:
     -- Вы просили, чтобы я ничего не скрывал.
     -- Ну почему вы так говорите?
     Маркус все же подхватил Дагмар  под руку. Койт  и это заметил,  и снова
подумал о них плохо.  Дагмар же была в замешательстве. И хотя все восставало
против слов Маркуса и она  ощущала  желание освободиться  от него, человека,
который говорил  такие чудовищные вещи, ненавидел  Бенно и  ее самое, -- она
продолжала идти рядом.
     --  Он  говорил о  каком-то  родственнике,  который  смог  бы всех  нас
приютить и укрыть. По-моему, ваш супруг сейчас у него прячется.
     Дагмар резко мотнула головой:
     --  У  своего  дяди?  Никогда. Он не ладил с ним и ничего  от  него  не
принимал.  Дядя с радостью оплатил бы  его  учебу в университете,  но  Бенно
хотел быть неза-писимым.  Он называл дядю  и Мяртом  Могри*,  и Гобсеком,  и
Шейлоком. Между ними нет ничего общего.
     -- А нам он говорил о нем другое.
     Дагмар чувствовала, как все вокруг рушится.
     Она крикнула:
     -- Я ничего больше не хочу слышать от вас!
     -- Где у этого дядюшки усадьба -- Юхансон называл ее фермой?
     -- Оставьте меня в покое.
     -- Не оставлю, пока вы не поверите мне.
     --  Вы  ненавидите моего мужа, наговариваете на него. Вам и в голову не
приходит,  что  его могли схватить  у  реки,  может,  вы не  дождались  его,
поспешили до рассвета перебраться  на другой берег. Зачем ему надо было идти
с вами до самой Нарвы, он мог и  раньше отстать! Хутор  находится в северной
части Тартумаа, в районе Тормы.
     Маркус старался сохранить спокойствие.
     -- Вы, конечно, лучше  знаете своего  мужа. Мы с  Магнусом тоже гадали,
почему  он не  отстал  раньше.  Видимо, не пришел к окончательному  решению.
Возле Йисаку  мы  едва спаслись от  преследователей, мы двое суток только  и
делали, что уходили  от погони, --  возможно,  и это подействовало.  Впереди
ждали новые опасности. Он, вероятно, решил больше не рисковать. Подумал, что
в Эстонии, у дяди или еще  где, безопаснее... Кто знает, как бы с ним вышло.
Магнуса убили... Магнус погиб именно при переходе фронта, когда все было уже
позади.
     *   Мярт   Могри  --   главный  герой  пьесы   выдающегося   эстонского
драматурга-реалиста Аугуста Китцберга (1855--1927) "Бог мошны".

     Последние слова Маркус произнес  тихо, обвинительные  ноты в его голосе
исчезли.  Но именно  эти тихо произнесенные слова подействовали сильнее всех
предыдущих.
     Дорога  повернула вправо, затем снова  влево. Почти с километр  они шли
молча, руку Дагмар Маркус уже давно отпустил.
     Молчание Дагмар пугало. Маркус попытался смягчить свои слова:
     --  Я могу  и ошибиться.  Поэтому молчал.  Фактов у меня нет, больше --
предположения. Но  поверьте, мы  его не  бросили.  Остальное  -- всего  лишь
догадки.  Примите  и  вы  их как...  мое личное мнение, которое  может  быть
полностью ошибочным.
     Говоря это, он чувствовал себя отвратительно. Дагмар сказала неожиданно
спокойно и сухо:
     -- Я не  благодарю вас,  товарищ Кангаспуу.  Мне не следовало надоедать
вам.  Ваши  слова  я и приму... только  за  предположение. Извините, я пойду
быстрее.
     Почти бегом Дагмар бросилась Еслед за идущими в снегопаде товарищами.
     Маркусу казалось, что она убегает от него, оставляя на ладонях ощущение
вздрогнувших плеч и жесткость козлиной шерсти.
     Глафире  Феоктистовне почудилось, что  сидевшая  рядом  с  ней  молодая
эстонка плачет. Плачет безмолвно,  бесслезно,  но  плачет.  Хотя на  Глафире
Феоктистовне и было две шубы с поддевкой, а поверх всего еще и свободный, до
пят  тулуп,  она чувствовала,  как  едва  заметно  вздрагивает  эта  молодая
женщина.  Старуха  подвинулась к  соседке  ближе н  окончательно  убедилась:
плачет.
