вие,
поддавшись влиянию, направило розыск по этому пути.
       Замок обшарили снизу доверху. Допросили  каждый  камень.
Исследовали  деревянные  обшивки  стен, дымоходы, рамы зеркал и
потолочные балки. При свете факелов осмотрели огромные погреба,
в которых феодальные владетели Малаки некогда  складывали  свое
оружие  и  припасы.  Заглянули  в  самые  недра скалы. Все было
напрасно. Не удалось обнаружить малейшего  признака  подземного
хода. Потайного хода просто не было.
       Пусть  так,--  отвечали  на  это  со  всех  сторон,-- но
предметы меблировки и картины не испаряются сами собой, подобно
призракам. Такие вещи уходят только через  двери  или  окна,  и
люди,  которые  ими  завладевают,  пробираются внутрь и выходят
тоже через двери или окна. Кто же эти люди? Как  они  забрались
туда? И как оттуда выбрались?
       Органы  правосудия  Руана,  убедившись в своем бессилии,
обратились за помощью  к  парижским  сыщикам.  Господин  Дюдуа,
начальник  Сюрте,  направил  к  ним  лучших  розыскников  своей
железной бригады. Да и  лично  провел  в  Малаке  сорок  восемь
часов. Это тоже ни к чему не привело.
       Тогда  он и вызвал инспектора Ганимара, чьим услугам ему
приходилось так часто давать высокую оценку.
       Ганимар   внимательно   выслушал   наставления    своего
начальника; затем, покачав головой, молвил:
       --  По-моему,  упорные  поиски  в  самом  замке  не были
правильным решением. Выход совсем в другом месте.
       -- В каком же?
       -- Там, где Люпэн.
       -- Там, где Люпэн! Думать  так--  значит  допустить  его
участие!
       --   Я   его   вполне   допускаю.   Более  того,  считаю
несомненным.
       -- Послушайте, Ганимар, это ведь нелепо! Арсен Люпэн  --
в тюрьме!
       --  Арсен  Люпэн в тюрьме, допустим. Он под наблюдением,
согласен. Но будь у него на ногах кандалы, на руках --  веревки
и во рту -- кляп, я не изменил бы своего мнения.
       -- Почему Вы так упорствуете?
       -- Потому что Арсен Люпэн и только он способен соорудить
такую масштабную  махинацию  и  настолько ее усовершенствовать,
чтобы она удалась... Как оно и вышло на самом деле.
       -- Слова, Ганимар, слова!
       -- Отражающие действительность. Но в этом деле  не  было
ни  подземных  ходов, ни поворачивающихся на своей оси каменных
плит, ни других подобных нелепостей. Наш человек не  пользуется
такими  устарелыми  способами. Он весь в сегодняшнем, вернее --
уже в завтрашнем дне.
       -- И каков из этого Ваш вывод?
       -- Мой вывод привел к тому, что я прошу у  Вас  по  всей
форме разрешения провести с ним час.
       -- В его камере?
       --   Вот   именно.  Возвращаясь  из  Америки,  во  время
переезда,  мы  поддерживали  самые  лучшие  отношения,  и  смею
полагать,  что  он  испытывает  некоторую  симпатию к тому, кто
сумел его  арестовать.  Если  он  сможет  что-нибудь  для  меня
прояснить,  не  ставя  себя  под удар, он без колебаний избавит
меня от лишнего путешествия.
       Было чуть позднее полудня, когда Ганимар вошел в  камеру
Арсена Люпэна. Арестант, лежавший на своей койке, издал возглас
радости.
       --  Какая приятная неожиданность! Мой дорогой Ганимар --
меня в гостях!
       -- Собственной персоной.
       -- Хотелось бы очень  многого  в  том  тихом  прибежище,
которое  я  временно  для себя избрал... И все-таки я ничего не
желал бы себе более, чем подобной встречи.
       -- Ты слишком любезен.
       -- Да нет же, нет! Мое уважение к тебе вполне искренне.
       -- Я этим горжусь.
       -- Я неизменно утверждал: Ганимар  --  лучший  из  наших
детективов. Он почти равен -- видишь, я говорю откровенно,-- он
почти  равен  Шерлоку  Холмсу.  И  я  в  отчаянии,  что не могу
предложить тебе ничего более достойного, чем  этот  табурет.  И
ничего  освежающего  --  даже  бокала  пива. Уж ты прости, ведь
задержался я здесь мимоходом.
