мся  прежним манером,  но  осенью  придется нам  с Хелене
решать, как быть дальше.
     -- Если  я  опять за  прилавок стану, хуже  нам не  будет,  --  сказала
Хелене.
     -- Оно, пожалуй, верно, -- согласился Роланд. --¦ Знать бы наперед, что
все вверх  дном  перевернется,  разве я ухлопал  бы свои денежки  на покупку
земли!
     Эндель Элиас чувствовал, что и. из-под его ног ухо-диг почва.
     В первую ночь,  проведенную в доме сестры после безоглядного бегства из
Таллина, Энделю Элиасу сгоряча показалось, что его приезд сюда -- чудовищная
глупость. Долго ли проиграешь в прятки? Ну неделю, ну две, ну хотя бы месяц,
а  дальше  что? Надо же будет  что-то предпринимать. Никто, конечно, не даст
гарантии, что он и через месяц сумеет остаться на свободе. Если его и впрямь
захотят арестовать, так завтра же или  послезавтра сюда явится милиция. Будь
у него чуть больше хитрости, он  не стал бы прятаться на сеновале у родичей.
Но другого убежища у него не было.
     Может, было  бы все-таки  правильнее остаться  в Таллине  и по-прежнему
ходить на работу? Вдруг все это впрямь оказалось недоразумением? И на другой
день за ним уже не пришли бы? Уж коли была бы настоящая слежка, то возле его
дома  еще раньше  дежурили бы люди  и он сейчас не нежился бы на сеновале, а
лежал бы в теплушке на нарах.
     "Эх, голубчик! -- возразил сам себе Элиас-- Да  они попросту не успели.
И всех, кого не удалось взять сразу, вылавливают теперь поодиночке".
     И все-таки это было ребячеством -- бежать с работы.  Даже если никакого
недоразумения  не было,  так в  десять  раз почетнее пойти  навстречу  своей
судьбе, подняв  голову. Руутхольм  был прав, когда  посоветовал ему спокойно
работать дальше.
     По  мнению Элиаса,  директор был прямым челове-ком. Не  похоже, чтобы в
разговоре со своим инженером у него были какие-то задние мысли. Ведь если он
хотел  содействовать  аресту  Элиаса,  ему  достаточно  было  по-звонить  по
телефону и сообщить, куда  следует, что, дескать,  разыскиваемый вами Эндель
Элиас находится сейчас  там-то и там-то, приходите,  мол, и забирайте. А вот
что теперь думает Руутхольм, да и все остальные?
     Элиасу стало  не по  себе, едва  он задал  себе этот вопрос-. "Они  мне
доверяли, а как я поступил? Значит, они имеют право считать меня предателем?
Бежав, я сам признал себя виновным".
     Элиас попытался  обуздать разбегавшиеся мысли. С трудом, но ему  все же
удалось подчинить  их  своей воле,  он попытался уяснить  себе,  за что  его
причислили к врагам советской власти.
     Элиас начал свои рассуждения с того же, что и Руутхольм.
     "Кем  я  был  до  переворота?  Инженером.  Впрочем,   нет,  не  простым
инженером,  а  инженером  министерства  дорог.  Иными  словами,   чиновником
буржуазного государственного  аппарата. Вот это могло уже многим по-казаться
подозрительным.  Ведь  не  все  люди  смотрят  на  вещи  глазами Руутхольма,
уверявшего, что будто никто не  станет смотреть на меня  косо из-за службы в
министерстве  в должности инженера.  Прислужник буржуазии -- вот как обо мне
втихомолку говорили. И вполне логично, что новая власть решила Отделаться от
прислужника старого строя, так сказать, от приспешника буржуазии".
     И  все же Элиасу показались наивными такого рода рассуждения. Ведь если
бы к нему относились как  к  приспешнику буржуазии, так  не назначили бы его
главным инженером советского предприятия.

     "Руутхольм, бывший  в  то  время  комиссаром, спросил,  был ли я членом
Кайтселийта или  Исамаалийта? Но  я не был  связан с  этими организациями. В
министерстве, правда,  рекомендовалось вступать в Кайтсе-лийт, но я этого не
сделал. Так что по этой части у меня все в порядке.
     А социальное происхождение?
     Во  всех анкетах я  писал, что мой отец  был "ремесленником. Иногда  он
нанимал кого-нибудь в подмастерья, а как-то, не  то в тридцать четвертом, не
то в тридцать  пятом  году,  нанял  даже сразу двоих, но большей  частью  он
работал все-таки  в  одиночку.  Ну, в худшем  случае мое происхождение можно
считать мелкобуржуазным".
