к, как если бы он смутно предвидел  новую  тайную
связь между ними. По логике вещей Ален, несмотря на все свое  отвращение,  в
конце концов все же встретится с мальчиком, которого они видели в окне.
   Со своей стороны Жовис столкнется однажды  лицом  к  лицу  с  мужчиной  и
женщиной, которых знает лишь по голосам, правда, голоса эти поведали  ему  о
самой потаенной их жизни.
   Это немного страшило его. Он угадывал иной мир - незнакомый, опасный.  И,
как добропорядочный отец семейства, разве не должен был бы он сказать сыну:
   - Остерегайся, Ален. Это неподходящий для тебя Друг.
   А из-за чего? Из-за слов, всхлипываний, хрипов, непристойностей,  которые
он услышал, подслушал за перегородкой, из-за жестов, картин, которые силился
воссоздать?
   Все вокруг них выглядело спокойно. Ни тебе прохожих на тротуарах, как  на
улице Фран-Буржуа, ни сидящих на порогах своих домов стариков,  ни  открытых
еще в этот час лавок. В округе не было ни одного кинотеатра.
   Каждый   находился   в   своей   ячейке,   с   играющей   пластинкой,   с
радиоприемником, телевизором или же с ребенком,  который  визжал,  пока  его
укладывали спать.
   Порой  раздавался  шум  заводившегося  двигателя  и  какая-нибудь  машина
направлялась к автостраде. Проходя мимо домов, можно было  услышать  голоса,
не имевшие смысла, обрывки отдельных фраз.
   Они вошли в лифт и поднялись к себе. Бланш гладила в полумраке белье.
   Ему вспомнилась когда-то виденная картина: на ней была изображена женщина
в голубом переднике, с убранными в высокую прическу  волосами,  которая  вот
так  же  гладила  в  полумраке.  Это  было  луантилистское  произведение,  и
крошечные пятнышки чистых красок окружали персонаж слабо светившейся дымкой.
   Он не помнил фамилии художника. Да это было и не важно.
   - Спокойной ночи, мама.
   - Ты уже собираешься лечь спать?
   - Скорее, он собирается слушать музыку, по-моему.
   И тут Ален бросает на отца мрачный взгляд, как бы упрекая его за то,  что
тот выдал тайну.
   Эмиль допустил оплошность. Он не подумал. Его мысли слишком заняты  этими
людьми, которые живут по ту сторону простой перегородки и  не  имеют  ничего
общего с жизнью его семьи и с ним самим.
   Именно потому, что он злился на себя, он  и  подставил  Алена  почти  что
предательски.
   - Спокойной ночи, сынок. Я пошутил. Я имел в  виду  всю  ту  музыку,  что
слышна в этом доме.
   Жена наблюдала за ним. Когда живешь втроем, становишься чувствительным  к
мелочам, к интонации, к непривычному слову, жесту, взгляду.
   Когда Ален ушел, она спросила:
   - Вы далеко ходили?
   - Дошли до пшеничного поля.
   Они жили в этом доме лишь четвертый день, и у Бланш еще  не  было  случая
поехать в Париж, выбраться за пределы Клерви.
   - Какого пшеничного поля?
   - Что на выезде из поселка.
   Он сказал "поселка", поскольку не нашел другого слова.
   - Чуть дальше будущего бассейна. В воскресенье я покажу тебе окрестности.
   - В это воскресенье нужно ехать к твоему отцу.
   - Я позвоню ему и скажу, что мы еще не  закончили  обустраиваться.  Чтобы
как-то возместить ему это, я в следующее воскресенье  заеду  за  ним,  и  он
пообедает здесь с нами. Мне очень хочется, чтобы  он  познакомился  с  нашим
новым жилищем.
   - Нужно будет купить брюки Алену. Не знаю, что он с ними  делает,  они  у
него так быстро рвутся.
   Почему он ощутил потребность отправиться в комнату сына? Тот уже лежал  в
постели, свет был погашен.
   - Это ты, папа?
   - Я забыл поцеловать тебя.
   Из соседней комнаты доносилась музыка - незнакомая - глухая и навязчивая,
порой как  бы  перемежавшаяся  с  мучительным  криком,  -  и  он  подумал  о
разнузданной женщине, чьи вопли Эмиль слышал посреди ночи.
   - Чья это вещь?
   - Новой группы из Сан-Франциско. Мне о ней  рассказывал  один  мальчик  в
лицее. У него есть эта пластинка. Но это - большая пластинка на тридцать три
оборота, которая стоит двадцать восемь франков.