       Ганимар сел, улыбаясь, и заключенный продолжал,  радуясь
возможности поболтать:
       --   Боже,  как  это  приятно,  когда  твой  взор  может
отдохнуть на лице честного человека! Мне  до  чертиков  надоели
физиономии  стукачей  и  легавых, которые по десять раз на день
проверяют мои карманы и эту скромную камеру,  чтобы  убедиться,
что  я  не  готовлюсь  к  побегу.  И  кто  бы мог подумать, что
правительство так мною дорожит!
       -- У него есть на это основания.
       -- Ну нет! Какое было бы счастье, если бы мне  позволили
спокойно пожить в своем уголке!
       -- На чужие средства.
       --   Не  правда  ли?  Все  было  бы  так  просто!  Но  я
заболтался,  наговорил  кучу  глупостей,  а  ты,  может   быть,
торопишься. Приступим к делу, Ганимар! Чему обязан чести такого
посещения?
       -- Делу Кагорна,-- прямо заявил сыщик.
       --  Стоп!  Одну минутку! У меня ведь столько разных дел!
Пои-щу-ка в памяти досье дела Кагорна... Ах, вот оно,  наконец.
Дело  Кагорна,  замок  Малаки,  департамент  Нижняя  Сена.  Два
.Рубенса, один Ватто и несколько мелких предметов.
       -- Вот именно, мелких.
       -- Ох! Ей-богу, все это не так уж важно.  Бывает  лучше.
Но  история  тебя,  вижу,  заинтересовала,  и  для  меня  этого
достаточно... Я слушаю тебя, Ганимар.
       -- Надо ли тебе говорить о том, как продвигается розыск?
       -- Нет смысла, я читал  утренние  газеты.  Позволю  себе
даже сказать, что продвигаетесь вы довольно медленно.
       -- Именно поэтому я прибегаю к твоей любезности.
       -- Весь к твоим услугам!
       -- Для начала: дело действительно направлялось тобой?
       -- От А до Я.
       -- Письмо с предупреждением? Телеграмма?
       --  От  твоего  покорного  слуги.  Должны быть, кажется,
кое-какие квитанции.
       Люпэн раскрыл  ящичек  столика  из  некрашеного  дерева,
который,  вместе с табуретом и койкой, составлял всю обстановку
камеры,  извлек  из  него  два  клочка  бумаги  и  протянул  их
инспектору.
       --  Вот  так  штука!-- воскликнул тот.-- Я-то думал -- с
тебя не спускают глаз, тебя постоянно обыскивают. На  самом  же
деле   ты   почитываешь   газеты,   коллекционируешь   почтовые
квитанции...
       -- Ба! Эти люди так недалеки!  Они  вскрывают  подкладку
моего  пиджака,  исследуют  подметки моих ботинок, простукивают
стены этой каморки, но никому и в голову не приходит, что Люпэн
не настолько прост, чтобы избрать  столь  доступный  их  взорам
тайник. На этом и основывался мой расчет.
       Ганимар, развеселившись, воскликнул:
       --  Странный  парень!  Ты  меня  просто ставишь в тупик.
Расскажи мне все, как было.
       --  Ох-ох,  какой  же  ты  быстрый!  Раскрыть  тебе  мои
тайны... Мои маленькие хитрости... Это очень серьезный шаг.
       --   Разве   я   ошибся,   рассчитывая  на  твое  доброе
расположение?
       -- Вовсе нет,  Ганимар...  Поскольку  ты  настаиваешь...
Арсен   Люпэн   сделал   несколько   шагов  по  камере,  потом,
остановившись, спросил:
       -- Что ты думаешь о моем письме барону?
       --  Что  ты  хотел  подразвлечься,  повеселить   малость
публику.
       --  Ну  вот  еще! Подразвлечься! Уверяю тебя, Ганимар, я
был о тебе лучшего мнения.  Стоит  ли  терять  время  на  такие
детские  шалости  мне,  Арсену Люпэну! Разве я стал бы сочинять
подобное письмо, если мог  ограбить  барона,  не  написав  ему?
Поймите  же,  и  ты,  и  прочие, что письмо было необходимейшей
отправной точкой, той пружиной, которая привела в движение  всю
машину.  Давай поступим по порядку и подготовим вместе, если не
возражаешь, ограбление замка Малаки.
       -- Слушаю.
       -- Итак, представим себе  основательно  запертый  замок,
забаррикадированный, каким было жилище барона Кагорна. Стану ли
я отказываться от предприятия и говорить "прощайте" сокровищам,
которыми  хочу  завладеть,  по  той причине, что замок, где они
содержатся, для меня недоступен?
       -- Очевидно, нет.
       -- Прибегну ли я к штурму замка, как в далекую  старину,
во главе шайки авантюристов?
