триженых жлоба. Те самые “крутые” с приморского
бульвара. У одного из них тяжелая железная цепь. Улыбаясь, он перебирает
пальцами звенья, словно четки. Другой, стиснув кулаки, жадно предвкушает
кровь.
 Ну, что, помойка? Ты, кажется, имел к нам претензии?
 Претензии... Странно, что вам известны подобные слова, - тяжело, хрипло,
опустив голову, говорит Митя. Чуть улыбается, не открывая глаз. - Какие
могут быть претензии к пустому месту? Или, скажем, к дерьму? Ну, воняет. Но
такова его природа. И ее уже не изменить, даже облив французским одеколоном.
 Мразь... - прошипел “крутой” со сжатыми кулаками.

Тяжелый удар ногой пришелся Мите в живот, за ним последовал еще один - по
голове; видимо, это была железная цепь. Кровь залила глаза. Митю подняли за
руки и с размаху ударили лицом о бетонную стену. Потом били ногами, не
разбирая, до исступления. Затем жлобы расстегнули штаны и, смеясь, стали
поливать Митю мочой: одежду, лицо. Подобрав с земли его рисунки и разорвав
на мелкие клочки, они осыпали ими избитое окровавленное тело.
 Знай свое место, помойка! В другой раз будешь умнее. Это тебе урок на
будущее.

Снова неземная космическая мелодия медленно наполнила окружающий мир и
забрала его с собой, оставив вместо него очередной странный сюжет.
 Сквозь дым видно поле, все усеянное растущими из земли человеческими
головами. Где-то они только пробились сквозь поверхность, а где-то кто-то
уже вырос из земли по грудь, кто-то до колен. На дальнем плане кто-то,
видимо, окончательно дозревший, убегает с поля своего рождения.

*

Прошло какое-то время, прежде чем Митя пришел в себя. Он с трудом открыл
глаза, залитые кровью. Оперся рукой о стену, и на белой стене осталось
красное пятно, напоминающее овал. Митя провел окровавленными пальцами по
обе стороны овала - и получилось солнце. Он дорисовал ему глаза и рот.
Получилось веселое улыбающееся солнышко с короткими лучами, которое
обыкновенно рисуют дети мелом на асфальте.
 Начинало светать. Митя уходил по дороге. А на белой стене весело улыбалось
солнце и рядом с ним были детским почерком начертаны кровью три слова :
“Труд! Мир! Май!”

*

Солнечный день. Приморский бульвар. Пестрые киоски, пиво, мороженое,
газировка, музыка, загорелые отдыхающие, шум морского прибоя. На своем
излюбленном месте наши знакомые оборванцы, свободные люди конкордистских
настроений. У них похмелье, с легкой тревогой оттого, что до сих пор нет
Мити. Молчалив Зиновий Гердович. Он щурится на солнце и хмурит лоб, сдвигая
свои густые брови. Зевает Шиш. Подкрашивает губы Люська.
 Что-то долго нет его... - задумчиво говорит Кутя.

Люська отрывает от губ помаду, смотрит куда-то. Зиновий Гердович мочит
слюной палец и приглаживает брови.
 Я прощался с ним последний. Все было обыкновенно.
 Придет, куда он денется! - успокаивает всех Шиш.

*

Вечер.
 Все четверо идут пустынным пляжем к своей ночлежке, на лежаки под навесом.
Кутя везет Люську. Рядом хромает Зиновий Гердович. Позади, засунув руки в
карманы, загребая босыми ногами береговой песок, бредет Шиш.
 Что-то случилось... - говорит Люська.

Все молчат.
 Говорю вам, что-то случилось!
 Че там могло случиться? Перебрал вчера, отсыпается, - отзывается Шиш.
 Нет! Что-то случилось! Я чувствую. Я сердцем чувствую - что-то не так.

Они приближаются к лежакам под навесом.
 Подождем до утра, - говорит Кутя, укладываясь на лежак, - там будет видно.
 Я сегодня под стеночкой! - забегая вперед, восклицает Шиш.

В коляске Люська. Блестят в сумерках ее большие глаза. Она тревожно смотрит
туда, где на темной морской глади бликуют в голубой дорожке лунного света
тихие волны. Рядом, прислонившись к деревянной стойке, поддерживающей
навес, стоит и тоже задумчиво смотрит вдаль Зиновий Гердович.