   - Тебе бы хотелось ее купить?
   - На какие деньги?
   - А если я тебе ее подарю?
   - В честь чего это?
   В их семье было принято делать подарки только по определенным случаям.
   - Скажем, чтобы отметить наш переезд сюда.
   - Как хочешь, - сказал Ален и, помолчав, добавил: - Спасибо.
   Ему не терпелось вновь остаться одному и слушать музыку.
   Эмиль чуть было не занялся любовью. У него возникло такое  желание,  пока
Бланш раздевалась с присущей ей привычной пристойностью. Он заколебался.  Он
знал, что хотел он не ее,  а  женщину  вообще,  любую  женщину,  кроме  нее,
женщину которая...
   Он злился на себя за то, что - пусть даже и на миг  -  примешал  Бланш  к
этим смутным мыслям. Она лежала рядом с ним, ее тело было горячим,  и  когда
он поцеловал ее, то ощутил немного влаги вокруг ее губ.
   - Ты специально оставил окно открытым? - спросила она.
   - Душно. Если разразится гроза, я встану и закрою, - ответил он, сам  так
не думая, ибо даже гроза не разбудила бы его жену.
   - Спокойной ночи, Эмиль.
   Была ли та, другая, уже в своей постели  за  перегородкой?  Была  ли  она
занята чтением детектива при свете ночника - почему-то  он  воображал  себе,
что это именно розовый свет?
   Он также воображал себе комнату, весьма отличную  от  их  собственной,  -
очень широкая низкая кровать, покрытая  атласом,  глубокое  кресло,  хрупкая
мебель из древесины с шелковистым  отливом.  Он  был  готов  поспорить,  что
телефон там белый, а на полу лежит светлый ковер.
   На сей раз он не пытался бороться со сном. Его мозг работал помимо воли.
   Была ли она темноволосой, как увиденный ими в окне мальчик, или к некоему
"восточному" типу относился мужчина.
   Была ли она тоже упитанной?
   Эти образы не соотносились с  голосами.  Мужской  голос,  всегда  немного
ироничный, не отличался особой  мягкостью,  и  казалось,  что  этот  человек
привык скорее повелевать, а не мечтать.
   - Уолтер!
   Это была она, совсем близко от перегородки, значит - в своей постели. Она
зовет два раза, три, все больше повышая голос, но мальчик  не  слышит  ее  в
своей комнате из-за музыки.
   Эмиль "чувствовал" ее: вот она  нащупывает  носками  ног  свои  шлепанцы,
удаляется, идет разговаривать с сыном - ибо он  мог  приходиться  ей  только
сыном, - и музыка внезапно прекращается.
   Ее долго не было, и он узнал, что она снова легла, когда хлопнула  дверь,
а затем заскрипела кровать.
   С одной стороны, у Эмиля есть уже  заснувшая  жена,  прижавшаяся  к  нему
бедром; у него есть сын, мебель, свой домашний очаг - скромная  человеческая
ячейка, которую он старательно выстроил.
   С другой стороны - за перегородкой -  женщина,  которой  он  ни  разу  не
видел, женщина, к которой посреди ночи присоединится мужчина, и, быть может,
Эмиль услышит ее волнующий голос.
   Он чувствовал, что разрывается, что он уже виноват, тогда как ничего  еще
не сделал.
   Хотя его отец и был  атеистом,  Эмиля  крестили,  и  он  ходил  на  уроки
катехизиса. С  той  поры  он  побывал  в  церкви  всего  несколько  раз:  на
собственном венчании и на разных похоронах.
   Все же у него в памяти еще оставались обрывки религиозных текстов,  и  он
казался себе христианином, теряющим веру.
   Его тянуло ко сну.


   Глава четвертая

   Стояло воскресное утро без колокольного звона, без старух в черном, уже с
шести часов стекавшихся к мессе, без шествия по тротуару  празднично  одетых
семей.
   Наоборот, еще громче,  чем  в  будние  дни,  ревели  моторы,  раздавались
громкие возгласы. Люди набивались в машины. То на одном, то на другом  этаже
высовывалась из окна какая-нибудь мамаша и громко  спрашивала  у  своих,  не
забыли ли они купальники или термос. Дети спорили из-за мест  у  окон,  и  в
воздухе уже раздавались звуки пощечин.
   Большинство направлялось к морю, некоторые - в  лес,  были,  вероятно,  и
такие, кто ехал куда глаза глядят.