       -- Ребячество!
       -- Либо попытаюсь незаметно в него проникнуть?
       -- Невозможно.
       --  Остается средство, по-моему -- единственное: сделать
так, чтобы владелец замка сам меня в него пригласил.
       -- Оригинальный способ. .
       --  Причем  весьма  легкий!  Предположим,  что  в   один
прекрасный  день  хозяин замка получает письмо, предупреждающее
его о том, что задумал против него некий Арсен Люпэн, известный
взломщик. Как он поступит?
       -- Обратится к прокурору.
       -- Который над ним посмеется, ибо названный Арсен  Люпэн
в  настоящее  время  находится  за решеткой. Отсюда -- паника в
душе нашего приятеля, готового призвать на помощь даже  первого
встречного, не так ли?
       -- Несомненно.
       --  И  если  он  случайно  прочтет, хотя бы на капустном
листке, что некий знаменитый сыщик проводит отпуск  в  соседнем
населенном пункте...
       -- Он поспешит к этому сыщику.
       --  Ты  сам  сказал. С Другой стороны, однако, допустим,
что  в  предвидении  этого  неизбежного  демарша  Арсен   Люпэн
попросит  кое-кого  из  самых  ловких своих друзей поселиться в
Кодбеке, войти в контакт с сотрудником  "Пробуждения",  газеты,
на  которую  подписан  барон,  и дать ему понять, что он и есть
такой-то,  сиречь  --   знаменитый   полицейский?   Что   тогда
произойдет?
       --  В  газете  будет  объявлено о присутствии названного
сыщика в городе Кодбек.
       -- Отлично. Теперь -- одно из двух:  либо  рыбка  --  то
есть  Кагорн  --  на это не клюнет, и тогда ничего не случится.
Либо, и это наиболее вероятно, он прибежит, весь дрожа;  и  вот
уже  Кагорн  умоляет одного из моих друзей помочь ему -- против
меня же.
       -- Все более любопытно.
       -- Разумеется, мнимый полицейский вначале откажет ему  в
содействии.  За  этим  последует  телеграмма  от Арсена Люпэна.
Припадок ужаса у барона, который опять молит моего  приятеля  о
помощи   и  предлагает  ему  щедрую  плату  за  свое  спасение.
Указанный приятель наконец соглашается, приводит с собой  двоих
молодцов  из  нашей шайки, которые за ночь, проведенную бароном
на  глазах  у  его  защитника,  извлекают  наружу  через   окно
известное  число  вещей,  осторожно  опустив  их  на веревках в
шлюпку, приготовленную для этого заблаговременно.  Просто,  как
Люпэн.
       --   Все   это   прямо-таки  замечательно!--  воскликнул
Ганимар.--   Трудно   переоценить   и   смелость   замысла,   и
продуманность его деталей. Но не представляю, какой полицейский
достаточно  знаменит  для  того, чтобы его имя до такой степени
привлекло, заворожило барона.
       -- Такой есть, причем -- единственный.
       -- Кто же он?
       -- Известнейший из известных, личный враг Арсена Люпэна,
короче -- инспектор Ганимар.
       -- Я сам!
       -- Ты, Ганимар, ты, и вот в чем тут  изюминка:  если  ты
туда  отправишься, и барон решится дать показания, тебе в конце
концов станет ясно, что твоя обязанность --  арестовать  самого
себя, точно так же, как в Америке ты арестовал меня. Ха-ха! Мой
реванш не без юмора: заставить Ганимара арестовать Ганимара!
       Арсен Люпэн от души смеялся. Инспектор, глубоко задетый,
прикусил губу. Ему шутка не показалась такой смешной.
       Появление  надзирателя  дало  ему  время  прийти в себя.
Тюремщик  принес  обед,  который  Арсен   Люпэн,   по   особому
разрешению,  заказывал  в  соседнем ресторане. Поставив на стол
поднос, тот удалился. Арсен устроился поудобнее, преломил  свой
хлеб, поел немного и продолжал:
       --  Но  будь  спокоен, дорогой Ганимар, тебе не придется
туда  отправляться.  Считаю  своим  долгом  сделать  сообщение,
которое   немало   тебя   удивит:  дело  Кагорна  будет  вскоре
прекращено.
       -- Как то есть?
       -- Прекращается дело, говорю тебе.
       -- Вот еще, я только что побывал у начальника Сюрте!
