ти. Продолжая говорить, она уже
возвращалась назад в комнату.  Другие  мужчины  и  другие  женщины  в  домах
напротив вот так же ходили взад и вперед: одни - на фоне музыки, некоторые -
одинокие - в странной тишине.
   Сидит ли сейчас в своем окне старик с  красноватыми  глазами?  С  кем  он
живет?  Кто-то  ведь  должен  заботиться  о  нем,  поскольку  он  производит
впечатление инвалида, которого строго по часам  усаживают  на  его  место  и
снова забирают, чтобы покормить, как ребенка.
   Однажды такое может случиться и с его отцом. Пока еще он бодр  и  сам  со
всем справляется. Но лет через десять, через двадцать?
   - Скучаешь?
   Это в общей комнате раздался  голос  Бланш.  Она  надела  синее  домашнее
платье, с которым расставалась, лишь когда выходила из дому.
   - Наблюдаю за людьми.
   - Они очень отличаются от тех, что живут на улице Фран-Буржуа, ты так  не
считаешь?
   - В целом они помоложе.
   Тут он воскрешает в памяти  прохожих  на  узкой  улице  квартала  Марэ  и
внезапно обнаруживает. Что  люди  там  по  большей  части  пожилые,  главным
образом старые женщины.
   - Ален тебе сказал, куда он пошел?
   - Прогуляться.
   - У него потерянный вид. Я вот думаю, пообвыкнется ли он здесь...
   - Он очень скоро обзаведется друзьями.
   Наступило молчание. Бланш поправляет в  вазе  те  несколько  цветов,  что
остались от букета,  который  подарил  ей  муж,  когда  они  въехали  в  эту
квартиру.
   - Может, я и заблуждаюсь, - произносит она голосом,  который  никогда  не
бывает ни страстным, ни драматичным, - но мне кажется, что люди здесь не так
легко завязывают знакомства. Каждый живет своей жизнью.
   Именно потому, что у него с первого же дня возникло такое же чувство,  он
счел себя обязанным возразить:
   - Не забывай, что мы только-только обосновались здесь,  многие  не  знают
нас даже в лицо.
   - Магазинов нет, за исключением универсама, где  никому  и  в  голову  не
приходит заговорить с кем-нибудь.
   - Но ведь мадам Лемарк заговорила с тобой.
   - Потому что я была ей нужна.
   - Ты расстроена?
   - Нет.
   Тут она, в свою очередь, появляется на балконе.
   - Смотри! Вон возвращается Ален. Он не один.
   Она улыбается своей неприметной улыбкой.
   - Ты оказался прав.  Ему  недолго  пришлось  искать  того,  с  кем  можно
поговорить.
   Они шли назад  вместе  -  Уолтер  и  он,  -  обмениваясь  фразами,  порой
сопровождая их жестами, которые издалека нельзя было понять.
   Ален выглядел постарше. И именно он чаще брал слово, выказывая  при  этом
некоторое воодушевление.
   Его спутник - спокойный, почти добродушный - слушал,  покачивая  головой,
порой ронял несколько фраз. Выделявшиеся на его белом  лице  губы  выглядели
яркокрасными и походили на женские.
   Эмиль живо вернулся в общую комнату, так как на балконе вновь  показалась
соседка. Почему он испытывает потребность прятаться от них? Можно  подумать,
он боится быть узнанным, как будто они могли  видеть  его  ночью,  когда  он
подслушивал через стенку.
   Он мог бы покраснеть под их взглядом, особенно под взглядом женщины,  чью
самую глубокую интимную жизнь  он,  как  ему  казалось,  знал.  Если  бы  их
представили друг другу, он бы, вероятно, лишился голоса и  его  бы  охватило
желание бежать.
   - Они вдвоем возвращаются в дом.
   Он знал, но не сказал Бланш, что знает. У него не было желания говорить с
ней о соседях, и его пугала мысль, что сейчас это сделает сын.
   - Что у нас на обед?
   - Котлеты из ягненка и зеленая фасоль.
   - Держу пари, что с пюре.
   Ален не особенно жаловал пюре, подававшееся по воскресным дням.
   - Нет, с жареным картофелем. Кстати, вы мне напомнили, что пора поставить
овощи на огонь.
   Ален никак не намекал на свое новое знакомство.
   - Он живет в нашем доме? - спрашивает у него мать.
   - Кто? Уолтер?
   - Так его зовут Уолтером? Уолтер, а как дальше?
   - Этого я у него не спрашивал.
   - Он француз?