     Глафира  Феоктистовна  замечала  все,  даже  когда  вроде бы дремала. В
магазине и на собраниях не  глядела по сторонам  и все  же подмечала  больше
других, кто без  конца пялился, выпытывал,  прислушивался  и перешептывался.
Глафира Феоктистовна точно знала, когда сошла с дровней пожилая эстонка. Она
до этого растирала колени и что-то говорила по-своему, только потом сползла.
На  ее  место  устроилась  молодая,  села  вначале,  как  всегда,  спокойно,
по-девичьи подобрав под себя ноги. И тут будто охнула или глубоко вздохнула,
после чего  Глафира Феоктистовна и  поняла,  что стряслось  неладное. Видно,
поприпомнилось что-то молодой эсто-ночке, ночью оно всегда все перед глазами
встает.  Ночами  человеку спать положено, только  этой бабенке  сейчас не до
сна, даже если  бы она и улеглась  на  перину возле  теплой печки и положила
голову  на пуховые  подушки. Видать, потеряла мужа или милого, теперь многие
бабы остаются вдовами,  а невесты  без  суженых. А эта  еще  молодая, может,
найдет себе нового. Только кто знает, иная до гроба  плачет, другая  до того
кручинится, что сама следом в гроб ложится. Люди всякие, только не всем дано
одинаковое терпение. Чтобы сносить муки и одолеть, страдание. Страшно, когда
ломит  кости,  но сердечная боль и  того  страшней. В муках родится на  свет
человек, в муках он и живет. Бабы  --  по крайности. Умирают  мужья  -- жены
глаза выплакивают, гибнут сыновья -- матери задыхаются от боли. У того,  кто
молчком плачет, -- двойная  боль, человек должен навзрыд кричать, не  в себя
уходить.  Только  тут  не своя  воля,  душу,  что вдохнул господь,  смертный
изменить не в силах.
     Глафира Феоктистовна перекрестилась.
     У старшей, у той душа,  наверно,  окаменела от горя вселенского, или не
прошлись по ней еще самые лихие беды войны. Только одно уже то, что пришлось
оставить кров родной, разве не горе?  Еще какое. Глафира Феоктистовна решила
про себя, что уж свой-то очаг она никогда  не покинет, пускай антихрист хоть
всю  деревню своими  танками сомнет. Что на роду написано,  от того спасения
нет. Последний ее  покой будет рядом с  Агафоном -- как в слезах и поклялась
она на его могиле.
     Война --  страшная кара,  в войнах  гибли  целые народы. В  войну малый
народ  должен ближе к большому держаться, не то раскидают его на  все четыре
стороны. Большой  народ, такой, как русский, никому не уничтожить,  все, кто
ни  шел на  него, в конце  сам погибал.  И  татары и Бонапарт. Эстонцам, так
писал Константин, пришлось быть под  многими народами, теперь они с  нами, с
русскими,  в  союзе, только будет ли им спасение? Эти тут, в  горе  и муках,
идут на  восток, а  что делают другие, что у себя остались? Кто меч из ножен
вынет, тот от меча и сгинет -- еще в святом  писании  сказано. Матерь божья,
найди скорее  меч, который  срубил бы антихристу голову, чтобы мир  не истек
кровью, чтобы все народы сохранились -- и большие и малые.
     От Константина  вестей  больше  нет,  а он как-никак  писал,  Василий с
Никифором,  те только родителям, а  Константин и ее  не забывал. Знать, нету
внучка  времени;  напирает  антихрист, где  уж  там с  мыслями собираться да
письма  отписывать.  И почта  не  как  до войны  работает,  письма  могут  и
затеряться. Поезда  бомбы  разбивают,  с неба  аэропланы  сшибают,  машины в
канавы летят  -- письма тысячами пропадают. Хорошо, что Константин в Эстонии
не остался, что полк ихний оттуда вывезли...
     Тут мысли Глафиры Феоктистовны  запнулись. Литва-то  ведь  куда ближе к
преисподней антихриста. Литва была первой, куда ступила его нога. Так хорошо
ли это, что  полк  Константина  перевели в Литву? Нет, письмо от Константина
пришло в  начале  августа -- значит, в чужой далекой  стороне  не  была  еще
могила  ему уготовлена.  Председатель, тот думает,  что Константин  со своим
полком мог отступить в сторону Пскова, Новгорода, Великих Лук или Смоленска.
Под Смоленском долго шли тяжелые бои, сберегла ли  матерь божья Константина?