       -- Ну и что? Разве г-н Дюдуа знает больше, чем я, о том,
что меня касается? Ты узнаешь, что Ганимар,  прости  --  мнимый
Ганимар,  сохранил  наилучшие отношения с бароном. Последний же
--  и  тут  кроется  главная  причина  того,  что  он  не   дал
показаний,--  поручил  ему деликатнейшую миссию сторговаться со
мной по поводу соглашения. Так что  к  этому  времени,  уплатив
определенную  сумму, барон, вероятно, опять вступил во владение
милых его сердцу безделушек. В ответ на  что  он  отзовет  свою
жалобу.   Стало   быть,   не   будет  и  кражи.  Следовательно,
прокуратуре придется закрыть дело...
       Ганимар обратил на заключенного изумленный взор.
       -- Но как ты обо всем узнал?
       -- Получил телеграмму, которую ожидал.
       -- Ты получил телеграмму?
       -- Только что, дорогой друг. Только из учтивости не стал
читать ее в твоем присутствии. Но, если позволишь...
       -- Ты надо мной смеешься, Люпэн?
       -- Изволь осторожно снять скорлупу  с  вот  этого  яичка
всмятку.  И  ты  убедишься  сам,  что я над тобой нисколечко не
насмехаюсь.
       Ганимар  машинально  повиновался,  разбив  яйцо  лезвием
ножа.  И  не  сдержал возгласа удивления. В пустой скорлупе был
спрятан листок  голубой  бумаги.  По  просьбе  Люпэна,  он  его
развернул.  Это была телеграмма, точнее -- часть телеграммы, от
которой оторвали данные почтового отделения. Он прочитал:
       "Соглашение заключено. Сто тысяч шариков выплачены.  Все
идет как надо".
       -- Сто тысяч шариков?--повторил он.
       --  Ну  да,  сто  тысяч  франков.  Маловато, конечно, но
времена нынче тяжкие... У меня такие накладные расходы! Знал бы
ты мой бюджет!.. Бюджет большого города!
       Ганимар поднялся. Плохое настроение у  него  развеялось.
Он ненадолго призадумался, окинул мысленным взором случившееся,
чтобы  обнаружить в нем слабую сторону. Затем произнес тоном, в
котором слышалось восхищение знатока:
       -- Нам еще  везет,  что  такие,  как  ты,  не  рождаются
дюжинами, иначе пришлось бы прикрыть нашу лавочку.
       Арсен Люпэн скромно опустил глаза и ответил:
       --  Право!  Надо ведь человеку развлечься, употребить на
что-то свой досуг. Тем более, если дело могло  выгореть  только
благодаря тому, что я сидел в тюрьме.
       --  Вот  еще!-- воскликнул Ганимар.-- Твой процесс, твоя
защита, следствие -- всего этого еще мало, чтобы доставить тебе
развлечение?
       -- Нет, ибо я принял решение не присутствовать на суде.
       -- Ох, ох!
       Арсен Люпэн твердо повторил:
       -- Я не буду присутствовать на процессе, Ганимар.
       -- Действительно?!
       -- А как же, дорогой! По-твоему, я буду гнить  на  сырой
соломе?  Ты меня просто обижаешь. Арсен Люпэн остается в тюрьме
лишь то  время,  которое  устраивает  его  самого,  ни  минутой
больше.
       --  Было  бы  разумнее, для начала, не попадать в нее,--
ироническим тоном заметил инспектор.
       -- Вот как! Милостивый государь надо мной  подтрунивает!
Милостивый  государь  напоминает,  что  именно  он  имел  честь
обеспечить мой арест! Знай же, досточтимый друг, что  никто,  и
ты -- не более, чем другие, не смог бы меня схватить, если бы в
решающую  минуту  меня  не  сковало  во  много раз более важное
обстоятельство.
       -- Ты меня удивляешь.
       -- На меня смотрела женщина,  Ганимар,  а  я  ее  любил.
Можешь  ли  ты  понять,  что  значит  чувствовать  на себе взор
женщины, которую любишь? Все остальное мало значило  для  меня,
клянусь. Вот почему я сегодня здесь.
       -- И довольно давно, позволь тебе это напомнить.
       --  Вначале  мне  хотелось все забыть. Не надо смеяться,
приключение было чудесным, я с волнением вспоминаю до сих пор о
нем. С другой стороны, у меня ведь не железные нервы. У жизни в
наши дни такой лихорадочный темп! И  надо  уметь  в  подходящие
моменты    устраивать   себе,   так   сказать,   курс   лечения
одиночеством.
       А для такого режима подобное место  --  просто  находка.
Лечение "Санте"-- по всем правилам медицины* !

---------------------------------------------------------------------------

       *  Игра  слов:  название  тюрьмы "Санте"-- по-французски
означает "здоровье".
