лишняя трата угля,  и нам надо бы остановить
этот наш пароход.
     - Наш ли? - усомнился Бутаков, повернув свою трубу в сторону дымка.
     Он был в очень неловком положении. Вечером ему казалось, что он отлично
понял  намек  своего  начальника  вести  "Владимир"  к   Пендерекли,   и  он
добросовестно вычислял,  где  в  тот момент находился его пароход,  чтобы не
случилось ошибки.
     Ошибки не  случилось как  будто,  однако адмирал,  показывая в  сторону
Пендерекли,  говорит:  "Амастро",  -  и доказательство этого налицо: эскадра
Нахимова к  востоку от  Амастро,  где  она  и  должна была стоять теперь,  в
мертвый штиль,  и пароход, который держит курс на Севастополь, не может быть
никаким другим, только "Бессарабией", но все-таки...
     - Мне кажется,  что это не "Бессарабия",  - сказал он, однако, не очень
уверенно.
     - Вам кажется?  -  несколько иронически подхватил Корнилов.  -  Хорошо,
сейчас мы это узнаем... Полный ход - и за ним!.. К Павлу Степанычу мы всегда
успеем, а если вы открыли, что это турок, тем лучше! А вы что думаете насчет
этого парохода? - обратился Корнилов к Железнову.
     - Мне бы  не хотелось,  чтобы это была "Бессарабия"...  Я  предпочел бы
турка, ваше превосходительство, - политично ответил Железнов, который не мог
ничего разобрать, кроме полоски дыма повыше и другой, более плотной, полоски
судна пониже.
     - Он  предпочел бы!  -  весело отозвался Железнову Корнилов.  -  Я  сам
предпочел бы это! Попробуем сблизиться, узнаем...
     И  "Владимир" пошел за уходившим к  югу пароходом,  отставив в  сторону
эскадру из  шести вымпелов.  А  между тем  именно то,  что  так  жадно хотел
встретить в  открытом море Корнилов,  стояло перед его глазами:  эскадра эта
была  не  Нахимова,  а  старого  турецкого адмирала Османа-паши,  такого  же
участника Наваринского боя,  как и сам Корнилов,  и Нахимов,  и Истомин... В
его эскадре было пять фрегатов и корвет.


        "VI"

     Полчаса   самого   быстрого   хода,    какой   только   могла   развить
четырехсотсильная машина "Владимира",  -  и  стало  возможно уже  разглядеть
трубу  и  мачты парохода,  за  которым гнались.  Однако теперь и  Бутаков не
говорил  уверенно,   что  это  не   "Бессарабия":   если  эскадра  оказалась
нахимовской,  если вместо Пендерекли "Владимир" вышел к  порту Амастро,  то,
разумеется, пароход мог быть и "Бессарабией".
     Но "Бессарабия" имеет всего двести двадцать сил,  так что особого труда
не  будет догнать ее  или  по  крайней мере подойти к  ней настолько,  чтобы
оттуда разглядели сигнал адмирала,  а направление обоих пароходов одно -  на
Севастополь.
     Корнилов  почти  безотрывно наблюдал  рангоут  парохода  и  трубу  его,
которые становились все отчетливей,  но  ходом "Владимира" он был недоволен.
Он волновался. Несколько раз срывалось у него с языка разочарованно:
     - Неужели это в самом деле "Бессарабия"?.. Какая досада!
     Но прошло еще три четверти часа, и он сказал Железнову:
     - Ага,  нас там заметили,  наконец!..  И,  кажется, принимают за турок!
Смотрите!
     Железнов взял корниловскую трубу и воскликнул:
     - Меняют курс к берегу! Вот так умницы!
     - Прикажете,  ваше превосходительство,  идти на  пересечку?  -  спросил
Бутаков.
     - Разумеется! И поднять опознавательный сигнал, - приказал Корнилов.
     Ясно было, что с того парохода так же точно наблюдали за "Владимиром" и
оставались в недоумении, чей это пароход.
     Со  стороны эскадры в  шесть  вымпелов,  оставшейся довольно далеко уже
позади,  никакого вмешательства в  действия пароходов не  могло быть:  стоял
по-прежнему штиль.  И  когда  минут через двадцать преследуемый "Владимиром"
пароход снова повернул в море, Железнов решил:
     - "Бессарабия"!  Разглядели,  что  мы  свои...  Опознавательный  сигнал
помог...