   - Вероятно. Во всяком случае, по-французски говорит не хуже меня.  Почему
ты об этом спрашиваешь?
   - Я  видела  его  лишь  сверху,  но  мне  показалось,  что  он  похож  на
иностранца.
   - В лицее есть ребята с такими же черными волосами, как и у него.
   - Он приятный?
   - Он покупает любые пластинки, какие захочет. Приглашал меня приходить  к
нему слушать музыку, когда у меня появится желание.
   - И ты пойдешь?
   - А почему бы мне не пойти?
   - Он не говорил тебе, чем занимается его отец?
   - Меня это не интересует.
   Эмиль тоже частенько задавал ему этот вопрос. Ален  гулял  с  товарищами,
ходил к ним в гости, иногда ел у них, и Эмилю хотелось  бы  знать,  в  какой
атмосфере те живут.
   - Какая профессия у его отца?
   Тут его сын весь как бы напрягался, по-своему понимая  этот  вопрос.  Он,
должно быть, приписывал Жовису некоторый снобизм или  желание  видеть  Алена
общающимся лишь с "порядочными" людьми.
   А может, в этот самый момент в соседней квартире расспрашивали Уолтера?
   - На какой день ты его пригласил?
   - Когда ему захочется. Он любит ту же музыку, что и я, но у,  него  почти
нет пластинок.
   - Он сказал тебе, чем занимается его отец?
   Ален ушел к себе в комнату, Бланш - на кухню, а Эмиль рухнул в  кресло  и
пододвинул к себе иллюстрированный журнал.
   Он был счастлив... Его отец был счастлив... Его жена была счастлива...  А
Ален?
   Наверное, он тоже. Ему бы следовало им быть...
   - Если только твоя совесть чиста...
   И еще:
   - Когда человек со всем старанием выполняет свою работу...
   Он свою выполнял. До конца. Вплоть до мельчайших  деталей.  В  эту  самую
минуту он даже шагал той же поступью, как когда-то его отец (справа от  него
шла Бланш, слева, чуть сзади, - сын), той походкой, что появлялась у него  в
воскресные дни, с уверенным и вдохновенным видом,  какой  бывает  у  святош,
ходящих к причастию.
   В тридцать пять лет Бланш  уже  не  вызывала  желания,  если  она  вообще
когда-либо его вызывала. Сохранилась ли в ней сексуальность? В пятьдесят лет
она превратится в старуху, а в шестьдесят у нее будут толстая талия, грузные
деформированные ноги, как  у  большинства  тех  женщин,  которые  ходили  за
покупками на улице ФранБуржуа в шлепанцах  из-за  того,  что  не  могли  уже
надеть туфли.
   Он был счастлив... Они все были счастливы... Так должно было быть или  же
тогда нет никакой справедливости на свете...
   Они шагали по поселку вдоль  бетонных  коробок,  откуда  на  них  бросали
взгляды, наблюдая за ними, как наблюдают за каким-нибудь копошащимся в траве
насекомым.
   Они дышали воздухом. Они осматривали свое новое  жизненное  пространство.
Неужели это было занятием столь тягостным и отвратительным?
   Что они делали в остальные воскресенья? Раз в две недели они отправлялись
в Кремлей, брали с собой к полднику торт, - его отец любил торты, особенно с
черникой.
   Говорили они мало, и некоторые фразы оставались без ответа. Отец стал туг
на ухо. Приходилось почти кричать. Они не решались  поглядывать  на  часы  с
медным маятником. Что касается сада, то он со  временем  как-то  съежился  и
листва покрылась пылью.
   Они были счастливы.
   В остальные воскресенья машина увозила их за пятьдесят-сто километров  от
Парижа, вклиниваясь в вереницу автомобилей, в которых сидели надувшиеся  или
терзавшиеся нетерпением дети.
   - Когда же мы приедем?
   - А рыбу можно будет половить?
   Ален уже вышел из возраста подобных вопросов и  ограничивался  тем,  что,
насупившись, забивался в угол  машины.  Они  выискивали  квадрат  травы  для
пикника  или  же  заходили   в   какой-нибудь   небольшой   ресторанчик   на
второстепенной дороге.
   - Сколько уже, по-твоему, тут жителей?
   Он вздрагивает, повторяет про себя вопрос, который ему только что  задала
Бланш.
   - Не знаю. Может, тысячи полторы? Две?
   - Они собираются строить и дальше?
   - Пока речь идет о десяти новых домах. Да, кстати!
   Вот здесь будет бассейн.
   Бланш не умела плавать. Да и сам он плавал плохо.
