н его разыскал... Он уже занимался любовью  с  одной
из девиц, той, про которую его сосед  небрежно  заявил,  что  овладел  ею  в
телефонной кабине.
   - Кстати, здесь есть телефонная кабина?
   - Хочешь позвонить жене?
   - Во-первых, я не говорил, что собираюсь кому бы то  ни  было  звонить...
Во-вторых, я лишь спросил,  есть  ли  тут  кабина...  В-третьих,  телефонную
кабину можно использовать и для других целей, а не только  для  того,  чтобы
звонить...
   И... бац! - говоря это, он смотрит Ирен  прямо  в  глаза,  но,  поскольку
девица никак не реагирует, добавляет:
   - Так же как кровать служит не только для того, чтобы на ней спать...
   Бац - по новой, что, нет? Теперь до нее дошло?
   Он сбросил с себя путы. Именно об этом ни одна из  них  не  догадывается.
Они  думают,  что  он  говорит  так  потому,  что  выпил  несколько  бокалов
шампанского, и не подозревают о том, насколько важен для  него  этот  вечер.
Важен! Некоторые слова он мысленно произносил как бы с большой буквы.
   Он обрубил один конец... Он избавился от... Это было  нелегко  объяснить,
но он чувствовал себя свободным. Свободным и сильным.
   Вздор - вот подходящее слово! Добро, зло - все это вздор, вам понятно?
   Он им этого не говорит. Он видит рожу барменатот не сводит с него глаз, и
когда Жовис отворачивается, пользуется этим, чтобы подлить ему  шампанского.
На стойке уже третья по счету бутылка. А что потом?
   Разве у Бланш есть право ставить  ему  это  в  упрек?  Разве  он  не  был
примерным супругом и разве она не должна поблагодарить его  за  то,  что  он
выбрал ее из тысяч, десятков тысяч, сотен тысяч других?
   А она могла бы раздеться посреди  кабаре,  показать  свою  грудь,  живот,
ягодицы?
   Нет! Тогда что же?
   Он переспал с Ирен, которая в "этом разбирается и которая поведала  своей
подружке Алексе, что он необыкновенный.
   Алену тоже было не в чем его упрекнуть. Если бы Жовис того не захотел, то
Алена вообще бы не было на свете.
   "... избави нас... ".
   - Где он? - спрашивает Жовис, оглядываясь по сторонам, как будто вспомнил
о срочной встрече.
   - Кто?
   - Высокий блондин, который стоял до этого в глубине бара?
   - Наверное, он ушел.
   - Вы с ним не знакомы, ни та, ни другая?
   Ответила одна Алекса:
   - Я с ним знакома, как знакома со всеми клиентами, ни больше, ни  меньше.
Их сюда столько приходит!
   - Он часто здесь бывает?
   Она лгала, и было забавно заставлять ее лгать.
   - Заходит время от времени...
   Она уже убрала свою руку с бедра  Эмиля  и  теперь  смотрела  на  него  с
некоторой настороженностью.
   - Не каждый вечер?
   - Тебе в голову, зайчик, приходят странные мысли. Отчего ты решил, что он
приходит сюда каждый вечер?
   - Не знаю. Я думал...
   - Что ты подумал?
   - Я думал, что он тут вроде хозяина.
   - У нас тут не хозяин, а хозяйка-мадам Порше. Она живет наверху и  с  тех
пор, как потеряла ногу в автомобильной катастрофе, уже больше не  спускается
сюда.
   - Это старая женщина?
   - Десять лет назад это была лучшая в Париже исполнительница стриптиза.
   - Как она стала владелицей этого заведения?
   - Выйдя замуж за тогдашнего хозяина - Фернана Порше.
   - А что стало с Фернаном Порше?
   - Он умер.
   - Как?
   Он играет, стараясь припереть ее к стенке. Ему все  известно,  а  она  не
знает, что ему все известно.
   - Несчастный случай.
   - Автомобиль?
   - Нет. Огнестрельное оружие.
   - Он покончил с собой?
   - Он не сам это сделал.
   Это явилось для него ударом, и он осушил свой бокал шампанского.
   - А остальные?
   Ни та, ни другая не понимает смысла вопроса.
   - Какие остальные? О чем ты говоришь?
   Он становится опрометчив, но чувствует себя непобедимым.  Они  ничего  не
могут с ним сделать. Он обрел свободу, он способен бросить им вызов.
   - Ну все остальные! Банда!
   Он указывает на Леона, затем  на  метрдотеля,  официантов  и  заканчивает
гардеробщицей.