     На  лице  Корнилова сквозило  явное  неудовольствие,  и  он  проговорил
сердито:
     - Черт знает что!  Отчего же они видят сигнал и не отвечают?.. Григорий
Иваныч! Прикажите поднять русский флаг!
     Бутаков  бросился  исполнять  приказ,  и  результаты сказались  вскоре:
пароход вдруг пошел назад, навстречу "Владимиру", но... поднятый на нем флаг
был турецкий.
     - Вот вам и "Бессарабия"! - торжествующе обратился Бутаков к Железнову.
     Он мог торжествовать не только потому, что, усомнившись в самом начале,
оказался теперь совершенно прав,  но и потому также, что торжественно было и
лицо Корнилова.  Не то чтобы мелко радостно,  а  именно торжественно:  перед
ловцом появившись, сам на ловца бежал зверь...
     Однако бежал он  недолго:  разглядев русский флаг,  там круто повернули
снова назад.  Но  этот маневр был  уже  бесполезен:  еще несколько минут,  и
"Владимир" подошел к турецкому пароходу на пушечный выстрел.
     По знаку Корнилова этот выстрел и был сделан,  -  ядро шлепнулось около
самого носа парохода...  Вдруг пароход, стоявший к "Владимиру" левым бортом,
окутался пороховым дымом, блеснули желтые огоньки, раздался грохот орудий...
Огоньков насчитано было пять: пароход оказался десятиорудийным.
     "Владимир" имел небольшое преимущество:  всего на одно орудие больше, -
но из его пушек три было пексановских,  68-фунтовых,  так что сила его залпа
значительно превосходила силу залпа турецкого парохода. Однако капитан этого
парохода не спустил флага, как ожидал Корнилов, он решил сражаться.
     Как  узнали потом,  он  был черкес родом,  мамелюк адмирала египетского
флота, Саида-паши, человек мужественный, уже немолодой.
     На залп его парохода ответил залпом "Владимир", и ядро сбило флагшток с
турецким флагом, но тут же проворно поднят был новый флаг.
     Так начался в  десять часов утра 5(17) ноября 1853 года на  Черном море
первый  в  истории флота  бой  парохода с  пароходом,  причем оба  они  были
колесные.  Раскаты орудийных залпов этого именно боя и  донеслись до эскадры
Нахимова, вызвав со стороны флагмана попытки помочь своим.
     Не  нужна  была,  впрочем,  эта  помощь:  матросы  "Владимира" стреляли
гораздо лучше турецких, то и дело дававших перелеты.
     Лавируя около турецкого парохода, Бутаков заметил, что кормового орудия
он не имеет и лишен будет возможности защищаться, если стать ему в кильватер
и открыть по нему продольный огонь.
     - Так можно скорее заставить его сдаться,  -  говорил Бутаков Корнилову
об упорном капитане турецкого парохода.
     "Владимир" стал за  кормой противника,  но успел сделать один за другим
только два  залпа,  как  турок повернулся к  нему  бортом и,  отстреливаясь,
решительно направился к берегу.
     Между тем уже около трех часов тянулась перестрелка,  и видно было, что
турок достаточно побит: на корме зияло большое отверстие. Корнилов опасался,
что пароход затонет и  придется спасать на шлюпках его команду,  а  приза не
будет.
     - Сблизиться на картечный выстрел, - приказал он Бутакову.
     Трудно было предположить,  что меткая пальба из орудий,  нанеся видимый
вред и  корпусу и рангоуту судна,  не вывела из строя многих его защитников,
однако  сопротивление  не  слабело.   На  "Владимире"  ни  один  человек  не
пострадал.
     - Картечь и абордаж!..  Это единственное,  что осталось,  - возбужденно
говорил Корнилов и,  обратясь к Железнову,  добавил:  -  Сойдите-ка в каюту,
принесите мне мой пистолет... А то вдруг при абордажном бое может оказаться,
что  их  команда больше нашей...  Может быть,  там еще и  рота солдат,  ведь
неизвестно... Так чтобы русскому адмиралу не попасть к туркам в плен, - было
бы хоть из чего застрелиться!
     Железнов кинулся по трапу вниз и  через минуту вернулся с оружием:  сам
нацепил кавказскую шашку, Корнилову протянул его пистолет.
     Пальба между тем  прекратилась,  и  был  слышен только перебор лопастей
пароходных колес, похожий на топот коней, скачущих галопом.
     Капитан турецкого парохода,  очевидно,  понял замысел русского адмирала
приблизиться на  картечный выстрел:  так  как  дым отволокло в  сторону,  на
палубе заметно стало усиленное движение матросов.