В  бога Константин  не верил, крестом себя  не  осенял:  когда мальцом  был,
крестился, сама учила, а пошел  в школу, то и стал называть слепотой бабкино
наставление. Защитит ли богородица неверующего? Да и сможет ли она? Молодые,
разве они знают, чего делают, они всех умнее, только школьная грамота еще не
разум. Понятливость  только  с годами  приходит, матерь  божья  поймет это и
простит... Нет, не простит она, если б простила, то святая Русь не пылала бы
сейчас в страшном пламени. В их селе уже три бабы голосят,  две по сыновьям,
одна  по мужу  --  всего  прошлую зиму  и сошлась-то.  И четвертая  такая же
несчастная, нет с начала войны о сыне ни слуху ни  духу. Служил на румынской
границе,  а румыны  с антихристом, говорят, заодно. Война только началась, а
уже из села  четырех мужиков  не  стало.  Их деревенька  небольшая, а вот  в
Прутовск, туда  каждый  божий день  похоронки приносят, что только от народа
останется... Но не может матерь божья наслать гибель  на православную страну
и ее народ. Мало ли что церкви закрыты и ребятишек в школе учат, что историю
человеческую наперед определил не господь бог. Они смеются над иконами, но и
у них свои  святые. Не пожелай господь, разве люди одни  смогли  бы сбросить
царя-батюшку Николая Второго и  Распутина, который и силой-то обладал, чтобы
кровь останавливать. Видать, были  у  царя и придворных грехи тяжкие, такие,
за которые им была  кара  положена,  так  что и царское семейство, и великие
князья и графья жизнью поплатились или по свету раскиданы.
     Говорят, целые полки  в плен попали.  Сергей  Осипович,  наш заведующий
избой-читальней и  секретарь комсомольский, который из Белоруссии на прошлой
неделе  приковылял на одной  ноге,  рассказал, что  дивизию ихнюю  окружили,
вырвалось не больше роты, других или  поубивали, или  в плен взяли.  Если бы
матерь  божья ненавидела  так  сильно комсомольцев, не  позволила бы  Сергею
Осиповичу  домой вернуться, отдала бы  душу его антихристу. Но душа у Сергея
Осиповича в прежнем виде, куражу  полна. Навряд ли  Сергей Осипович  молил у
богородицы пощады. И Константин бы того не сделал. Молодые поклоняются своим
святым,  только что крестом себя не осеняют... Беда, если  Константин в плен
угодил,  это  страшнее всего.  Храни  его,  всевышний,  хоть  и безбожник  и
комсомолец он,  но никому  зла не  сделал, своих  родителей  и меня, старую,
почитал. Не обманывал  и не воровал.  Одно, что на гармошке любил играть  да
песни  петь. Не  какие-то частушки, а  все старинные, от  которых на  сердце
будто легчало, яви ему милость свою.
     Все  плачет.  Бессловно,  бесслезно.  Так  и  душа  разорваться  может.
Несчастное создание, разве  она верует и молит, -- если бы верила  и молила,
легче было бы. Молитвы ни мужа, ни жениха назад не  вернут, но утешат.  Хотя
есть такие,  кому и молитвы не помогают. Евдокия  Дмитриевна, самая  тихая и
богобоязненная  женщина в  округе до самой  Вологды, наложила на себя  руки,
когда  Михаила Сергеевича,  прутовского  попа,  с  которым  она  амурничала,
арестовали и по дороге в Сибирь отдал он богу душу.
     А  снег все валит и валит.  Счастье,  что не метет. И  что  Серка дали.
Серко  не заведет в сугроб, чует дорогу. Умнее человека, хоть  и не говорит.
Снега-то навалило, что горюшка на Россию. И с каждым днем и  с  каждым часом
полнится эта чаша горькая. Снег  весной  стает, а горе останется, апрельское
солнышко его  не растопит. Весна-то придет,  но будет она в скорби. А увидят
ли  глаза мои  еще  весну  в  радости!  Все-таки  восемьдесят  восемь,  нет,
восемьдесят девять... Какая может быть радость у народа, если в каждой семье
панихиду справят. Если города и  деревни разбомбят  и спалят, мужей  и сынов
убьют, если  не  пощадят  ни детей малых,  ни  стариков  хворых.  Куда  нога
антихриста ступает, оттуда страшные вести идут. Огонь и кровь, кровь и огонь
и мольба о помощи, которая давно бы уже должна до неба дойти.