   В пору его детства у хорошего ученика почти  не  оставалось  времени  для
занятий спортом. А Эмиль обязан был быть хорошим учеником.
   Затем - хорошим служащим, хорошим мужем, хорошим отцом семейства, хорошим
водителем. Его ни разу не оштрафовали!
   Неужели все это зря?
   - Если только совесть твоя чиста...
   Была ли чиста совесть у его соседа или же  ему  было  на  это  наплевать?
Может, у него и вовсе не было совести?
   Бланш восхищается, потому что полагается Восхищаться. А также еще,  чтобы
сделать ему приятно, поскольку он в некотором смысле был  ответствен  за  их
переселение.
   - Я и не думала, что настоящая деревенская природа так близко.
   Они подходят к пшеничному полю.
   - Ты видел маки и васильки? Они тебе ни о чем не напоминают?
   Ну конечно! Их первая воскресная прогулка. Он тогда сорвал, ей  несколько
васильков, которые она воткнула в петлю своей блузки. Прошло пятнадцать лет,
а она по-прежнему благодарна ему  за  них  и  дает  ему  это  понять  долгим
растроганным взглядом.
   - Нам еще долго идти? - нетерпеливо спрашивает Ален.
   В его годы Эмиль тоже не любил воскресных прогулок,  но  не  решался  это
показывать. Занятно, когда  он  теперь  воскрешал  их  в  своей  памяти,  то
чувствовал тоску, как будто вспоминал о потерянном рае.
   Не потому ли он навязывал их сыну? Или  же  он  просто  следует  семейной
традиции?
   - Мы могли бы сходить в кино.
   - В такую хорошую погоду?
   Хорошую погоду нельзя было упускать, нужно дышать свежим воздухом.
   Они обнаруживают слева неизвестную им дорогу. По обе ее  стороны  тянутся
возделанные поля, а на холме они  видят  настоящую  ферму  с  коровами,  что
пасутся вокруг, и стогом сена. Бланш приходит в восторг:
   - Настоящий деревенский пейзаж!
   Они продолжают шагать и очень скоро  видят  хрупкую  колокольню,  которая
вырастает как из-под земли, затем квадратную башню крошечной  церквушки,  ее
крышу из серой черепицы.
   Вскоре в пейзаже возникают низкие дома, выкрашенные по  большей  части  в
белый цвет - лишь один дом был ярко-красным, - они не выстраиваются в улицы,
а разбросаны то тут, то там: у каждого свой палисадник,  несколько  цветков,
лук-порей, зеленый горошек, зеленая фасоль, карабкающаяся по жердочкам.
   Старик в рубашке с засученными рукавами перестает копать и  вытирает  лоб
рукавом, глядя, как они проходят мимо.
   - Ты знал про эту деревню?
   - Скорее, это хутор. Нужно будет  посмотреть  по  карте.  Мне  о  нем  не
рассказывали.
   - Взгляни-ка.
   Настоящая деревенская бакалейная лавка - темный,  узкий,  вытянувшийся  в
глубину магазинчик, где торгуют всем: крахмалом  и  конфетами,  керосином  и
банками консервов, шерстью и рабочими фартуками.
   - Если я не найду то, что мне нужно в Клерви, я знаю куда направиться.
   Недалеко  от  церкви,  над  крыльцом  дома,  мало  чем  отличавшегося  от
остальных домов, можно было прочесть "Кафе".
   - Хотите пить?
   Жовиса охватывает возбуждение. Совершенно  случайно  их  прогулка  обрела
цель, дополнилась ярким штрихом.
   - Я хочу, - ответил Ален.
   Дверь была открыта, рыжеватый пес какое-то время колебался, пока  наконец
не встал с порога и не позволил  им  пройти.  В  полумраке  играли  в  карты
четверо мужчин. Здесь было всего три столика, несуразная,  слишком  короткая
стойка с огромным зеленым растением в розовом фаянсовом кашпо.
   Один из игроков поднялся со своего места почти столь  же  тяжело,  как  и
рыжий пес.
   - Что будете пить?
   - Мне лимонад, - ответил Ален.
   - А тебе, Бланш?
   - На твое усмотрение. Ты же знаешь, я...
   Она никогда не  хотела  пить.  Она  никогда  не  хотела  есть.  Ей  вечно
накладывали и наливали слишком много, и она неизменно говорила "спасибо"...
   - У вас хорошее белое вино?
   - Его-то мы сейчас и пьем.
   Бутылка белого вина стояла на столике игроков, где партнеры ждали  его  с
картами в руках, как на картине, что висела как раз под законом о пьянстве в
общественных местах.