     Но их было что-то много сравнительно с небольшой командой "Владимира".
     - Посмотрите, у всех ли наших людей есть абордажные пики, - обратился к
Железнову Корнилов.  -  Бой будет жаркий,  если не сдадутся:  там,  кажется,
имеются и турецкие пехотинцы, кроме матросов.
     Железнов,  выполнив поручение,  снова стал около Корнилова и,  так  как
минута  наступала весьма  серьезная,  нахмурил брови  и  глядел на  турецкий
пароход исподлобья, держась левой рукой за эфес шашки.
     Топотали колеса,  взбивая в  белую пену зеленую воду,  и  вдруг почти в
одно  время  грянули два  залпа  -  отсюда и  оттуда;  и  Корнилов изумленно
поглядел на  своего адъютанта,  правой рукой ударившего его  в  подбородок и
потом повалившегося мешком на палубу.
     - Что?  Что с вами?  - нагнулся было к нему Корнилов, но отшатнулся тут
же:  Железнов был  убит наповал,  -  картечь пробила ему лоб над переносьем,
лицо его было залито кровью...
     А залпы гремели один за другим с такими малыми промежутками, что трудно
было бы  сосчитать их,  и  вдруг,  как отрезало,  упала тишина:  это Бутаков
заметил, что турки спустили флаг.
     - Отбой! Бей отбой! - скомандовал Корнилов.
     - Отбой! - передали команду дальше, и барабанщик-матрос истово отстучал
короткую, но значительную по своему смыслу дробь отбоя.
     Бутаков поглядел на свои часы,  -  было около часу, бой продолжался три
часа.


        "VII"

     Имя  неприятельского  парохода  оказалось  "Перваз-Бахры",  что  значит
"Морской вьюн", и принадлежал он египетскому флоту; мощность машины его была
двести  двадцать  сил.  Упорное  сопротивление его  "Владимиру"  объяснилось
геройством его  капитана;  как только он  был убит картечью (в  одно время с
Железновым),   команда  решила  сдаться.   Два  других  офицера,  бывших  на
"Перваз-Бахры",   погибли  раньше  капитана.   Пехотных  солдат,  как  думал
Корнилов,  пароход  не  вез,  но  очень  многочисленна была  его  команда  -
полтораста человек.  Сорок из  них было убито и  ранено,  в  то время как на
"Владимире" выбыли из строя только три матроса и лейтенант Железнов.
     Приз был в  руках хозяина Черноморского флота,  но в каком жалком виде!
Корнилов сам осмотрел его,  как опытный хирург осматривает тяжело раненного,
и покачал головой.
     - В таком состоянии мы не доведем его до Севастополя!
     Мачты  были  расщеплены,  труба измята и  пробита в  нескольких местах,
палуба продырявлена здесь и там, корпус изувечен так, что Бутаков решил:
     - Не больше как через полчаса эта развалина затонет.
     Но Корнилов был не из таких, чтобы допустить это.
     - Как можно!  -  возмутился он. - Дать ему ремонт, если только машина в
исправности.
     - Едва ли успеем осмотреть как следует машину, ваше превосходительство.
     - Нужно успеть осмотреть и  нужно успеть починить,  -  отозвался на это
адмирал и не сошел с приза, пока не услышал, что машина не пострадала.
     Тогда начали в открытом море стучать топоры и молотки русских матросов,
старавшихся предохранить добычу от немедленного потопления.
     Но в то же время опрашивали пленных, куда и зачем шел "Перваз-Бахры", и
установили, что шел он в Пендерекли.
     - Откуда шел?
     - Из Синопа.
     - Зачем ходил в Синоп?
     - Отправил туда какие-то важные письма.
     - Почему именно нужно было идти в Пендерекли?
     - Там  назначено было  ожидать  эскадру  фрегатов Османа-паши,  которая
должна была прийти из Босфора.
     При опросе пленных присутствовал сам Корнилов.  Когда он  услышал,  что
турецкая эскадра, которую искал он столько дней напрасно, ожидается, если не
пришла уж, в Пендерекли, он всех свободных матросов с "Владимира" и все, что
могло пригодиться для  ремонта "Перваз-Бахры",  послал туда,  чтобы ускорить
дело и быть свободным для встречи этой эскадры.