     Бонапарт вошел в Москву, но земля горела у  него под ногами, и пришлось
ему  с позором бежать,  все войско его нашло  в России  себе  могилу.  Тогда
матерь божья помогла православным, неужто она теперь отвернулась от русских?
Говорят,  патриарх  всея  Руси, отец Сергий, тоже  сзывает  народ на  врага,
потому как нет греха в том, чтобы защищать свой дом и родину свою. Почему же
матерь божья тогда не слышит его гласа?
     Куда  держит  путь эта  женщина?  Куда собираются идти  эстонцы? Все на
восток,  за Волгу, на Урал.  И горе пойдет  за ней следом,  боль и  кручина.
Матерь  божья,  дай  ей  силы  стерпеть  все,  кто  бы  там она ни  была  --
безбожница, вроде Сергея Осиповича,  или верующая. Понятно, не православная,
быть того не может, да и не след в беде  великой делить людей  по их вере. У
каждого человека --  душа, и она кричит, когда ее огнем жгут, а больней огня
тоска  и скорбь. Пусть найдет она в новом месте  новый  дом и п; сть обретет
она там  успокоение и размыкает горе.  Пускай вернется в родные края и родит
детей, чтобы не опустела земля и продолжалось семя этого маленького народа.
     Впереди еще  долгий путь, в  Прутовск,  правда, попадут  до  света,  но
дорога на том не кончится. Еще много  дней и ночей придется им  идти. Сумеет
ли та, постарше, что без конца  трет колени, пройти  все эти версты? Пути не
меньше, чем  до самого Питера. Идет  слух, что  войско антихриста остановили
под Волховом и Свирью, дай-то бог. От Волхова и от Свири до их деревни рукой
подать,  у  антихриста  полно всяких  машин, автомобилей  разных  и ползущих
огнедышащих страшилищ -- если не остановить его, быстро покатится вперед.
     Вдруг Глафира Феоктистовна словно бы  очнулась.  А  разве  снег,  что в
нонешний год пошел так рано и который  всю ночь валит, -- разве не указывает
он на то, что матерь божья все  же не  прокляла  совсем народ, не определила
его на погибель?  Танки и  броневики  антихриста  завязнут в сугробах, холод
заледенит  их кровушку. Мороз и Бонапарта подкосил, зима всегда была русским
союзницей.  Русский  человек не пришлый,  он тут испокон веков, сживался  со
снегом  и  с морозом.  Антихрист знал  это, разве  иначе  пошел бы со  своим
войском в июне, собирался до  зимы поставить на  колени наш великий и святой
народ. Пусть снег идет, и  в эту ночь, и  во  все другие дни  и ночи,  пусть
завалит всю землю, с севера  до юга, и  мороз  пусть  трещит,  чтобы застыла
разбойная  рать.  А  русскому  человеку снега  и  морозы  пускай  лишь  силы
прибавляют, русский человек  с  пеленок  свыкся со стужей, он  в метель лишь
смеется да подтанцовывает. Нет, матерь божья не совсем покинула их, если она
ниспослала снег, который завалит дороги и напустит морозу.
     Есть  ли  там у Константина и у Василия с  Никифо-ром  теплые  валенки?
Фабричной-то валки  всегда  хватало и  ватной  одежды тоже. Даже  арестанты,
которые в позапрошлом году возле Вологды строили аэродром,  были в фабричных
валенках  и  ватниках. Неказистых,  правда, но все же...  Те,  кто десять  и
больше того лет назад копали здесь большой  канал, чтоб  суда из Балтийского
моря в Белое  могли  плавать, у тех  одежонка  была поплоше,  и  померзло их
немало. Но тогда ведь Россия сама была беднее.  Не должна  бы Красная  Армия
терпеть нужду в валенках и ватниках, поди уж матерь божья позаботится о том.
Василий,  ко  всему, служит  в  моряках на  Черном море, валенки  ему  и  не
надобны.   С  Никифоров  другое   дело.  На  Дальнем   Востоке,  за  японцем
поглядывает. Правду ли  говорят, что Красную Армию с Дальнего Востока пошлют
с антихристом воевать? Сергей Осипович сказал, что в госпитале, где ему ногу
отрезали,  --  мина  в клочья разодрала,  ничего другого  не  оставалось, --
главный врач будто  говорил  это. И тогда, мол, произойдет в  войне поворот.