   Леон никак не реагирует, но упорно смотрит на обеих женщин, как бы  давая
им инструкции. Конечно, главарь не он. У него не тот вид. Вот у  Фаррана,  у
того вид главаря. Но Леон, по-видимому, является кем-то важным, солидным,  к
примеру адъютантом.
   - А ты хохмач?
   - А почему бы мне не быть хохмачом? Разве я вам  не  сказал,  что  торгую
отпусками? Отпуска - это весело! Я занимаюсь отпусками, и я весел...
   Теперь настал его черед положить  руку  на  бедро  Алексы  и  сказать  ей
уверенным тоном:
   - Завтра я вернусь и трахну уже тебя.
   Уф! Впервые в жизни он произнес это слово, и ему это далось не без труда.
   - Я уже заранее знаю, что ты мне сделаешь, что ты попросишь, чтобы я тебе
сделал. Я знаю и как ты станешь кричать.
   Ее улыбка уже не выглядит столь  естественной,  и  ему  кажется,  что  он
немного напугал ее.
   Тогда он решил пойти дальше, гораздо  дальше.  Хватит  с  него  этой  его
щепетильности порядочного человека. С этим кончено. Кон-че-но.
   - Я сейчас скажу, что ты у меня попросишь. Давай подставляй свое ухо.
   И он повторил, совсем тихо, слова, услышанные из уст соседа.
   - Тебя это удивляет, да?
   Она смотрит на бармена, и тот удаляется как бы для того, чтобы  обслужить
других клиентов. На самом же деле он покидает бар и направляется к небольшой
двери рядом с туалетами.
   - Держу пари, он сейчас отыщет Фаррана!
   - Что?
   - Я сказал Фаррана.
   - Кто это? Кто-нибудь, кого ты знаешь?
   Он глядит на них - лукавый, смеющийся, напуганный,  все  вместе.  Ему  не
хотелось заходить так далеко. Он забыл, что ему не полагается это знать.
   - А вы нет?
   - Здесь не принято спрашивать фамилию клиента. Только его имя. Вот у тебя
какое имя?
   - Эмиль.
   Ирен уже стушевалась, предоставив руководство действиями  Алексе.  Та  же
почти без иронии говорит:
   - Так я и знала.
   - Почему?
   - Потому что оно тебе очень подходит.
   У него мелькнула смутная догадка, что она смеется  над  ним,  и  это  его
рассердило.
   - Ты забываешь, что я о тебе знаю больше, чем ты  обо  мне.  Может,  я  и
зовусь Эмилем, но я не...
   Он резко остановился.  Только  сейчас  он  замечает  отсутствие  бармена.
Точнее, он видит, как тот внезапно возникает рядом  с  небольшой  дверью,  а
он-то все это время считал, что тот находится у него за спиной.
   - Откуда он идет?
   - О ком ты говоришь?
   - О Леоне.
   - Вероятно, из туалета.
   - Нет. Он вышел из другой двери. Куда она ведет?
   - За кулисы. Нам все ж таки нужно одно место,  чтобы  там  переодеваться,
складывать аксессуары и другое - для хранения бутылок.
   Он обвел  взглядом  зал,  и  его  беспокойство  возросло.  Большая  часть
клиентов уже  ушла,  остались  лишь  три  пары  за  столиками,  и  музыканты
складывают свои инструменты.
   Это не отрезвило его полностью, но его апломб поуменьшился. Внезапно  ему
нестерпимо захотелось поскорее оказаться снаружи, оставить эту западню.
   Ибо это была западня, и вот он уже начинает вырываться.
   - Сколько с меня, бармен?
   - Вы ведь не собираетесь вот так вот уйти, когда эти дамы еще  не  допили
своего шампанского.
   Он взглянул поочередно на Алексу и на Ирен,  он  увидел  их  другими,  не
такими,  как  прежде.  Они  не  были  двойниками,  но  их  улыбка  выглядела
вымученной, черты - напряженными, как бы угрожающими.
   Может, он все это выдумывает.
   - Пусть они его допьют.
   Ирен, кажется, поняла Бог знает какой сигнал бармена.
   - Я сейчас скажу тебе  одну  приятную  вещь,  лапушка.  Ты  говорил,  что
вернешься сюда завтра из-за Алексы. Завтра у нее выходной.  Она  только  что
мне призналась, что ей хочется. Понимаешь? Мы  сейчас  премиленько  разопьем
еще одну бутылку, а потом отправимся втроем в дом по соседству...
   Он держится за стойку бара, так как табурет под  ним  качается.  Нахмурив
брови, он силится понять. Зачем  они  хотят  затащить  его  в  меблированные
комнаты в соседнем доме?