     Не  нашел  Элиас  ничего  подозрительного  и в  своей  деятельности  за
советское время. Конечно, его критиковали иногда на  собраниях, это было, но
кого сейчас некритикуют? Зато в последние месяцы его выдвигали, а главное --
управление  наркомата ставило его  в пример  другим главным инженерам.  Даже
неловко было перед своими коллегами.
     Так Элиас и не сумел ни к чему прийти.
     Инженер Элиас никогда не анализировал особенно детально своих отношений
с новой властью. Он не осуждал происшедшего год назад переворота. Потеряй он
при этом состояние  или  влиятельную должность, тогда  он, может, и злопыхал
бы, но у него не было ни того, ни другого. Знания же его и способности новая
власть оценила по  достоинству.  В  министерстве дорог  корпел  над сметами,
счетами  и прочей писаниной, но при  новом строе он  стал строителем в самом
высоком и широком значении этого  слова. Он начал отдаваться  работе со всей
энергией. Ему даже не раз приходилось вступать в споры с теми, кто замечал в
социалистической  системе  производства  только  ошибки и  недостатки. После
переворота  бывший заместитель министра советовал  ему не вступать в слишком
тесную связь с коммунистами. Элиас ответил ему с вызовом, что все  настоящие
инженеры   должны   были  бы  поддерживать   коммунистов,  этих   величайших
строителей,  каких  знала  история.  На  что  бывший  начальник  бросил  ему
раздраженно в лицо: "Перебежчик!" И вмиг возненавидел Элиаса.
     Именно то, что он отнесся с самого начала к советской власти без всяких
предубеждений, потом и выбило у него из-под ног почву.

     Ночь та  была  одной из самых счастливых в жизни  Элиаса. Вечером они с
Ирьей  Лийве  поехали в  Пириту  купаться. Ирья не  боялась  холодной воды и
плавала  лучше Элиаса. Элиас даже засмущался, но Ирья только, посмеялась над
ним. Потом они ужинали в ресторане, пили вино, танцевали до полуночи.  Домой
пошли пеш-ком.  Ирье  захотелось пройтись, потому они и  не взяли  такси.  У
поворота на Румми Ирья неожиданно поцеловала его, и с этой минуты они начали
вести  себя,  словно дети.  Смеялись во  весь  голос, дурачились, глядели на
море, целовались, не оглядываясь по сторонам, словно им было по восемнадцать
лет. Да  и кого им было бояться? Кроме двоих  матросов и  какого-то старика,
встречных  на  дороге не  было. Пьяноватый  старик  ухмыльнулся и помахал им
рукой.  Это  развеселило  их, они  тоже  ему помахали, а  потом,  обнявшись,
смотрели, как старик, покачиваясь, отважно одолевал дорогу. А матросы словно
бы и не заметили их, промчались мимо чуть ли не бегом.
     Справа  тихо покачивалось море.  Невысокие, едва заметные волны  лениво
хлюпались в каменную стенку. Ветра почти не было.
     -- До  города  еще несколько километров, -- сказала Ирья возле Сахарной
горы.
     -- Мне  бы  хотелось, чтобы наша сегодняшняя дорога  и не кончалась, --
ответил на это он, Элиас.
     Ирья  остановилась, повернулась,  положила  руки  к' нему  на  плечи  и
откинула голову назад. Элиас поцело-вал'ее. Ирья доверчиво  приникла к нему.
Ему тоже захотелось ее близости, хоть он еще и не отдавал себе отчета в том,
что все это значит.
     На  этот  раз  их  вспутул  грузовик,  возникший  как-то незаметно. Они
поняли, что их кто-то видит, лишь после  того, как оказались в  снопе света.
Машина, гремя, уехала к Пирите, а они расхохотались.
     Ирья сказала:
     -- Что только шофер про нас подумал?
     -- Ничего особенного, -- ответил он. -- Подумал, влюбленные.
     -- Значит, все влюбленные так забываются?
     -- Не знаю. Пожалуй, только те, кто влюблен по-настоящему.
     -- Значит, и мы по-настоящему? --Да.
     -- Ты уверен? --Да.
     Ирья снова  остановила его. Он понял, что  может  поцеловать  ее, более
того, понял, что она вся  принадлежит  ему,  и почувствовал  себя бесконечно
счастливым. Он больше не сомневался, что Ирья по-настоящему любит его.
     Некоторое время оба шли молча"
     Молчание нарушил Элиас:
     -- Вот и Кадриорг.