---------------------------------------------------------------------------

       --  Арсен  Люпэн,-- заметил Ганимар,-- ты опять бросаешь
мне вызов.
       --  Ганимар,--  отозвался  Люпэн,--  сегодня  у  нас  --
пятница.  В  следующую  среду  я  приду  выкурить сигару к тебе
домой, на улицу Перголезе, в четыре часа пополудни.
       -- Арсен Люпэн, я буду ждать.
       Они обменялись рукопожатиями, как старые друзья, ценящие
друг друга по  истинному  достоинству,  и  сыщик  направился  к
двери.
       -- Ганимар! Тот обернулся.
       -- Что такое?
       -- Ганимар, ты забыл у меня часы.
       -- Мои часы?
       --  Ну  да,  они  зачем-то  забрели  в мой карман. Люпэн
возвратил часы, притворно извиняясь.
       -- Уж ты прости... Дурная привычка...  У  меня,  правда,
забрали  мои,  но  это  не  повод  для  того,  чтобы я завладел
твоими... Тем более, что  у  меня  теперь  есть  хронометр,  на
который грешно жаловаться, ибо служит он мне отлично.
       Он  вынул  из  того  же  ящичка  большие  золотые  часы,
массивные и удобные,  дополненные  тяжелой  цепью  из  того  же
металла.
       -- А эти -- из чьего они кармана?-- осведомился Ганимар.
Арсен Люпэн  небрежно  присмотрелся  к инициалам, вырезанным на
крышке хронометра.
       -- "Же-Бе"... Что бы это могло, черт  возьми,  означать?
Ах да, вспоминаю. Жюль Бувье, наш милый следователь, прекрасный
человек.


     Адская ловушка


     После  скачек, когда густой поток зрителей прошел к выходу
с трибуны мимо него, Никола Дюгриваль с живостью поднес руку  к
внутреннему карману своего пиджака. Жена спросила его:
     -- Что с тобой?
     -- Не могу успокоиться... С такими деньгами! Боюсь за них.
На что она отозвалась:
     -- Поэтому и не могу тебя понять. Разве разумно носить при
себе такую сумму! Все наше достояние! Нам было не так легко его
заработать.
     -- Ба!-- сказал он,-- кто может знать, что оно там, в моем
бумажнике!
     --  Конечно,  конечно,--  проворчала она.-- К примеру, тот
маленький  слуга,  которого  мы  уволили  на  прошлой   неделе,
прекрасно это знал. Не так ли, Габриэль?
     --  Да,  тетушка,--  отозвался  молодой  человек,  который
держался рядом.
     Супруги Дюгриваль и их племянник  Габриэль  были  довольно
известны  на  ипподромах,  завсегдатаи  которых видели их почти
каждый день. Дюгриваль, полный мужчина с красным лицом, с видом
бонвивана;  его   жена,   тоже   тяжеловесная,   с   вульгарной
физиономией, всегда одетая в платье сливового цвета, потертость
которого  бьиа чересчур очевидной; наконец -- племянник, совсем
еще молодой, тощий,  бледный,  со  светлыми,  слегка  вьющимися
волосами.
     Семейство  обычно  сидело  с  начала  до конца скачек. Это
Габриэль играл за дядю, следил за лошадью в загоне, собирал  со
всех  сторон  слухи  среди групп жокеев и конюхов, сновал между
трибунами и заключал пари.
     Счастье в тот день улыбнулось  им,  ибо  соседи  Дюгриваля
трижды видели, как племянник приносит ему деньги.
     Завершался  пятый  заезд.  Дюгриваль закурил сигару. В эту
минуту, затянутый в  жакет  каштанового  цвета  господин,  лицо
которого  окаймляла  седеющая  бородка,  приблизился  к  нему и
доверительно спросил:
     -- Не у Вас ли, мсье, стащили вот эти часы?
     И показал золотые часы, подвешенные на цепочке.
     Дюгриваль подскочил.
     -- Ну конечно у меня!.. Видите,  здесь  выгравированы  мои
инициалы -- Н. Д. Никола Дюгриваль.
     И  тут  же испуганно схватился за карман пиджака. Бумажник
был еще там.
     -- Ах,-- промолвил он,  потрясенный,--  мне,  стало  быть,
повезло.  Но  как  это  все-таки  могло  случиться? Известен ли
негодяй?
     -- Да, он задержан,  сидит  в  отделении.  Будьте  любезны
проследовать за мной, надо внести в это дело ясность.
     -- С кем имею честь?
     --  Делангль, инспектор Сюрте. Я предупредил уже господина
Ма