о управдома.
 Ну, что? Что ты? - тихим, хриплым, очень спокойным голосом спрашивает
Митя. - За долгом пришел? Отдам я тебе долг. Отдам. Но стоит ли из-за этого
будить людей в такую рань? Смотри, какой переполох сотворил.
 А-а-а... И-и-и... - снова пытается что-то сказать управдом.
 Иди... Иди, не тревожь людей. Выходной день ведь, а ты все суетишься.
Заплачу я и за квартиру, и за воду. Не боись. Веришь мне?
 Ну-у... - почти соглашаясь, пожимая плечами, тянет управдом.
 Ну, вот. Счастливо тебе. Не переживай.

Неожиданно, со всего маху, Митя захлопывает дверь перед самым носом
управдома. Слышны быстрые убегающие шаги и громкий удаляющийся крик:
 Ты у меня дождешься! Я тебе устрою художества! Раздают разным
бездельникам, а они тут устраивают черт знает что. - Голос его утихает.

Митя лежит на диване. Смотрит в сторону окна. У окна стол. На столе стоит
его любимая статуэтка: “Поцелуй” Родена - похоже, последняя ценная вещь в
его квартире.
 За стенкой плачет какая-то женщина. Это у соседей. Еще где-то слышна
радиотрансляция с заседания парламента. “Я не потерплю! Они мне за все
ответят! “ - кричит какой-то мужчина в соседней комнате с другой стороны.
Митя продолжает смотреть на статуэтку.

*

Городской шум. Ломбард. За окном виден стоящий за прилавком старый
антиквар. Митя ставит на прилавок бронзовую статуэтку. Антиквар
рассматривает ее. Берет из кассы деньги, отсчитывает Мите. Митя выходит на
улицу.

*

Пляж. Лежаки под навесом. Еще издали Митя приветствует друзей:
 Проснись, сонное царство! Жизнь уходит!

Все четверо спешат ему навстречу.
 Ты где пропал, Мить?
 В Париж ездил, к дяде!
 К какому дяде, Мить?
 Дядю зовут Роден! Кстати: сегодня у меня первая персональная выставка.
Слышали? Нет? Не слышали? По телевидению должны были передавать.
 Мить, у нас телевизора-то нет.
 Да, жаль, жаль. А то бы знали. Так вот! Хочу напомнить! Сегодня на Родине
художника состоится его первая персональная выставка!
 Ты серьезно, Мить?
 Вполне!
 А где, Мить?
 В галерее под навесом!

Митя идет решительно, за ним еле поспевают.
 Исполнительным директором я попрошу быть вас, Зиновий Гердович.
 Да, - решительно отзывается тот.
 Выставка благотворительная, то есть бесплатная. Вход по пригласительным.
Приглашаются все свободные люди города. Хотя выставка элитарная, я хочу,
чтобы было много народу. Кутя, вас я попрошу, как авторитетного среди
близких по духу слоев населения, разослать устные приглашения. После
выставки состоится банкет. Это важно. Не забудьте. Форма одежды
торжественная. Люся, стол должен быть изыскан. Я полагаюсь на твой вкус.
Шиш, вы в распоряжении дамы.

У друзей восторженные лица.
 Откуда деньги, Мить? - искренне удивляется Люська.
 Наследство получил от дяди Родена из Парижа, - не задумываясь отвечает
Митя. - Открытие выставки в семь часов. Попрошу не опаздывать. Зиновий
Гердович, могли бы вы, как исполнительный директор, помочь мне в оформлении
галереи? Я очень рассчитываю на ваш вкус.
 С пребольшим удовольствием, - удовлетворенно улыбается Зиновий Гердович.

*

К вечеру лежбище бомжей превратилось в импровизированную галерею. На стенах
были развешаны Митины картины, из нескольких лежаков соорудили длинный
фуршетный стол, на котором Люськиными заботами пестрели разнообразные
закуски.
 К семи у лежаков собрался приглашенный Кутей народ. Оборванцы со всего
города скопились у импровизированной галереи. В кулуарах шли обсуждения.
Трудно сказать, насколько собравшуюся публику интересовали рисунки, но
стол, несомненно, искушал всех.
 Хромая, вперед выступил исполнительный директор:
 Господа! Сегодня мы открываем первую персональную выставку известного
художника Дмитрия Кирьянова на его Родине. Книга отзывов в конце стола. Те,
кто не владеет грамотой, свои впечатления могут излагать устно. Я запишу их
на бумаге. Все это пригодится для истории. Прошу приобщиться к искусству,
господа.