   - Это западня? - спрашивает он, еле ворочая языком.
   Леон, не дожидаясь его ответа, уже откупорил бутылку и  теперь  разливает
шампанское по бокалам.
   - Какая западня? Зачем бы мы стали устраивать  тебе  западню?  Нам  обеим
просто хочется позабавиться с тобой...
   "... и избави нас... ".
   Нет! Хватит с него этих песен.
   - Зачем вы ходили за  кулисы?  -  внезапно  спросил  он,  повернувшись  к
бармену.
   - Чтобы сказать хозяйке, что все идет хорошо.
   - Хозяйка ведь наверху.
   - Есть внутренний телефон.
   - Кто принял решение прекратить музыку?
   - Никто. Музыканты сами знают, когда им играть, а когда нет.  Их  уже  не
слушали, да и танцующих больше нет.
   Одна из трех пар направляется к выходу.  Остаются  две  пары  и  одинокий
клиент в баре - англичанин, дремлющий за своим стаканом  виски  и  время  от
времени зовущий Леона, чтобы тот его наполнил.
   - Чинь-чинь!
   Нет! И "чинь-чинь" тоже не надо! Ни "чинь-чинь", ни "избави нас ото зла".
   Ему довольно тягостно, что он дошел до такого. Он даже не знает, как  это
началось. Разумеется, это была его вина. Все всегда происходило по его вине.
Бланш никогда не принимала решений. Она делала то, чего  хотелось  ему.  Она
была покорной женой. Покорной!
   А разве Ирен не была покорной в меблированных комнатах? Нет ничего проще.
И Ален был покорным. Если он и нарушал родительскую волю,  то  тайком,  так,
чтобы отец не знал, делает он это или нет. Он это делает, это точно.  Может,
он прямо сегодня поделился со своими товарищами:
   - Вчера во  время  прогулки  я  принял  скучающий  вид,  как  будто  мною
пожертвовали при этом переезде. Сработало. Я скоро получу свой мопед.
   Все они жульничали. Все жульничают. Да и сам  Жовис  ведет  сейчас  самую
крупную игру в своей жизни.
   Он допьет бутылку  с  двумя  этими  девицами,  коль  скоро  так  надо.  В
противном случае они способны вообще  не  выпустить  его  из  этого  кабака.
Одному Богу известно, кто сейчас стоит за небольшой таинственной дверью.
   Вот и еще одна пара уходит. Остается последняя - обнимающиеся влюбленные.
Мужчина цинично мнет грудь своей спутницы, как будто они здесь одни.
   Так, значит, прикончив бутылку...
   Ах да! Он помнит... Он покорно пойдет с Алексой и Ирен...
   Может, было бы не так уж и неприятно  оказаться  втроем  в  меблированных
комнатах. Все трое голые! Ну как?
   Однако не следует. Это еще одна западня. На  улице  он  поглубже  вдохнет
воздуха и уйдет.
   Рядом находятся другие ночные кабаки,  рестораны,  которые  еще  открыты.
Если потребуется,  он  побежит,  и  никто  не  осмелится  броситься  за  ним
вдогонку. Только бы добраться до Елисейских полей, а там ему останется  лишь
забрать свою машину...
   Доказательство того, что он не так уж и пьян, - он  очень  хорошо  помнит
место, где оставил машину. В подземном  паркинге  на  авеню  Георга  V.  Ему
придется медленно вести машину, стараясь не нарушать правил,  так  как  если
его остановят полицейские, то, возможно, они заставят  его  пройти  тест  на
алкоголе... алкоголеметре... Ну и  слово!  Такое  слово  трудно  выговорить,
особенно сегодня ночью!
   Внезапно от одной мысли весь его пыл остывает.
   А что если Фарран и в самом деле находится за кулисами, как  он  подумал?
Что если Фарран последует за ним на своей красной спортивной машине?
   На автостраде Жовису ничего  не  грозило  -  из-за  огней  и  оживленного
движения. Но когда он свернет направо, когда он окажется на пустынной дороге
Клерви и выедет на мост через железную дорогу?
   О  подобных  случаях  можно  прочесть  в  газетах.   Их   показывают   по
телевидению.
   Они боятся его, это точно Сколько их  задействовано  в  этих  махинациях?
Есть Малыш Луи, который "угоняет"  машины.  Затем  следует  сменить  номера,
технический  паспорт.  Или  кто-то  из  администрации  торгует  техническими
паспортами, или же какой-нибудь специалист фабрикует поддельные.
   Где-то имеется гараж.