     Ничего  более  умного  он сказать  не  мог,  а  пора  было  заговорить.
Ликование в его душе делало молчание невыносимым.
     Ирья ответила:
     -- Уже светает.
     Открытие, сделанное ими относительно своих чувств, вдруг смутило обоих.
Они  даже  слегка отстранились друг от друга, хотя  по-прежнему держались за
руки.  Ирья  уже не  отваживалась подставлять ему свое лицо, а  он словно бы
страшился ее обнять, так странно подействовало на них взаимное признание.
     Ирья  жила недалеко  от Кадриорга.  Они поднялись  по  лестнице  -- она
впереди, он за ней.  Ирья  открыла ключом дверь и провела его в комнату. Они
посмотрели  друг на друга,  и  Элиас начал покрывать  ее лицо поцелуями. Оба
перестали  сдерживаться, В  Ирье, когда  она  уже  лежала в объятиях Элиаса,
вспыхивал временами  стыд,  но  тогда  она  приникала к  нему  еще  плотнее.
Отчего-то ей хотелось  плакать. Элиас не сразу  заметил ее слезы,  он ощущал
только  ее пылающее тело,  ощущал желание полного, безраздельного обладания.
Лишь поцеловав ее в глаза, он почувствовал на губах соленый вкус.
     -- Ты плачешь? -- спросил он нежно.
     -- Нет-нет. -- И она обняла его. -- Нет. В шесть утра Ирья сказала:
     -- Тебе пора уходить.
     В семь он  и ушел. На улицах царила обыденная утренняя спешка, но Элиас
ничего  не  видел.  Он  весь  был  под  впечатлением  недавних  переживаний,
продолжал  ощущать  прикосновение  женского  тела,  близость  Ирьи,  любовь,
любовь, захватившую все его существо.
     Теперь  Элиас понимал все яснее,  как сильно он любит эту женщину.  Ему
был тридцать один  год. До знакомства с Ирьей у него было несколько  связей.
Но  он  до  сих  пор  считал,  что  словом  "любовь"  называют  для  красоты
обыкновенное чувственное возбуждение, что эта выдумка нужна людям только для
того, чтобы не слишком обнажать свои инстинкты. Он и к Ирье отнесся поначалу
точно так же, как и к  остальным. Но затем он вдруг обнаружил, что не  может
обходиться  с этой женщиной, как ему было привычно. Он все  крепче и  крепче
привязывался к ней. Эта привязанность была ничуть не  похожа на те,  какие у
него  возникали  раньше.  Что это  не только желание обладать  той, кто  ему
нравится, пускай  даже и до безумия, но нечто такое,  чего Он никогда прежде
не  испытывал.  Он  вдруг ощутил себя как бы новым  человеком.  Ощущение это
крепло,  становилось  всеопределяющим. Элиас  понял, что  полюбил. А теперь,
после  разлуки  с  Ирьей, он  постиг  еще полнее,  что значила для него  эта
женщина.
     Во всем водовороте  догадок, недоумений, опасений, бурлившем  теперь  в
сознании Элиаса,  самую  жгучую  боль вызывала мысль о  возможности потерять
Ирью.
     Покинув Ирью, Элиас решил  по дороге на работу заглянуть сначала домой.
Он жил на другом конце города в  несколько старомодном  доме  с просторными,
однако, квартирами. Едва он зашел к себе, как в дверь постучали.
     Тут же  в комнату быстро вошел врач,  живший  в  соседней  квартире, и,
старательно прикрыв за собой дверь, полушепотом сказал.
     -- Вы должны немедленно уехать.
     Элиас ничего  не  понял. И поведение соседа, и его слова показались ему
странными. Доктор Хорманд  был  весьма вежливым человеком, который извинялся
по  тысяче  раз  и  когда  заходил,  и  когда  уходил,  а  тут  он  даже  не
поздоровался.  Элиас,   все  еще  переполненный  своей  радостью,  церемонно
поклонился и произнес:
     -- Доброе утро, доктор.
     Врач повторил еще тише и еще настойчивее:
     -- Да, вы должны немедленно скрыться, Элиас счастливо улыбнулся:
     -- Не хихикайте, -- чуть ли не злобно  выпалил Хорманд. --  Я желаю вам
только добра. Сегодня ночью за вами приходили.
     Элиас по-прежнему ничего не понимал. Тогда доктор объяснил:
     --  Подъехали  к  дому  на грузовике.  Наверх поднялись трое, четвертый
остался  караулить  внизу.  Один --  в милицейской  форме,  остальные  --  в
штатском. Стучали тут, гремели,  мы уже решили, что они взломают вашу дверь.