*

В комнате Мити горит настольная лампа.
 Он лежит на кровати, согнувшись, время от времени вздрагивая. Глаза
открыты. На щеке зияет глубокий кровавый шрам от удара цепью. Слиплись от
высохшей крови волосы. В кровавых пятнах рубаха. Та же неземная космическая
мелодия звучит в его голове, затуманивая, унося в другой, придумываемый им
самим или посылаемый кем-то свыше нереалистический, чудный мир странных
сюжетов.
 Плывучий туман, сквозь который ступает сам Митя. У него чистое, немного
бледное лицо, расчесанные волосы, широко открытые глаза, на нем чистая
белоснежная рубаха. Увидев такое лицо, мало кто сомневался бы в том, что
это и есть сам Христос. Он идет сквозь туман и сквозь множество свисающих,
кажется, откуда-то из облаков, больших петель. Это петли виселиц. Он
задевает их лицом и они покачиваются в тумане.
 Их неисчислимое множество, целый лес из виселиц. Но Митя идет дальше.
Кажется, он что-то ищет. И вот вскоре находит. Это петля, но не похожая на
все остальные, она красного цвета. Митя сжимает ее руками, и в то же
мгновение все исчезает - виселицы, туман. Но остается одна, за которую он
держится руками. Она подвешена к пoтoлку в его комнате. Тускло светится
засиженная мухами электрическая лампочка, на абажуре надпись: “Лампочка
Ильича”. Митя стоит на стуле с окровавленным лицом, слипшимися волосами, в
испачканной кровью рубахе.

*

Неожиданно вздрагивает сонная Люська. Почти одновременно то же самое
случается со спящими на лежаках Кутей и Зиновием Гердовичем. Тяжело
протирая глаза, поднимает сонную голову Шиш.
 Что такое? Че это было? А? - спрашивает он спросонок.

Люська смотрит в сторону мерцающих в ночной дымке городских огней:
 Кутя, ему плохо. Ему очень плохо.

Кутя срывается с места. За ним, хромая, бежит Зиновий Гердович. Два старика
бегут пустынным ночным пляжем. Их догоняет и перегоняет молодой Шиш.
 Под навесом на лежаке остается одна лишь Люська. Она смотрит вслед
убегающим мужчинам, глаза ее влажны.

*

Кутя звонит в дверь коммуналки. Рядом Шиш. По лестнице, запыхавшись,
поднимается Зиновий Гердович. Дверь открывает соседка в ночной рубашке. Не
говоря ни слова, Кутя и Шиш, а за ними, мимолетом извиняясь, и Зиновий
Гердович влетают в коммуналку.
 Перепуганная соседка, поначалу недоумевая, смотрит на непрошеных ночных
гостей, по виду, скорее всего, бандитов, и вскоре почти теряет сознание, но
не падает, а прячется у себя в комнате. Кутя и Шиш, не обращая внимания на
соседку, не останавливаясь ни на секунду, одним ударом выбивают ветхую
дверь Митиной комнаты. Как раз в тот момент, когда из-под Митиных ног
падает стул. Кутя подхватывает за ноги Митино тело.
 Нож! Скорее нож! Режь веревку! Режь, говорю! Скорее!

Шиш с трудом, но все же находит нож и перерезает веревку. Тем временем
соседка уже говорит по телефону:
 Да, срочно. Тимирязевская, восемь, квартира тридцать четыре. Да!
 Здесь такое творится...
 Кладет трубку. Прислушивается к тому, что происходит за дверью.
 Митя на кровати. На его глазах слезы.
 Ты что, Митька? А?! - запыхавшись, дрожащим голосом изрекает Шиш. - Ты
чего?! А?!
 Ничего, ничего, - успокаивает Кутя, - все обойдется.
 Позвольте... - пробираясь с мокрым полотенцем, бормочет Зиновий Гердович.

Кутя кладет полотенце Мите на голову.
 Теперь долго жить будешь. Ты теперь, Митька, новую жизнь начнешь.
 Большим художником станешь, нас забудешь, с крутыми водку пить станешь...
 Митя чуть улыбается, по щеке скатывается слеза.
 За дверью слышен шум. Мужские, женские голоса:
 Где это?
 Там они! Там!

В коридоре милиция. Из всех дверей повысовывались сонные лица соседей.
 Давно пора всех их в каталажку.
 Покоя нет ни днем, ни ночью.

В комнату Мити влетают милиционеры. Они вооружены пистолетами.
 Всем оставаться на местах! Руки за голову! На пол! Все на пол!

Друг за другом Кутя, Шиш, а за ними и Зиновий Гердович неуклюже ложатся на
пол.

*

Отделение милиции.
 За столом начальник.
 Отпускаю в последний раз. Слышь, Кутя? Ну, а вы, Зиновий Гердович, от вас
я никак не ожидал. Вам-то, старому человеку, участнику войны, не стыдно?