Не заставляя себя ждать, толпа оборванцев заваливает на территорию
импровизированной выставки.
 Постепенно народ освоился. Впечатление от происходящего почти то же, что и
на обычных выставках. Беседы у картин, восхищение, недоумение, улыбки,
грусть, в руках бокалы с напитками, все как и полагается на презентациях,
за исключением одежд посетителей - и в этом вся соль.
 Митя в стороне наблюдает за лицами. Кажется, ожидаемого развлечения не
вышло. Все увлечены, но, похоже, больше столом. Однако все довольны, всем
весело, у всех счастливые лица. Для них праздник удался. О Мите забыли.
Вероятно, также забыли, по поводу чего веселье. Откуда-то издалека
доносится чуть грустная, но светлая мелодия - это голос Эдит Пиаф. Митя
уходит. Никто не замечает его ухода. Он идет пустынным берегом. Набегающие
волны смывают его следы. Нарастает звучание мелодии. Неожиданно Митя
срывается с места и бежит вдоль берега, весело футболя босыми ногами
морскую воду.
 Большой красный шар садится за горизонт. Странная космическая мелодия
плывет в воздухе. В кадре появляется странное лицо с большим птичьим
клювом. В руках существа лейка. Вода из нее льется на растущую из земли
человеческую голову. Сквозь струи воды просвечивается солнце, но, похоже,
это уже рассвет, а вода на самом деле льется из шланга - дворник поливает
асфальт во дворе Митиного дома. Все это происходит за окном Митиной
комнаты. Утро. Митя уснул за столом. Видимо, он рисовал всю ночь. На столе
рисунок. Знакомый сюжет с растущей из земли человеческой головой, тот
самый, что явился ему впервые как видение, как сон в отделении милиции. Под
рисунком подпись:
 “Вызревание”.

*

Шум отдыхающих. Переполненный приморский бульвар. Играет музыка. Митя в
окружении верных друзей продает свои рисунки. Здесь же его новая работа под
названием “Вызревание”. Все с похмелья. Митя сидит на зеленой траве, уронив
голову, рассыпались его длинные волосы. Рядом коляска, в ней Люська, ее
рука гладит Митину голову.
 Ничего, Мить, ничего... Все будет хорошо... Продадим картину...
 Будут деньги... И все будет хорошо...
 Шиш безнадежно зевает:
 Кто их купит? Полдня сидим. Хоть бы кто спросил!
 Нужно уметь ждать, - философски замечает Зиновий Гердович. - Как
говорится, время разбрасывать камни и время собирать. К тому же, на всякий
товар есть свой покупатель.

Шиш с недоумением смотрит на Зиновия Гердовича.
 Пойду, стрельну закурить, - говорит Кутя.

Шиш вздыхает:
 Хоть на паперть иди.
 На паперти, Шиш, вам не место, - продолжает наставлять Зиновий Гердович. -
На паперти просят на хлеб, а мы на водку.

Люська нервно смотрит на Зиновия Гердовича:
 Перестали бы болтать. Надоели со своей мудростью. Вы ведь в стороне не
сидите, пьете, как все.
 Увы, увы... - вздыхает Зиновий Гердович.

Шиш глупо смеется, радуясь поражению Зиновия Гердовича. Возвращается Кутя.
Курит сигарету. Зиновий Гердович жмурится на солнце.
 Кутя, как вам удается столь молниеносно стрелять сигареты?
 У меня лицо доброе, жалость вызывает и сострадание.
 Странно, может, я слепой? - театрально удивляется Зиновий Гердович.
 Снова глупо смеется Шиш.
 Вы помните, Митя, Союз Советских Социалистических Республик? - не
переставая щуриться на солнце, вдруг спрашивает Зиновий Гердович. - Как я
любил его, нежно и трогательно. Это была моя Родина. Теперь ее не стало. Я
осиротел. Мы все страстно мечтали жить при коммунизме. Мы ходили на
праздничные демонстрации. Мы хотели, чтобы был труд, мир, май. У нас было
пятнадцать республик, пятнадцать сестер. Мы жили в мире и достатке.
Казалось, еще немного - и на нас посыпется манна небесная.
 А какая тогда была дешевая водка, - грустно вспоминает Кутя. - Пачка
сигарет стоила двадцать копеек, а теперь...
 А сколько стоила тогда жизнь? Сколько стоила свобода? - тихо спрашивает
Митя.

Зиновий Гердович поворачивается к нему:
 Что касается жизни, ей цена всегда одна, а вот на счет свободы вы правы,
Митенька. Все это было так печально. Однако, заметьте, с приобретением
свободы отчего-то утрачена вера. Вера в светлое будущее. Ведь согласитесь,
ее нет, а ведь раньше была, и идеалы были, а сейчас где они? Укажите мне
хоть один достойный.
 Эй, чумазый, почем твоя мазня? - слышится ехидный смешок над головой.