     Однако часа три возились,  накладывая пластыри на  разбитый пароход,  и
Корнилов,  нетерпеливо ожидая на  "Владимире" донесения об  окончании работ,
говорил Бутакову:
     - Это,  черт его знает,  совсем так получилось,  как в крыловской басне
насчет медведя: "Чему обрадовался сдуру? Знай колет, - всю испортил шкуру!"
     Но  вот  к  четырем часам дня  донесение о  том,  что приз в  состоянии
держаться на воде и,  пожалуй,  даже не на буксире,  а вполне самостоятельно
может дойти до  Севастополя,  было  получено,  и  одновременно с  этим  были
замечены две  эскадры,  подходившие к  месту недавнего боя:  одна -  с  юга,
другая - с запада.
     Эскадры были далеко,  однако шли они на парусах, так как дул уже ветер.
Приняв,  как оно и могло быть на самом деле,  первую эскадру за нахимовскую,
соединившуюся уже с  эскадрой Новосильского,  Корнилов,  указывая на вторую,
крикнул Бутакову:
     - Григорий Иваныч! Вот они, наконец, турки! Идти им навстречу!
     Он забыл о  своей боли в  пояснице еще в  начале боя с  "Перваз-Бахры",
теперь  же  он  показался  уравновешенному  Бутакову  как  будто  освещенным
изнутри,  так  что  не  только одни  его  глаза стального цвета,  но  и  все
худощавое лицо светилось.
     Бутаков понимал план  адмирала:  подойти к  турецкой эскадре как  можно
ближе и,  завязав перестрелку,  отступать на свою эскадру,  дав ей тем самым
время как следует изготовиться к  бою.  Однако чем ближе "Владимир",  шедший
полным ходом,  подходил к  турецкой эскадре,  тем больше сомневался Бутаков,
что она действительно турецкая.
     Наконец,  сомнения подтвердились:  он  ясно  различил в  трубу знакомые
очертания флагманского корабля "Константин",  а  за ним в кильватер шли "Три
святителя",  "Двенадцать апостолов" и  другие  суда  эскадры  Новосильского,
которую задержал утренний штиль.
     Но то же самое успел разглядеть и Корнилов. Он потемнел.
     Бутаков ждал  от  него  приказа о  перемене курса,  так  как  надо было
все-таки  беречь уголь,  чтобы быть  в  состоянии дойти до  Севастополя,  но
Корнилов не отдавал такого приказа.
     - Федора  Михайловича  нужно  предупредить,   что  эскадра  Османа-паши
ожидается в Пендерекли,  - сказал он, - и чтобы Павлу Степановичу передал он
об этом и о нашем с вами призе.
     А  русская команда этого приза,  влачившегося за победителем,  как тело
Гектора за колесницей Ахилла,  все еще продолжала латать его на ходу,  чтобы
коварно не вздумал он утонуть по дороге в чужой для него порт,  где могли бы
его как следует вылечить в доках.
     "Владимир" подошел  к  эскадре Новосильского,  и  команды русских судов
встретили его  криками "ура".  Корнилов приказал обойти все суда,  чтобы все
команды видели первый приз  Черноморского флота  в  эту  войну,  захваченный
после упорного боя.  Это  должно было поднять дух команд для предстоящего им
большого сражения с турецким флотом, который ожидается в Пендерекли, а потом
пойдет к берегам Кавказа.
     Было около пяти часов вечера,  а  в  это время в  ноябре на Черном море
наступают уже сумерки.  Притом редко случается так, что погода бывает ясная:
большей частью или  идут дожди,  или  ползают белые,  как стада овец,  клубы
тумана, или висит какая-то неопределимая мгла.
     Подобная мгла надвинулась и  теперь и пронизывала сквозь шинель худое и
зябкое тело Корнилова,  но  он  старался выдерживать это стоически:  он  был
перед  командами судов не  только главное начальствующее лицо  Черноморского
флота,  но  и  победитель,  только что выигравший сражение.  Кроме того,  он
привез  командиру эскадры сведения о  другой русской эскадре,  с  которой на
соединение нужно было идти на юго-восток, и идти притом недолго, так как она
стоит совсем близко,  хотя ее  совершенно не видно теперь,  да не могло быть
видно отсюда и часом раньше...
     Увы,  передавая это Новосильскому,  Корнилов не знал, что, став жертвой
ошибки в семь часов утра в этот день, он продолжал оставаться во власти этой
же  ошибки и  теперь,  в  сумерки:  эскадра,  которую он  уверенно принял за
Нахимовскую, была все та же турецкая эскадра Османа-паши.