   - Что с тобой?
   - Ничего. Мне жарко.
   - Выпей. Шампанское тебя остудит.
   Он смотрит на нее с горькой иронией.  Судьба  посмеялась  над  ним.  Если
сегодня ночью с ним должно что-то случиться, как выражается Бланш, то он  до
последнего момента будет жалеть о том, что ему  попалась  Ирен.  Так  как  в
конечном счете это было случайностью.
   Могло оказаться так, что, когда он вошел, место рядом с Алексой  было  бы
свободно. Он бы на него сел. Она бы повела себя, как ее товарка, потому  что
все они так себя вели.  Значит,  в  соседние  меблированные  комнаты  он  бы
отправился с Алексой.
   А Алекса в точности соответствовала тому типу женщины, обладать которой -
хотя бы один раз - он мечтал всю жизнь.
   Казалось бы, он еще может это сделать. Они предложили ему пойти втроем  в
дом свиданий.
   Но  это  было  не  так.  Бесполезно  строить  иллюзии.  Все  вокруг  него
изменилось. Последняя пара ушла. В гардеробе осталась висеть только одна его
шляпа, сама же гардеробщица исчезла. Англичанин тоже.
   Освещение было теперь не цвета танго, а пронзительного  белого  цвета,  и
вот уже две старые женщины принимаются подметать  серпантин  и  разноцветные
шарики.
   Леон - не прежний жизнерадостный бармен, тот человек-шар, что улыбался  с
добродушным видом. Холодно глядя, он наполняет  бокалы,  как  бы  приказывая
Жовису пить.
   А вообще-то, почему он должен это делать?!
   - Нет!
   Он удивился, услышав, как в тишине прозвучал его голос, так  как  считал,
что разговаривает мысленно.
   - Кому ты говоришь "нет"?
   Он взглянул на них - все более меняющиеся, все более жесткие, они  крепко
сжимают его с обеих сторон как бы для того, чтобы помешать ему убежать.
   - Не знаю. Я думал...
   - О чем?
   - О... о своей жене.
   Он сочиняет, пытается выиграть время. Главное - не упасть.  Если,  слезая
со своего табурета, он упадет, то окажется в их власти.
   Теперь он знает, когда это началось. С переезда! Потому что это  не  было
настоящим переездом. Это было предательством. Вырвавшись оттуда,  он  предал
их всех.
   Его раздражали не одни только рисованные обои, но и славные люди с  улицы
Фран-Буржуа.
   Кто это сказал: "Гордыня тебя погубит! "?
   Не важно. Он предал их - своего отца, полицейского из дома напротив,  его
супругу, которая замещала консьержку - кстати, консьержка умерла, - а  также
бедняжку Бланш, которую он пересадил на новую почву, как какую-то вульгарную
герань.
   Странно было  думать  о  Бланш  как  о  герани.  Герань  тоже  спокойная,
смиренная, действует успокаивающе и не отличается от  любой  другой  герани.
Существуют сотни тысяч цветков герани, как  существуют  сотни  тысяч  Бланш,
которых не отличить друг от друга, когда, прижимаясь к стенам, они  идут  за
покупками или когда они направляются к первой мессе.
   Он предал также и Алена, у которого в качестве друга будет только  Уолтер
и которому придется расстаться с лицеем Карла Великого,  чтобы  каждое  утро
отправляться в Вильжюиф.
   Он думает быстро. Это не мешает ему слушать обеих женщин. Ирен  описывает
платье, которое будет на ней в ее будущем номере и как  медленно  она  будет
раздеваться.
   - Я прекрасно понимаю, что делаю неправильно. Слишком спешу. Это  сильнее
меня.
   Еще немного - и он уснет, как тот англичанин. Он вздрогнул.
   - Счет! - крикнул он чересчур громко, как если бы его  голос  по-прежнему
покрывался грохотом оркестра.
   - Завтра заплатите или в любой другой день.
   - Что это значит?
   Его самолюбие задето, и он жестко глядит на Леона.
   - Я не имею права заплатить? И почему же, позвольте узнать? Что,  у  меня
не такие деньги, как у других?
   Алекса берет его под руку, заставляет слезть с табурета.
   - Идем, лапушка.
   Он высвободился из ее рук.
   - Минутку. Не раньше чем...
   Он достал из кармана бумажник, вынул из него стофранковые банкноты - три,
четыре, может, пять. Он позаботился о том,  чтобы,  прежде  чем  идти  сюда,
запастись суммой, которую не имел обыкновения носить при себе.
   - Вот! Если этого недостаточно, скажите!