Возле картин останавливаются двое жлобов, новоиспеченных “крутых” с бритыми
затылками и телячьими глазами, сытых и изрядно пахнущих французской
парфюмерией. Они жуют жвачку и пьют баварское пиво из банок.
 Ну вот... - печально вздыхает Зиновий Гердович.

Митя не поднимает головы. У Люськи задергалась щека. Она не выдерживает:
 Чтобы столько заработать, тебе, сынок, еще потеть да потеть. Эта мазня для
тех, кто еще нежится в постели. А ты проходи. Иди, иди, а то здесь воздух
сгустился. Слезешь с пальмы, станешь на ноги, потом приходи. А пока вон там
купи себе фирмовую маечку.
 Подмылась бы, мразь! Засорили город падалью. Скоро я вами займусь, помойка.

Один из “крутых” плюет Люське в лицо. Затем бросает ей белоснежный носовой
платок:
 Утрись, падаль!

Митя поднимает голову. Встает на ноги. У Люськи настороженное лицо.
 Митенька, прошу тебя, они только этого и ждут. Не надо. Я прошу тебя. Они
ведь с ментами. У них крыша.
 Правда, не стоит, Мить, - подключается Шиш, - у киоска, вон, двое пасут.
Ни к чему нам.
 Ну, что, описался, чмо?! Ладно, попадешься еще...

Жлобы уходят.
 Люська вытирает рукавом оплеванное лицо. На нее смотрят Кутя и Зиновий
Гердович. Зиновий Гердович молча кивает. Где-то рядом слышны детские голоса:
 А говорят, если снятся хорошие сны, то непременно сбываются. Мне
приснилось, что я нашел мяч, и я нашел.
 А я не верю. Мне приснилось, что я нашел доллар. Я держал его в руке, пока
не проснулся. А когда проснулся - никакого доллара нет.

Рядом остановились два мальчугана. Они рассматривают Митины рисунки,
улыбаются.
 Смотри, голова из земли выросла.
 А так не бывает.
 Почему? В сказках бывает.

Позади мальчишек остановился высокий элегантный седой мужчина с тростью. Он
посмотрел на рисунок и улыбнулся.
 Сколько стоит? - спросил он с чуть заметным акцентом.

Похоже, интуитивно ощутив, что перед ними не совсем простой смертный,
компания насторожилась и притихла. Все пристально изучали незнакомца. Пауза
затягивалась. Митя медленно поднял голову, посмотрел воспаленными глазами и
снова тяжело опустил ее.
 Эта картина дорогая. Она стоит две, - Митя выставил вперед два пальца, -
две литровых бутылки “Столичной” водки!

Незнакомец смотрел на Митю. Легкая улыбка постепенно исчезла и сменилась
задумчивостью. Он вдруг стал уходить, теряясь в толпе. Все переглянулись.
 Много запросил. Можно было и одной обойтись, - подосадовал Шиш.

Митя, не поднимая головы, махнул рукой:
 А ну его. Пусть идет.
 Кто он? - удивленно спросила Люська. - Первый раз такого вижу.

Кутя пожал плечами. Зиновий Гердович прищурил глаза:
 Пожалуй, он не местный. Вернее, это бесспорно. Я живу в городе шестьдесят
лет. Но я его ни разу не встречал. А ведь его трудно не заметить,
согласитесь. Следовательно, или он появился недавно, или его возят в
лимузине, который он редко покидает. Конечно же, он не русский, надеюсь,
это понятно всем. Вот и все, что я могу сказать.

Шиш вдруг зашевелился:
 Смотрите, он возвращается.

Незнакомец действительно возвращался. Он снова подошел к компании и перед
Митей опустились две литровых бутылки. Это была самая дорогая скандинавская
водка “Абсолют”, приготовленная на воде атлантических айсбергов.
 Извините, другой не нашел, - сказал незнакомец. Затем вытащил из бокового
кармана бумажник и протянул Мите деньги. - Это вам опохмелиться...

Митя поднял глаза. С двух новеньких зеленых сотен на него смотрели
американские президенты.
 Незнакомец забрал свою покупку и удалился. Митя держал в руке двести
долларов и не верил своим глазам. Ему захотелось снова взглянуть в глаза
незнакомца, но того и след простыл.
 Что это? - спросила Люська.
 Двести баксов, - прохрипел Митя.
 Это, что, американские?
 Именно, - многозначительно подтвердил Зиновий Гердович.
 Хороший день, - убедительно произнес Кутя.
 Ну и что на них можно купить? - недоверчиво поинтересовалась Люська.