     И  среди судов Черноморского флота было  одно,  которое еще  1  ноября,
ранним утром, почти вплотную подошло к этой эскадре, приняв ее за русскую, -
это был пароход "Одесса".
     Он  должен был  выйти из  Севастополя вместе с  "Владимиром",  так  как
входил в отряд Корнилова, но задержался из-за неисправности в машине и вышел
двумя  днями  позже,  надеясь догнать отряд  благодаря быстроте своего  хода
сравнительно с ходом парусных судов.
     Он  шел по  тому же  курсу,  но  все-таки дождливая погода не  дала ему
возможности отыскать своих  у  румелийских берегов,  и  он  повернул к  югу,
окончательно разойдясь  с  ними.  Тут-то,  вблизи  берегов  Анатолии,  он  и
столкнулся с турками.
     Темная,  ненастная ночь укрыла его,  и  он продолжал идти теперь уже на
восток,  чтобы передать о своей встрече эскадре Нахимова.  Однако,  дойдя до
мыса  Керемпе,  не  нашел и  этой эскадры.  Между тем  он  получил серьезные
повреждения лопастей колес и,  кое-как починившись своими средствами, лег на
курс в Севастополь.
     Так что когда Корнилов,  продержавшийся в море еще целую ночь благодаря
углю, взятому из трюма "Перваз-Бахры", и все это время истративший на ремонт
своего приза,  явился,  наконец,  в Севастополь, там уже знали, что турецкий
флот разгуливает в море.


        "ГЛАВА ТРЕТЬЯ"


        "I"

     Получив от Корнилова указания, где найти эскадру Нахимова, Новосильский
думал соединиться с  ним через час,  через два.  Однако совершенно стемнело,
кончился вечер,  наступила ночь,  -  эскадры не  было  видно,  хотя суда шли
хорошим ходом. Осман-паша увел свои фрегаты по направлению к Пендерекли.
     В  то  же время и  на судах Нахимова вахтенные,  помня приказ адмирала,
зорко следили,  не  покажутся ли где в  тяжелой сырой темноте приближающиеся
цепочки хотя бы и очень слабых за дальностью огоньков турецкого флота.
     И вот огоньки действительно прорезали темь, и они не то чтобы проходили
мимо, - они явственно приближались, когда настало время сменяться вахтенным,
- полночь. По тревоге все заняли свои места - офицеры и матросы... Шла не то
чтобы нежданная и  совсем не  нежеланная гостья:  ведь этого момента,  когда
покажется наконец-то  турецкая  эскадра,  возбужденно ждали  раньше  все  на
эскадре Нахимова, начиная с него самого, а после перестрелки, продолжавшейся
в этот день целых три часа кряду, возбуждение достигло предела.
     Неизвестно было,  кто победит в  этом бою,  но ясно было для всех,  что
враг где-то близко.  И вот,  иллюминованная всеми огнями, движется, конечно,
чужая эскадра,  и сотни орудий,  направленные на нее, ждали только сигнала к
бою;  и быть бы большой беде, если бы вовремя не взвились на главном корабле
"Константин" опознавательные знаки,  так как огни на судах Нахимова потушены
не были и их различили издалека с судов Новосильского.
     Большое оживление в  монотонную,  хотя  и  трудную жизнь экипажей судов
Нахимова внес этот ночной приход четвертой дивизии.  Как  всегда в  подобных
случаях,  никто  на  отдельных судах,  кроме флагманского,  ничего толком не
знал, и все строили смелые догадки о каком-то близком бое с большим турецким
флотом - бое ни больше, ни меньше как за обладание Черным морем.
     Но утром только произошел намеченный Корниловым обмен судами: "Ягудиил"
и  бриг "Язон" присоединились к эскадре Новосильского и вместе с нею пошли в
Севастополь отдыхать  и  чиниться,  а  "Ростислав" и  "Святослав" из  отряда
Новосильского остались у Нахимова,  чтобы подкрепить его на случай встречи с
эскадрой Османа-паши.
     Все,  что  было  ему  передано  Новосильским,  Нахимов  выслушал весьма
внимательно, изредка вставляя:
     - Так-так-с... Да-да-с... Вон как-с!
     Однако без  одобрения отнесся к  бою,  данному Корниловым один на  один
турецкому пароходу.
     - И зачем это было ему рисковать по пустякам,  не понимаю-с!  -  сказал
он,  хмурясь и гмыкая. - Ведь где же стоял этот