Зиновий Гердович смущенно опускает голову.
 А что с Митей, Иван Васильевич? - несмело спрашивает Кутя.
 Белка у дружка вашего, - говорит начальник. - Лечиться отправили.

Все трое удивленно подняли головы.

*

Люська ожидала их на улице.
 Что с Митей?
 В больнице, - хмуро ответил Кутя.
 Белка, - досадливо махнув рукой, добавил Шиш.

Зиновий Гердович молча развел руками.

*

Больничная палата.
 Митя привязан к кровати, в смирительной рубашке. Рядом сидят двое
запыхавшихся верзил в белых халатах.
 Я хочу видеть Шекспира!!! - пытаясь освободиться, кричит Митя. - У меня к
нему важный разговор! Я требую впустить ко мне Шекспира!

*

Кабинет главврача.
 За столом главврач психушки. Рядом симпатичная медсестра. Главврач смотрит
карточку больного.
 Так он художник? Это интересно. Кирьянов... Кажется, я что-то слышал о
нем...

Звонит телефон. Главврач поднимает трубку:
 Да. Нет. Я занят сегодня. Нет... нет... не смогу... Всего доброго...
 Кладет трубку. - Кирьянов... Кирьянов... Это интересно...

*

Дверь палаты.
 Заходит главврач. На кровати связанный Митя.
 Свободны, - говорит главврач двум верзилам в белых халатах.

Верзилы покидают палату. Главврач придвигает стул поближе к Мите.
 Садится.
 Так вы хотели говорить с Шекспиром?
 Да, именно.
 О чем?
 Это вас не касается.
 Вот как? А может быть, вы и правы. Но здесь меня касается буквально все. Я
здесь главный. Самый главный. И если вы будете меня слушаться, я смогу
устроить вам встречу хоть с самим Господом Богом. Все же, зачем вам Вильям
Шекспир? Я не ошибаюсь, вы именно его имели в виду?
 Да, именно его. Я должен написать его портрет.
 Вот как?..
 Да.
 Хорошо. Очень хорошо. Я уважаю и люблю искусство и с удовольствием
организую вам эту встречу.
 Мне нужны бумага и перо.
 Хорошо. Все это будет. Но в том случае, если вы будете вести себя спокойно
и во всем слушаться только меня. Потому что здесь я самый главный. Я уже
говорил вам. Может быть, вскоре я смогу выделить для вас отдельную палату,
где бы вы смогли работать. Со своей стороны, я постараюсь обеспечить вам
максимально безущербную жизнь. Вы сможете удовлетворять все свои
потребности, включая самые индивидуальные. Ну, вот и договорились. Шекспир
будет после обеда. Всего хорошего, ведите себя тихо. Постарайтесь уснуть.
До встречи.

Главврач уходит.
 Митя один.
 Немного погодя открывается дверь. На пороге Шекспир и главврач.
 Вот, как и обещал, - говорит главврач. - Можете рисовать.

Митя смотрит на Шекспира.
 Кто это?
 Ну, как же? Сами ведь просили. Вы сомневаетесь?

Митя морщит лоб от головной боли.
 Зачем он здесь?
 Давеча вы требовали Шекспира, чтобы рисовать портрет. Я вам обещал после
обеда, - главврач смотрит на часы. - Будьте любезны. Вот вам инструмент,
вот бумага.

Сестра заносит бумагу, карандаш, перо и тушь. Главврач берет стул,
предлагает Шекспиру сесть. Шекспир садится. Митя смотрит на все это
представление с удивлением и усталостью.
 Развяжите меня.
 Развяжите, - не задумываясь, говорит главврач верзилам, жующим жвачку.

Верзилы снимают с Мити смирительную рубашку.
 Все свободны, - распоряжается главврач. - Шекспир может остаться. -
Главврач подходит к Мите. - Как видите, первое же ваше требование было мной
неукоснительно исполнено. Казалось бы, вовсе не исполнимое, но вот, сами
видите. Уверяю вас, что и впредь все ваши мыслимые и немыслимые желания
будут беспрекословно исполняться. Мне все здесь под силу. Потому что я
главный. Понимаете? Я предоставлю вам все условия для творчества. Вы будете
иметь возможность рисовать все, что вам заблагорассудится. Вас никак не
ущемит здешний быт. Вы будете, так сказать, на особом счету, то есть под
моим личным, особым покровительством. Вы будете иметь все, что захотите. Вы
сможете не ограничивать себя во всех своих обыкновениях. Но за это я буду
иметь возможность иногда кое-что из ваших работ приобретать для себя. За
это время вас немного подлечат. А когда вы окончательно поправите здоровье,
вы сможете снова вернуться к вашей прежней жизни. А теперь я не буду вам
мешать. Шекспир к вашим услугам.