Потом  явились к нам. Спросили, проживает ли в пятой квартире Элиас Эн-дель,
сын Юри, по профессии инженер. Нам ничего не оставалось,  как  ответить, да,
проживает.  Я  не знал, дома вы  или  нет, но на всякий случай  сказал,  что
видел, как вы вечером выходили. Они посовещались друг с другом, побарабанили
еще кулаками в дверь -- я все боялся, как бы не вломились. Но наконец все же
ушли. Однако могут вернуться с минуты на минуту.
     Врач  выпалил все это залпом.  Элиас не прерывал  его.  Он  так  ничего
толком и не понял, кроме того, что врач взбудоражен до крайности.
     -- Сегодня ночью арестовывали людей.
     Эти слова доктор Хорманд опять произнес шепотом. Тогда Элиас спросил.
     -- Вы, значит, полагаете, что меня собирались... арестовать?
     --  Вот-вот!  Вы  должны  немедленно   исчезнуть.  Упакуйте  все  самое
необходимое и уезжайте.
     Доктор   Хорманд  никогда   не   нравился   Элиасу.  Этот   пожилой   и
сверхвоспитанный барин казался ему  величайшим лицемером.  Элиасу  случалось
слышать, как он превозносил новую власть и столь же словоохотливо изливал на
нее  яд.  А  каких  он держался  мыслей на  самом деле, понять было  трудно.
Видимо,  он  все же проклинал  коммунистов,  не очень-то одобрявших  частную
практику. Но утром четырнадцатого июня врач явно не притворялся. От внимания
Элиаса  не  ускользнуло, что  Хорманд прямо-таки  истекал злобой. Он брызгал
желчью, не сдерживаясь, л это вызвало у Элиаса чувство протеста. Несмотря на
то, что его пришли предостеречь.
     Лишь потом Элиас  полностью осознал, что означали слова Хорманда.  Если
бы  вместо врача к  нему пришел кто-нибудь другой, Элиас, возможно, повел бы
себя совершенно иначе. А теперь он сказал сухо и холодно:
     --  Благодарю  вас.  Это  недоразумение.  Хорманд  уставился  на   него
недоверчиво:
     -- Недоразумение?
     И было видно, как он  разозлен. Врач прямо-таки  вскипел  от ярости. Он
впился взглядом в Элиаса, но тот не отвел  глаз в сторону. И вдруг врач весь
как-то обмяк и промямлил:
     -- Недоразумение? В таком случае меня,,, здесь не было.
     Элиас и на это ничего не сказал.
     И врач ушел, кинув напоследок растерянный взгляд через плечо.
     Сперва Элиас  послонялся по комнате. Потом выглянул из-за штор в окно и
тут же высмеял себя. "Я ничуть не лучше Хорманда, -- сказал он себе. -- Чего
мне бояться?"
     В самом деле, кого или чего ему бояться? Того, что за ним придут? Но за
что его могут арестовать? Нет же никакого основания. Ни малейшего.
     Так он рассуждал про себя.
     Он действительно пытался убедить себя в том, что все это недоразумение.
Он даже  сумел  успокоить себя  настолько,  что быстренько побрился и  начал
собираться на работу.
     Первым, кого  он  встретил  в  главной  конторе,  был Аксель Руутхольм.
Директор  был  небрит,  выглядел усталым, невыспавшимся. Он  как-то  странно
посмотрел на Элиаса и сказал:
     -- Не  надеялся,  что  вы  придете сюда  сегодня.  Слова  эти неприятно
поразили инженера. Он тотчас
     ощутил какую-то связь между ними и предостережением доктора Хорманда. С
принужденной улыбкой он спросил, с какой стати он  мог сегодня не прийти  на
работу.
     Новый вопрос директора ошеломил его еще сильнее:
     -- Где вы были ночью?
     Растерянность Элиаса была так велика, что он даже покраснел.
     -- У  своей... будущей жены,  -- признался он. И, несколько собравшись,
добавил:
     -- Вы прямо-таки допрашиваете меня.
     --  Вам  известно,  --  спросил  тогда  Руутхольм,  --  что  ночью  вас
собирались задержать?
     Элиас честно признался:
     -- Известно.
     -- И, несмотря на это, вы пришли?
     Элиас услышал в голосе Руутхольма не только удивление, но и сочувствие.
И ответил:
     -- Это, наверное, недоразумение.