Митя поднял глаза и удивленно посмотрел на нее.

*

Всплеском брызг шампанского и веселой кутерьмой взорвался следующий кадр.
Компания кутила. Небольшой летнее кафе на берегу моря, вернее, на самом
конце пирса, уходящего в море. Они были одни под вечер за белоснежным
столиком. Их обслуживал официант в одежде куда почище, чем у гостей.
 Продавщица за прилавком - экстравагантная девушка с сигаретой, удивляясь,
делилась с барменом:
 И откуда у этой швали такие деньги? И нормальные-то люди не ходят.
 Какая разница? Главное, что они настоящие, - отвечал бармен, рассматривая
купюры на свет.

Ассортимент еды наших нищих всегда исходил из имеющейся у них суммы. Ее
никогда не экономили и не оставляли на черный день, какова бы она ни была.
О черных днях никто из них никогда не думал. Все они жили одним днем и
всегда старались, чтобы он был самым ярким в их жизни. Гурманских
наклонностей им тоже было не занимать. И от этого сегодняшний стол пестрел
довольно изысканными яствами, от бутербродов с икрой и дорогого мяса до
манго и ананасов. Кроме того, все они любили шампанское, ведь его так
уважал сам Митя - их кумир, отец родной, Бог, на которого они молились.
Кроме “Родины”, у них была еще одна любимая песня, которую они часто пели:
“Куда уходит детство?”
 Да-да... В какие города... Они пели ее и теперь. И было странно видеть,
как оборванцы поднимали хрустальные фужеры с благороднейшим напитком и пели
о тончайших, изысканнейших чувствах человеческой души, пронизанных светлой
печалью об ушедшем детстве.
 А кто он?! Кто он такой?! - кричал Шиш, перекрикивая поющих. - Митька, он
что, сумасшедший?! Такие бабки отвалил! А?! Слышь, Мить, а?!

Люська снисходительно смотрела на Шиша, как смотрит мать на глупого ребенка.
 Дурень ты, Шиш. Митькины картины стоят во сто раз больше. Так, как он,
никто не сможет. А ты дурак. И все вокруг дураки. Поэтому и не покупают.
Нашелся человек, купил.
 Где-то в чем-то вы правы, Люся, - изящно откусив бутерброд с икрой,
включился в разговор Зиновий Гердович. - Шиш не может по достоинству
оценить Митиных работ, и это понятно. Но не стоит судить так строго, ведь
человек не виноват, из какого теста его лепили, и что кто-то когда-то по
пьянке забыл положить в это тесто соль!

Оценив традиционную тонкость шутки Зиновия Гердовича, компания разразилась
веселым смехом.
 Шиш не понял до конца, причем здесь соль и тесто, но все же разобрал, что
смеются над ним.
 Почему вы, Зиновий Гердович, всегда насмехаетесь? Я сирота, а вы говорили,
что сирота - дитя природы, и над ним смеяться грешно. Вы ведь так говорили,
зто я точно помню. Вы когда напьетесь, как сволочь, хорошие слова говорите,
а вот если не допьете, то злой.
 Это вы правы, Шиш. Трезвый я зол. Но справедлив, заметьте.
 Лицемерие и лесть не на пользу человеческому развитию. Ведь еще Пушкин
сказал: “Тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман”. Поэтому иногда
человеку следует говорить правду, какой бы нелицеприятной она ни была. Это
помогает ему избежать тщеславия, гордыни, невежества, деградации, в конце
концов.
 Вот вы снова непонятно говорите. Вы ведь специально непонятно говорите,
чтобы злить всех, потому что вы злой, а злой потому, что до кондиции не
дошли, выпили мало.
 Правда, Зиновий, брось ты умняк травить. Выпей лучше. Зачем ссориться? -
разряжает обстановку добродушный и хмельной Кутя.

Митя наблюдает за разговором, улыбается, кажется, получая истинное
удовольствие от их болтовни.
 Извольте, я не откажусь, если Дмитрий Семенович не осудит. Ведь то, что
говорит Шиш...

Люська, кашлянув, поднимает фужер:
 Я хочу выпить за Митю. Мы все обязаны ему. Если бы не он, никто бы здесь
не болтал сейчас на сытый желудок, а может, и не жил бы давно. Ведь именно
благодаря Мите, признаемся честно, мы не на кладбище, а до сих пор на этой
земле...