   В то утро Эмиль Жовис спал долго, ощущая сквозь сон царившее  в  квартале
оживление; когда же он встал, Бланш уже пылесосила  в  гостиной,  стеклянные
двери, которые вели оттуда на террасу, были широко распахнуты.
   Он поцеловал ее в щеку. Они редко целовались в губы. Для них это являлось
прелюдией  к  сексуальным  отношениям,  и  им   бы   показалось,   например,
непристойным обмениваться подобными поцелуями в присутствии Алена.
   - Хорошо спалось? - спросила она у него.
   Он ответил утвердительно, что было неправдой.  Он  действительно  пытался
заснуть. Но до него донеслись голоса, поток ругательств, скабрезности.
   На сей  раз  он  старался  не слышать их. Ему удавалось уснуть на ка-
кое-то время,  пока  его  снова не будил какой-нибудь стон или крик. Ему
казалось, этой сцене не будет конца. Она уже переходила в кошмар. Неуже-
ли те,  за стенкой,  так и не устанут от этой комедии? Ибо он был просто
не в силах вообразить, чтобы два нормальных человека...
   Он даже заколебался: а не знают ли они о его присутствии за стенкой и  не
забавляются ли они, перемигиваясь друг с другом, тем, что разыгрывают его?
   Он мог бы поклясться, что, когда открыл глаза  в  последний  раз,  сквозь
ставни уже просачивалось немного дневного света и почти  сразу  же  взревели
моторы - это начинали разъезжаться  стоявшие  на  авеню  и  соседних  улицах
машины.
   Он стоя выпил свой кофе на кухне.  Рогаликов  не  было.  По  воскресеньям
булочник не приходил Впрочем, по утрам он ел  не  всегда.  Все  зависело  от
настроения.
   Уже было начало девятого, и он  подумал  о  залитой  солнцем  террасе  на
Вогезской площади, о прохладном, запотевшем бокале, о веселом цвете пуйи.
   - Ален еще спит?
   - В ванной его нет.
   Так что он первым залез в ванну и, отдавшись мечтам, пробыл в ней  дольше
обычного. Затем он принялся бриться, слушая  при  этом  выпуск  новостей  по
радио. Ну конечно же - уже  дорожные  происшествия.  Статистика.  Столько-то
машин в час в западном направлении и столько-то в южном. Отличная  погода  в
Довиле и пробка в Оксерре.
   В сущности, ему нравилось вот так копаться в воскресное утро, пусть  даже
он и принимал усталый или брюзжащий вид. Он надел брюки, рубашку с  открытым
воротом, вышел на террасу  и  стал  оттуда  наблюдать  за  суетливой  жизнью
квартала.
   Больше половины машин уже уехали, оставив  огромные  пустоты  между  теми
автомобилями, что еще стояли. Красная спортивная машина находилась прямо под
ним. Он посмотрел в сторону окон Фарранов. Ибо теперь он знал, как зовут его
соседей. Жан Фарран. На визитной карточке, прикрепленной к почтовому  ящику,
соответствовавшему их квартире, не была указана только профессия.
   В этом доме можно было встретить кого  угодно:  рантье  и  молодые  пары,
многодетные  семьи  и  незамужнюю  девицу  Маркули.  Французские  фамилии  и
иностранные. Один Зигли, семейство Диакр и супружеские  пары  Декюб,  Делао,
Пипуаре и Лукашек.
   Среди указанных в визитках профессий - один оценщик, один  инженер,  одна
маникюрша, один начальник отдела в министерстве финансов.
   Разумеется, еще слишком рано для того, чтобы на своей  террасе  показался
Фарран. Он, наверное, спит, и Жовис представил себе их  обоих  -  мужчину  и
женщину, - как они лежат, не прикрытые из-за жары даже простыней.
   Появился Ален, в пижаме и с заспанным лицом.
   - Мама, ты приготовишь мне яйца?
   Он не говорил "доброе утро",  но  прежде  чем  сесть  за  кухонный  стол,
подставлял для поцелуя лоб сначала матери, затем отцу.
   - А как тебе их сделать?
   - Всмятку. Нет, сделай яичницу. Не забудь ее перевернуть.
   - Ну как, выспался, сынок?
   Бормотание. Ален медленно отходит ото  сна,  пытается  пить  кофе  совсем
горячим, не дожидаясь, когда тот немного остынет.
   - Чем мы сегодня займемся? - спрашивает он и уже враждебно  добавляет:  -
Что, поедем в Кремлей?
   - Нет, я позвонил отцу и сказал, что мы пропустим одно воскресенье.
   - Отправимся куда-нибудь обедать?