Сергей Осипович  --  что  он, горемыка, только с одной ногой  делать станет,
придется обратно в избу-читальню; на  трактор или автомашину одноногий разве
сгодится?  -- сказал, что будь Гитлер хоть десять раз антихрист, пускай хоть
всей  сатанинской  силой  владеет,  Россия  дух   ему  все  равно  выпустит.
Поднатужится -- и кол осиновый  вгонит. Конюх Федор, вот он ждет антихриста,
он и еще Ольга Ефимовна -- ее муженька в Сибирь свезли, и, по слухам, копает
там  свинец  или медь. Ольга Ефимовна будто говорила Лукерье Архиповне,  что
отец  небесный  послал на землю  антихриста из-за колхозов,  которые напрочь
замутили  порядок,  установленный господом.  Ни  одна беда  без  причины  не
является, но что именно колхозы озлобили матерь божью -- того никто знать не
может. Люди  брали грех на  душу  еще до  колхозов  и потом грешили, в самих
колхозах  нет ничего,  что могло  бы так  разгневать силы небесные --  народ
огнем  и мечом карать. Господу должно быть  все равно, как человек  с землей
обходится  -- в  одиночку  или артелью, главное,  чтобы  по  правде жил,  не
воровал бы и не врал, не пил бы и не распутничал, не впадал в гордыню и себя
бы  над  другими  не ставил, чтобы  не было в душе у него  зависти, злобы  и
жадности, чтобы никому он зла не желал, верил в  бога  и почитал его святых.
Обхождение людей с богом похудшело,  и старших меньше  почитают, в остальном
человек  все  тот  же.  И   обманывает,  и  воровством  промышляет,  пьет  и
распутничает. Злобу, зависть и  жадность  смертному, видно, трудно оставить.
Сергей   Осипович  говорит,  что  все  плохое  от   темноты  людской,  через
десять-двенадцать  лет,  когда  все  грамоте обучатся  и  в  другом-разном в
разумность и культурность  войдут, тогда и люди обновеют. Тогда уже не будут
нарушать  божьи  заповеди,  хотя  и  верующих   не  будет.  Выходит,  десять
заповедей,  кроме  первой, станут  почитать,  лишь  когда люди культурными и
грамотными станут и когда коммунизм, или, как святое писание говорит, рай на
земле,  образуется. Коммунизм будто  и означает райскую  жизнь, как заверяет
одноногий Сергей Осипович, который хоть и лишился ноги, но ни от одной своей
правды не  отказался. То же  самое он толковал и тогда, когда на  двух ногах
стоял.  Только  поможет  ли  грамота   людям?  Заведующий  школой  в  Питере
университет кончил, избрали человека в районный комитет, а он все  шастает к
бабе заведующего маслобойней. Стоит муженьку налакаться и спать  завалиться,
этот уже тут как  тут -- a y самого жена и двое детей, сынок с дочкой, сынку
еще  в   пять  годков  очки  на  нос  навесили.  Так  что  жизнь,  она  куда
заковыристей. Из  Сергея Осиповича вышел  бы хороший  поп, и  голос у  него,
будто из бочки гудит, а  он комсомолец  и готовится  на  своей одной  ноге в
партию вступать.
     Если, как заверяет Ольга Ефимовна,  грешат одни коммунисты,  то  почему
весь народ страдать обязан? У  муженька той же Ольги Ефимовны руки были куда
как  загребущими,  при нэпе еще обдирал  любого-каждо-го,  так  что пришлось
бежать от гнева  мирского. Или взять  конюха  Федора! Разве он не жульничает
овсом, не требует взятки за коня  или не в одной шайке с самогонщиками? Куда
больше грешат и те, кто  клянет  коммунистов. Хороших  и плохих хватает  и у
верующих  и  у  безбожников. Антихрист  --  это  розги  в  руках  господних,
наказание за грехи содеянные, да  все ли понимают? Председатель говорит, что
это  империализм  породил фашистов,  а фашисты  развязали  войну, только  он
повторяет и то, что ему скажут. Сергей Осипович тоже так заверяет, и это уже
истинней, потому  как Сергей Осипович хотя  и молодой и теперь уже все равно
что  калека, но  говорит только  то,  что велит  сердце. Из него мог угодник
божий выйти, душа у него апостольская и язык пророческий, лишь  бы не запил,
-- говорят, что Верка  уже отступается от него. Грехи там или империализм --
империализм, он тоже за прегрешения, и ничто другое.
     Все еще плачет. Ох ты горюшко гор