     Руутхольм внимательно посмотрел на него и сказал:
     -- Сегодня ночью из города вывозили тех, кого считают врагами советской
власти. -- И, слегка  поколебавшись, откровенно выложил: --  Вас не  застали
дома.
     Эти слова  окончательно выбили Элиаса из колеи. От растерянности  он не
знал, что сказать.
     -- Так что же... мне делать? -- спросил он в конце концов.
     -- Продолжайте спокойно работать, -- посоветовал директор.
     Элиас понял, что Руутхольм доверяет ему.  С  этим чувством он и покинул
директора,
     На работе он все-таки не остался.
     Он, правда, вышел из  главной конторы с  твердым намерением отправиться
на  Ласнамяэ,  где строительство  выбилось  из  графика.  Но  по  пути  туда
встретился со  своим хорошим  знакомым,  архитектором  Кюльметом, который  с
места в карьер спросил его:
     -- Уже слыхал?
     Элиас сразу понял, что Кюльмет говорит о высылке, и кивнул.
     Кюльмет принялся подробно и пространно рассказывать.
     -- Увезли архитектора  Виллемсона и инженера Кумминга. Твой бывший шеф,
замминистра  Рюттман, тоже арестован. В  следующую  ночь могут  прийти и  за
мной.
     Элиасу хватило самообладания, чтобы спросить:
     -- Чего ты боишься? Тут Кюльмет взорвался:
     --  Мужа моей,  сестры,  учителя, тоже  в эту ночь забрали. За то,  что
состоял  в  Кайтселийте. Но  ты же знаешь, что  сельскому учителю было очень
трудно отвертеться от вступления в Кайтселийт. Сестра позвонила мне, просит,
чтобы  я  что-то  предпринял, но  чем  я  могу помочь? Со  мной  самим может
случиться то же самое.
     У  каждого  из  нас  найдется  в  прошлом что-нибудь  сомнительное. Еще
мальчишкой я участвовал  в освободительной войне*,  ты служил в министерстве
дорог...
     * Так буржуазные историки называли войну против Красной гвардии.

     Этот разговор очень сильно повлиял на Элиаса. Вместо того чтобы поехать
на Ласнамяэ, он принялся бесцельно блуждать по городу.
     Вечером он навестил Ирью.
     Рядом с  ней все страхи куда-то улетучились. До Ирьи -- Элиас сразу это
понял -- еще не дошли слухи о том,  что его должны были арестовать. А сам он
не стал ничего  рассказывать. Зачем пугать ее и портить себе короткие минуты
счастья?  В поведении Элиаса было столько нежности  и  одухотворенности, что
Ирья окончательно  преодолела свою застенчивость. Тетка Ирьи, у которой  она
жила, ушла из дома, и им не надо было обуздывать свои чувства.
     Но  утром  Элиасом  опять овладел  страх.  Рядом с ним беззаботно спала
Ирья, прикрывшаяся одеялом лишь наполовину. В открытом окне светилась дивная
заря  раннего лета. И, скользнув "взглядом по  голым женским плечам, Элиас с
болью осознал,  что если он  уедет  из  Таллина, то никогда больше не увидит
Ирью. И навсегда потеряет то большое и единственное, что едва обрел. Смутное
предчувствие все увеличивалось, все разрасталось, пока не погребло под собой
все остальное.
     Ирья проснулась очень рано. Часы еще не пробили шесть.
     -- Ты так и не спал? -- удивилась Ирья.
     -- Спал, -- решил не огорчать ее Элиас. -- Только сейчас проснулся.
     И начал целовать ее.
     Подсознательная  боязнь того,  что они,  возможно,  больше не увидятся,
желание оттянуть, хоть  на несколько  мгновений,  их расставание и полностью
забыться -- все это, наверное, проявилось и в его  Ласках, потому что и Ирья
отвечала на них совсем не так, как прежде.
     Сейчас, в  Вали, Элиас больше всего жалел о том, что не рассказал  Ирье
об угрожавшей ему  опасности. Он не видел больше никакой  возможности  вновь
завоевать доверие  Ирьи.  Конечно же  она обо  всем  уже знает  и  старается
вырвать его из своей памяти.
     Да, он жалел, что не сказал Ирье  правду. Что уклонился от ответа на ее
прямой вопрос,  лишь  пробормотал  что-то насчет  временных  неприятностей и
сбежал.  Сбежал, как  трус.  Он хотел пощадить  ее,  но хороша пощада,  если
теперь  ей приходится слышать, что он скрылся неизвестно куда. На работу  не
ходит, и еще милиция  его  ищет...  И  если  Ирья сейчас думает о  нем самое
плохое, так