   - Думаю, останемся здесь. Это наше первое воскресенье в Клерви. Твоя мать
еще не видела окрестностей.
   - Когда ты мне купишь мопед?
   - Если хочешь, завтра.
   - А мы найдем в шесть часов открытый магазин?
   - На авеню Гранд-Арме всегда можно найти открытые в это время магазины.
   - А мне будет разрешаться ездить на нем в Париж?
   - В первое время нет. Нужно, чтобы ты пообвыкся.
   - Это не труднее, чем на велосипеде, а велосипед у меня был уже в  восемь
лет!
   Эмиль помог жене переставить на другое место сервант в  той  части  общей
комнаты, что  служила  столовой.  Их  мебель  относилась  к  так  называемой
деревенской мебели и была особенно тяжелой.
   - Мы купим себе  другую  мебель.  Я  видел  шведские  гарнитуры  светлого
дерева, не знаю какого, вероятно из ясеня.
   - Думаешь, мы можем себе позволить такие расходы?
   Действительно ли она думает о расходах? Она не стала  противиться,  когда
он заговорил о том, чтобы купить квартиру  в  Клерви,  и  покорно  позволила
переселить себя сюда из Парижа.
   Если Ален терял друзей, то она  теряла  знакомые  магазинчики,  все  свои
маленькие привычки, женщин, с которыми встречалась и заводила разговоры.
   И вот теперь они собираются поменять еще и мебель!
   - Не забывай, что отныне ты тоже зарабатываешь себе на жизнь.
   - При условии, что мною останутся довольны!
   - А как все прошло вчера?
   - Довольно неплохо. Странное чувство, когда тебя окружает сразу так много
детей. Поначалу немного страшновато. Время  от  времени  наведывается  мадам
Лемарк, чтобы удостовериться, что все идет хорошо. Что до мадам Шартрен,  то
она никогда не раздражается. Можно было бы поклясться, что  она  не  ощущает
своей ответственности. Это печальная женщина. Я вот думаю, ее муж  почти  не
бывает дома действительно из-за своей профессии? Мадам Лемарк  намекнула  на
вторую семью. Она мне  сказала:  "Попытайтесь  отвлечь  ее  от  ее  грустных
мыслей".  Потому  что  мадам  Лемарк  занимается  всем,  ей  известно,   что
происходит в каждой квартире.
   Ален натянул старые бежевые полотняные брюки и футболку. Сандалии у  него
были надеты на босу ногу. Это он так на свой лад отмечал воскресенье.
   - Собираешься на улицу?
   - Еще не знаю.
   Тут он опускается в кресло и принимается листать иллюстрированный журнал,
в то время как его отец, столь же сбитый с толку этим первым воскресным днем
в незнакомом мире, как и он, оказывается на террасе.
   Внезапно Эмиль отпрянул назад. На правой от него  террасе  стоял  высокий
светловолосый мужчина, одетый только в светлые шорты.
   Его голую грудь - широкую и мускулистую - покрывал загар.
   Он прикурил от зажигалки, которая на расстоянии выглядела как золотая,  и
когда вновь  поднял  голову,  Жовис  еще  немного  отступил  назад,  как  бы
опасаясь, что сосед его заметит.
   По всей видимости, это и был Жан Фарран. Он выглядел ровесником Эмиля, но
был посильнее, лучше сложен, и в  его  поведении  проглядывала  уверенность,
которой никогда не было у Жовиса, если не считать тех  случаев,  когда  тот,
сидя в агентстве на площади Бастилии, жонглировал расписаниями и маршрутами.
   Повернувшись к кому-то в глубине комнаты, он спрашивает, как чуть  раньше
спросил у Алена Эмиль:
   - Собираешься на улицу?
   Это он к мальчику обращается или к женщине? Ответа расслышать не удалось;
Фарран стряхнул пепел с сигареты  за  балюстраду,  на  которую  не  преминул
облокотиться.  Мускулистая  спина,  как  у  какого-нибудь   инструктора   по
физической культуре, профиль человека, который не сомневается в себе самом.
   Сам  себе  в  том   не   сознаваясь,   Эмиль   позавидовал   ему.   Какая
несправедливость!  Он   не   пытался   уточнить,   в   чем   все   же   была
несправедливость, но после бурных ночей он не так  представлял  себе  своего
соседа.
   - Я тебе не нужна, Эмиль? Могу я принять ванну?
   После пятнадцати лет брака она еще продолжала закрывать дверь  ванной  на
защелку.