   - Спасибо, мсье.
   Он поворачивается. Не надо бы ему поворачиваться.
   - Что он ответил?
   - Спасибо, мсье.
   - Почему он не хотел, чтобы я заплатил?
   - Чтобы удружить тебе.
   - Удружить?
   - Ну потому, что ты ему приглянулся! Выбрось это из головы. Идем.  Сейчас
мы повеселимся.
   Каждая из них держит его под руку, и он повторяет про  себя:  "Сейчас  мы
повеселимся".


   Глава седьмая

   Он не удивился. Он был готов ко всему. У него было ощущение, что он  стал
в высшей степени прозорливым, и ему казалось, что он раскрыл тайну  людей  и
вселенной.
   Отсюда и его горькая ирония, которая была направлена как на других, так и
на себя самого.
   - Ну вот. Осторожно, тут ступенька.
   Девицы его поддерживали под руки. Еще мгновение назад он ощущал их у себя
по бокам. Затем, в следующую секунду, без всякого  перехода,  он  уже  стоял
один посреди тротуара.
   Разумеется, это была шутка. Он ни на миг не поверил, что  они  собираются
отвести его в номер и что они все трое разденутся.
   Его  разыгрывают.  С  самого  начала.  Он  не  поддается.  Меньше  чем  в
пятидесяти метрах имелось другое кабаре, его фиолетовое название  выделялось
в темноте. Он силится прочесть. Буквы скачут перед глазами. То ли "Тигр", то
ли "Тибр".
   На его пороге швейцар в сером рединготе болтает с  полицейским.  Если  не
считать их, улица пустынна.
   Может, женщины  бросили  его  из-за  полицейского?  Он  обернулся,  чтобы
посмотреть, что с ними стало. Их здесь уже не было. Может, они  вернулись  в
"Карийон"? Или же продолжили свой путь и сейчас были уже далеко?
   Что ему с того? Alea jacta est [6]. Ему не было страшно. Он  всегда  брал
ответственность на себя, как и полагается мужчине. Никто не мог  утверждать,
что он ведет себя не как мужчина.
   Что было трудно, так это сохранять равновесие, теперь, когда девиц уже не
было рядом, чтобы поддерживать его, и время от времени он  натыкался  плечом
на стену.
   Из-за полицейского  ему  следовало  шагать  прямо.  Девиц-то  полицейский
напугал, но ему он не внушал страха. Ему  не  в  чем  было  себя  упрекнуть.
Может, он и был проклят - если ад Бланш существует, - но ему не за что  было
краснеть.
   Мужчина имеет право раз в жизни заняться любовью с  другой  женщиной.  Он
даже ее об этом и не просил. Она сама все устроила.
   Следует ли ему сказать, проходя мимо:
   - Добрый вечер, господин полицейский.
   Нет. Это могло бы показаться вызывающим.
   А если бы он ему сказал:
   - В "Карийоне"  находится  некий  Фарран  со  своей  бандой.  Человек  по
прозвищу Малыш Луи угоняет машины, а затем, когда клиент пьянеет,  Алекса...
Выслушайте меня... Я, быть может, тоже пьян, но я знаю что говорю...  Алекса
- это брюнетка, та, у которой тело...
   Какое же у нее тело? Струящееся! Вот. Трудно описать  тело,  и  он  нашел
нужное слово: струящееся! А рот... для рта он не находил нужного  слова,  но
всякий поймет.
   Короче говоря, у него была возможность всех  их  засадить.  Их  арестуют.
Отведут в тюрьму.
   Однако он молча проходит мимо этих двоих мужчин, которые не  обращают  на
него внимания.
   Разве не должен был полицейский расспросить его? Неужели он не понял  при
взгляде на него, что тут что-то не так? Жовис ни разу за всю свою  жизнь  не
был пьян. "Нет, господин полицейский, даже в тот день, когда мы отмечали мое
повышение по службе на площади Бастилии".
   Ему поставили шампанское. Его коллеги. Не настоящее шампанское. Игристое.
Тем не менее соизволил приехать г-н Арман и произнес речь, в которой говорил
о большой семье, которую все они составляют  и  которая  всегда  будет  идти
вперед для блага...
   Это было глупо! У полицейских нет чутья. Они годятся лишь  на  то,  чтобы
управлять уличным движением. Настоящую работу выполняют другие, те, кто одет
как все и кого не узнают в повседневной жизни.
   Если бы такой вот человек оказался сейчас перед ним...
   Где это он? Ах да, на улице де Понтье... Нужно убираться  с  этой  улицы,
которая не ведет к ег