Главврач уходит. Митя в раздумье.

*

Двор больницы.
 Митя сидит на скамье с листом бумаги, что-то рисует. У его ног развалился
рыжий лохматый пес. Неподалеку за Митей присматривают двое верзил в
халатах. Открылась калитка и во двор вошла женщина. Она прошла аллеей и
скрылась внутри здания. И невозможно было не заметить, как легки ее
соломенные голосы. Странное знакомое чувство овладело вдруг Митей. Он
отложил карандаш. Что-то дрогнуло у него внутри. Этого почти не могло быть.
Образ, который до сих пор обрывками, фрагментами внезапно врывался в его
полупьяную жизнь, отрезвляя ее на мгновение, словно обдавая его ледяной
водой, вдруг ожил. Митя стал вспоминать схваченные мимоходом фрагменты
женского образа, то появляющегося, то исчезающего в конце Митиных видений.
То он замечал промелькнувший локон, то профиль, то грудь, фрагменты,
которые он заносил на бумагу, втайне мечтая о целостном портрете. Неужели
все эти составляющие принадлежали живой, реальной женщине, которая так
внезапно появилась во дворе больницы? Теперь череда туманных фрагментов
пронеслась перед ним, словно забытая кинолента.
 Она возвращалась. Митя стоял на аллее. Поравнявшись, она бросила взгляд на
Митю и вдруг застыла, словно перед возникшей внезапно преградой. Казалось,
в ее взгляде был испуг, удивление, но все это было столь мгновенным, что
осталось загадкой. Она вдруг, не оглядываясь, побежала прочь.
 Митя был ошарашен, и в то же время полон восторга, он наконец видел ее
лицо. Он тут же бросился к себе в палату. Следом за ним устремились двое
верзил и вскоре заняли место у двери.

*

Был вечер. В палате Мити горела настольная лампа. Митя лежал на кровати и
смотрел на стол у окна. На столе стоял портрет. Большие грустные глаза
смотрели на него чуть исподлобья, соломенные волосы ее были так легки.
 Сегодняшнее утро было чуть хмурым. Митя сидел на скамье во дворе, в руках
у него не было ни карандаша, ни листка бумаги. Он был каким-то сонным.
 Как спалось? - услышал он над головой. Главврач подошел тихо, как-то
незаметно, словно возник из воздуха. - Ничего не нужно? - поинтересовался
он снова.
 Нет.
 Если позволите, я зайду к вам после работы.
 Да, пожалуйста.
 Вы принимали лекарства, которые я вам назначил?
 Да.
 Нет ли у вас жалоб или претензий к обслуживающему персоналу?
 Нет.
 Ну и славно.

Главврач похлопал Митю по плечу. Бросив мимолетом взгляд на стоящих
неподалеку верзил, вполне удовлетворенный, он удалился.
 У себя в кабинете он довольно долго смотрел в окно, кажется, о чем-то
размышляя. Затем степенно, не спеша нажал кнопку на пульте.
 В кабинет вошла сестра.
 Слушаю вас, Сергей Дмитриевич.

Главврач не поворачивал головы, продолжая смотреть в окно, туда, где на
скамье сидел Митя.
 Там, в холодильнике, новое швейцарское лекарство. Я привез. Это для
Кирьянова. Я хочу, чтобы он поскорее встал на ноги. Проконтролируйте, чтобы
все было исполнено в надлежащем виде. А лучше всего сделайте инъекции сами.
Вы же знаете, что здесь я могу положиться только на вас.
 Хорошо, Сергей Дмитриевич. Я исполню все, как вы велите.

Сестра сделала движение к главврачу.
 Ну-ну. Не сейчас, милая. Возьми-ка, сделай, что я прошу.

Сестра покорно опустила глаза.
 Хорошо, Сергей Дмитриевич, я все поняла.
 Вот и умница. На вот, возьми.

Главврач вытащил из кармана небольшое колечко и вложил его сестре в ладонь.
Сестра вновь было сделала движение навстречу. Но главврач снова остановил
ее:
 Все-все, девочка моя, у нас еще будет время.
 Спасибо, Сергей Дмитриевич.
 Не стоит. Носи на здоровье.

*

Дверь палаты, где живет Митя.
 По коридору идет главврач. Подходит к двери. Стучит. Никто не отзывается.
Главврач открывает дверь. Митя что-то рисует.
 Почему вы не откликаетесь?
 А, зто вы. Извините. Заработался. Прошу, садитесь.