   Мужчина  докуривает  сигарету,  щелчком  отправляет  ее  за   балюстраду,
какое-то время провожает ее  взглядом,  пока,  наконец,  не  возвращается  в
квартиру.
   Несколько  мгновений  спустя  Жовис  видит  на   тротуаре   фигуру   того
черноволосого мальчика с темными глазами. Он тоже в шортах, но  на  нем  еще
надета и желтая рубашка с короткими рукавами. Он  стоит  в  нерешительности,
оглядываясь вокруг, как бы в поисках вдохновения, затем направляется влево.
   Эмиль почувствовал чье-то присутствие рядом с собой. Это его сын: он тоже
смотрит, как юный сосед удаляется по пустынной авеню. Прошло  еще  несколько
минут.
   - Пойду прогуляюсь.
   И вот уже Ален оставляет его, хлопнув,  по  своему  обыкновению,  входной
дверью. Отец при этом всякий раз вздрагивал. Он никак не мог понять,  откуда
берется эта резкость, которую рассматривал как своего рода агрессивность. Он
не решался ничего сказать, помня о своем отце: когда Эмиль  был  подростком,
отец в подобных случаях возникал на пороге и окликал его.
   - Что случилось?
   - Ничего. Вернись-ка на минутку. Ну вот! А теперь ты выйдешь  и  закроешь
дверь, как цивилизованный человек.
   Сжав зубы, Эмиль повиновался, но в течение многих лет сохранял  обиду  на
отца.
   - Привыкай вести себя с другими так, как тебе бы хотелось, чтобы они вели
себя с тобой.
   То же самое за столом. Ничто не ускользало от его учительского глаза.
   - Твой локоть!
   - Извини.
   Или же это была скатерть, на которой он что-то чертил концом  вилки.  Или
же он слишком низко склонялся над тарелкой.
   Любил ли он своего отца? Он, конечно же, уважал его. В  некотором  смысле
он им восхищался, особенно с тех пор, как  и  сам  обзавелся  сыном.  Но  он
никогда не чувствовал настоящей близости между ними. А ведь они многие  годы
жили одни в отцовском домике, куда прислуга приходила по будним  дням  -  на
два часа, а по субботам  -  на  целый  день,  чтобы  произвести  генеральную
уборку.
   Его отец судил других, но не терпел, чтобы судили его. Под обращенным  на
него взглядом - спокойным, проницательным, в котором  не  ощущалось  никакой
снисходительности, - Эмиля охватывал страх, и, казалось,  он  готов  был  на
любой бунт.
   Однако он  не  взбунтовался.  Он  научился  бесшумно  закрывать  двери  и
правильно держаться за столом. Еще он научился делать все как  можно  лучше,
даже самые незначительные вещи, и именно так он стал тем, кем стал.
   Еще несколько дней назад он этим  гордился.  Он  поднялся  по  социальной
лестнице так высоко, как только было возможно, учитывая его отправную точку.
   Старый г-н Луи в конце концов умрет. Почти не вызывало сомнений, что  его
сын - г-н Арман - поспешит модернизировать помещения  дирекции  на  бульваре
Пуассоньер и там же и обоснуется.
   Кому же еще, как не Эмилю, после его успеха  на  площади  Бастилии,  было
возглавить агентство на Елисейских полях?
   Он достиг потолка. Подняться выше  было  невозможно,  ибо  в  руководство
фирмой вошел молодой Барийон: он получил юридическое образование и,  в  свою
очередь, сменит отца. Их даже было  двое  -  два  брата,  но  г-н  Жак,  тот
увлекался машинами и женщинами и подавал не столько надежды, сколько  поводы
для беспокойства.
   Ален уже шагал по тротуару в том направлении, которое избрал для  себя  и
юный сосед. Ален был повыше ростом. И не такой жирный. Если он будет  больше
делать упражнений...
   Жовис  услышал  сбоку  неясный  говор.  Он  долетал  до  него  не  сквозь
перегородку, как по ночам, а через окна, раскрытые  навстречу  спокойному  и
теплому воздуху воскресного дня.
   Слов было не различить. Судя по тону, разговор шел мирный, как  бы  ни  о
чем, и в какой-то момент Жовису пришлось в очередной раз  отступить  вглубь,
так как на балконе появилась женщина.
   На ней был шелковый пеньюар с  разноцветными  бутонами,  изящные  золотые
шлепанцы. Она стояла к нему спиной, и он не видел ее лица, а  только  темные
волосы, спускавшиеся на добрых десять сантиметров ниже затылка.
   - Мне показалось, это Уолтер.
   Она курила. У нее были длинные красные ног