Митя смотрит на Люську, но уже не слышит ее. Чудная космическая музыка
слышится ему. Странный сюжет в легкой туманной дымке снова возникает в его
воображении.
 Утихает космическая музыка. Исчезает странный сюжет. Митя снова
возвращается в реальную действительность и слышит голос Зиновия Гердовича:
 Когда я впервые лег с ней в постель, она была такой нетронутой. От нее
пахло ребенком. Я ей сказал об этом. А потом выяснилось, что у нее
маленькая дочь, которая просто писалась в постель, в которой мы лежали.

Шиш заливается смехом. Остальные тоже смеются. Грустно улыбается Люська.
Задумчив Зиновий Гердович.
 Скажите, Митя, о чем бы вы мечтали? - снова начинает он.
 Не знаю... Наверное, о том, чтобы жизнь продолжалась такая, какая она
есть. Я мечтаю о том, чтобы рядом были друзья, верные, надежные, такие, как
вы. Еще я хочу не переставая рисовать мир, который я иногда вижу. Мне
кажется, другой жизни мне не нужно.
 Стало быть, вы удовлетворены вашей сегодняшней жизнью?
 Представьте себе.
 Тогда позвольте не согласиться с вами, Митенька, потому что я на этот счет
думаю совершенно иначе и поэтому у меня есть довольно необычная мечта. Она
вам, конечно, покажется странной. Однако, увы. Простите меня, Митенька, но
что наша жизнь? Ведь то, что с нами происходит, в сущности, до того глупо,
мерзко и нелепо, что иногда хочется мечтать о смерти. Да-да. Не смейтесь. Я
действительно время от времени об этом мечтаю. Ведь рано или поздно все мы
умрем. И вот, когда придет мой час и я наконец сброшу с себя это немытое,
костлявое тело, я буду жить вот в этих чистых голубых цветах, укрываясь по
утрам прозрачной росой, нежась в утренних солнечных лучах, умываясь теплыми
летними дождями, кутаясь в зябкие ночные туманы. А потом однажды утром меня
сорвет хрупкая детская рука, это будет девочка с голубыми глазами. Она
положит меня между страниц любимой книжки о путешественниках и засушит для
гербария. Вот моя мечта...
 Вы нисколько не изменились, Зиновий Гердович, и я искренне рад этому, - с
грустной улыбкой замечает Митя. - Вы просто прекрасны.
 Ну и что? - так же искренне удивляется Шиш. - Это все? Зиновий на старости
рехнулся - хочет попасть в гербарий.

Шиш хохочет, ищет поддержки, но лица его друзей отчего-то грустны.
 Люська вздыхает:
 А я хотела бы ходить. Если бы я могла ходить, я бы носила вас всех на
руках...

Все молчат. Первым нарушает тишину Митя:
 Все будет хорошо. Скоро я стану великим художником, заработаю много денег,
и тогда мы сможем осуществить все свои мечты. Кутя, ты чего бы хотел?
 Я? - удивляется Кутя. - А че мне хотеть, я уже стар.
 Но ведь машину бы хотел?
 Ну, машину! Машину, понятно.
 Ну, вот. У Кути будет новый шикарный автомобиль. А у Шиша? Тебе чего, Шиш?
 Мне бы денег побо-ольше... - мечтательно бормочет Шиш.
 Ну, это вообще разрешимо. Не нужно грустить, друзья мои, все будет
замечательно. Давайте выпьем, чтобы надежда не покидала нас!

*

Вечерние огни. Светятся разноцветные гирлянды летнего кабачка,
разместившегося на бетонном пирсе, о который тихо ласкается темное море.
 Друзья прощаются. Все пьяны. Кутя увозит уснувшую в коляске Люську. За
ним, пошатываясь, бредет Шиш. Последним прощается с Митей Зиновий Гердович.
Он жмет Мите руку, он совершенно пьян и добр. От собственной доброты ко
всему человечеству на глазах у него слезы.
 Какие, собственно, идеи могут заставить вас вытащить меня из дерьма? - как
всегда с надрывом и пафосом декламирует он очередную мало кому понятную
фразу, обращенную тоже неизвестно к кому.

Митя улыбается, за уши подтягивает Зиновия Гердовича к себе и целует его в
крупные пересохшие губы. Уходит.
 Труд! Мир! Май! - доносится из темноты голос Зиновия Гердовича. -
Удивительная вещь! Необыкновенная, чудная, великолепная штука, черт возьми!

*

Митя идет по набережной. Переходит дорогу. Еще немного - и покажется его
подворотня. Он идет вдоль белой бетонной стены, тяжело опустив голову.
Замедляет шаг, словно что-то предчувствуя. Останавливается. Поднимает
голову. Перед ним два с