Главврач садится в кресло и спрашивает:
 Как дела?
 Да вот, рисую понемногу.
 Можно посмотреть?

Митя подает главврачу папку с рисунками. Сергей Дмитриевич рассматривает их.
 Вот это мне нравится... И это тоже... Вообще, я хочу сказать, что я
большой поклонник вашего таланта. В то же время я понимаю, что жанр, в
котором вы работаете, довольно необычен, и признайтесь честно, редко
находит своего почитателя, а тем более покупателя.
 Да, но я рисую не ради денег. А на жизнь мне хватает.
 На жизнь, которой вы жили до сих пор. Но ведь есть еще и другая жизнь, для
которой нужны деньги, и немалые, и которой вы, несомненно, заслуживаете.
 Мне вполне хватает моей.
 Вот как? Я вижу, вам не очень приятно говорить об этом. Или вас утомляет
собеседник? Скажите честно, я не обижусь.
 Отчего же?
 Во всяком случае, мне так показалось.
 Это ошибка. Просто я по натуре вообще малообщительный человек.
 О, да. Творческие натуры предпочитают одиночество и лучшее общество для
них - оставаться один на один с самим собой.
 Наверное, вы правы.
 Ну, что ж, я учту это, и не стану вам докучать своим присутствием.
 Да, чуть было не забыл, это вам от меня. - Главврач открыл “дипломат” и
выставил на стол бутылку дорогого французского коньяка. - Только это между
нами. Спиртное у нас, вы знаете, строго запрещено. Но еще раз хочу
напомнить вам, что вы здесь на особом счету, потому что я так решил. И так
будет до тех пор, пока я не изменю к вам своего отношения. Можете не
бояться, это никак не скажется на вашем лечении... Хорошие рисунки.
Особенно мне понравились вот эти четыре.
 Можете взять их себе.
 О! Это очень любезно с вашей стороны. Но я не привык брать просто так. Я
предпочитаю за все платить.
 А зачем мне здесь деньги? Будем считать, что вы расплатились со мной этим
коньяком.
 Вы обижаете меня. А деньги вам еще пригодятся. Ведь вы не навечно здесь
поселились? - Митя поднимает глаза. - Скоро вы отсюда выйдете. Знаете,
сделаем так. Пока они действительно здесь вам не нужны. Тем более, что у
нас среди больных часто случаются кражи. Решим следующим образом. Вы будете
рисовать для меня картины, ну, как бы на заказ, хотя фантазия, сюжеты, все
это, конечно, на ваше усмотрение. Я буду забирать их, чтобы их меньше
видели и не было повода для лишних сплетен. А расчет вы получите при
выписке. Договорились? Надеюсь, вы доверяете моему слову?
 Хорошо, пусть будет так.
 Ну вот и славно. Так я могу их взять?
 Да, конечно.

Главврач отобрал рисунки и аккуратно сложил в “дипломат”.
 Всего вам наилучшего. Хорошего вдохновения.
 Спасибо. Всего доброго.

Митя смотрит на закрывшуюся дверь. Затем переводит взгляд на бутылку
коньяка, стоящую на столе.

*

Утро.
 Митина палата. Он лежит на кровати. Рядом на полу валяется пустая бутылка
из-под коньяка. Работает радиоприемник. Передают последнюю информационную
сводку биржевых новостей: “...курс доллара продолжает расти. На сегодняшних
торгах он составил по отношению к рублю...”

*

Довольно “престижный” особняк в стиле модерн с зелеными газонами и южным
садом - дом главврача. В гостиной с камином за большим круглым столом -
хозяин и двое респектабельных мужчин с “дипломатами”. Один постарше, другой
- молодой переводчик. На стенах старинная живопись в багетных рамах и
несколько картин, исполненных в современном стиле.
 Как вы убедились, это необычные сюрреалистические рисунки пером, - говорит
главврач. - Они не повторяют ни одного из известных художников, работающих
в этом направлении. Безусловно, это новаторство в графическом мышлении, и я
уверен, что такая довольно нетривиальная философия рисунков будет весьма
интересна для коллекционеров живописи как в Европе, так и в Соединенных
Штатах.

Переводчик переводит сказанное пожилому бизнесмену. Тот удовлетворительно
кивает головой. Затем говорит по-немецки.
 Переводчик переводит:
 Господин Кеснер полностью разделяет ваше мнение и готов сотрудничать. Ему
приятно иметь дело с деловым человеком, так тонко разбирающимся в
искусстве. Мы берем первые четыре рисунка и надеемся на следующий контакт.

Пожилой бизнесмен протягивает главврачу свою визитку. Переводчик:
 Там те