   - Бутылку?
   - Да, этого нам хватит на двоих.
   Можно было подумать, что находишься в сотнях километров от Парижа или же,
что ты перенесся в прошлое, лет эдак на пятьдесят назад.
   Они сели за один из столиков, и мужчины  вновь  принялись  за  незнакомую
Эмилю игру. Застекленная дверь кухни приотворилась,  и  показалась  женщина,
которой захотелось взглянуть на пришедших; это была настоящая  крестьянка  -
тоже как на картинках - со свисающей на  огромный  живот  грудью,  одетая  в
черное платье с крохотным белым рисунком. На одной  щеке  у  нее  даже  была
бородавка, из которой торчало несколько волосков.
   - Я счастлив... Я сча...
   Он смеялся над самим собой, злился на себя за свой настрой. Неужели он за
тридцать пять лет приобрел так мало зрелости, что его душевное равновесие не
выдерживает и легкой перемены обстановки?
   Ведь, в конце концов, уехали-то они не в Конго и не  в  Китай.  Они  лишь
совершили крошечный скачок  с  улицы  Фран-Буржуа  в  эти  новые  постройки,
выросшие на подступах к Парижу.
   Ладно, сначала он испугался за Бланш. Он тогда  подумал,  что  существует
риск, что. Бланш будет скучать одна  дома,  в  новой  обстановке,  не  такой
оживленной и "общительной", как в квартале Марэ.
   Однако она первой тут освоилась. Не успев  прибыть,  тут  же  нашла  себе
занятие, и вот только что она  с  гордостью  показывала  им  -  это  немного
выглядело так, будто речь шла о ее собственном творении,  -  наружную  часть
яслей-сада, закрытых по воскресеньям, а главным образом лужайку,  окруженную
белой решетчатой оградой, через которую были видны качели, песочница, стенки
и горка.
   А Ален, разве он не обзавелся сегодня утром другом?
   - Я счастлив, черт по...
   Нет! Он не ругался, пусть  даже  и  мысленно.  Это  было  сильнее  его  и
обуславливалось воспитанием, которое он, в свою очередь, стремился привить и
сыну.
   Потому что ему самому оно так хорошо удалось?
   Нескольких бранных фраз, нескольких звуков, стонов, выразительных  криков
за стеной оказалось достаточно для того, чтобы он  пришел  в  волнение,  как
если бы только что сделал пугающее открытие.
   И он действительно его сделал. Эти слова - он знал, что  они  существуют,
потому что слышал их из уст школьных  товарищей,  потому  что  читал  их  на
стенах уборных. Эти способы заниматься любовью - он имел о них теоретическое
представление  из  прочитанных  тайком  книг,  из   газетных   статей.   Это
неистовство, этот бред, это скотство... О них говорилось даже в Библии!
   Но знать, что в его доме люди, отделенные от него,  его  жены,  сына,  их
жизни, их верования, их табу всего лишь простой перегородкой, так  вот,  что
эти люди предаются...
   Откуда  вдруг  эта  потребность  узнать  о  них  побольше,  слушать   их,
приблизиться к этим людям?
   Ведь он подслушивал их три ночи кряду, стараясь не уснуть - а ведь обычно
он так дорожит сном, - и испытывая разочарование, если ничего не происходило
или если происходили лишь довольно банальные вещи.
   Он видел того мужчину - тот был выше его, сильнее его,  красивее его.
Он не производил впечатления какого-нибудь несчастного, снедаемого своим
пороком и угрызениями совести. От него веяло здоровьем, простой и свобо-
дной жизнью.
   Женщина, которую он видел лишь со спины и  разглядел  только  ее  волосы,
тоже, по-видимому, была красивой.
   Повстречайся он с ними в другом месте - он бы ничего  не  заподозрил.  За
стойкой своего офиса он бы услужливо принимал их,  чтобы  продать  им  самый
дорогой тур.
   У их полноватого сына были манеры маленького  мужчины,  но  Ален,  обычно
такой придирчивый в выборе друзей, уже принял его.
   Так кто же все-таки прав?
   Тот мужчина не вставал в половине седьмого  и  не  шел  в  свою  контору.
Каждое утро он подолгу лежал подле женщины с желанным, соблазнительным телом
в постели, рисовавшейся Эмилю украшенной  всякими  финтифлюшками,  как  ложе
куртизанки.
   А их сын? Ходил ли он в школу, в лицей? Вероятно, да.  Наверняка  он  уже
давно владел мопедом. Его не заставили ждать многие годы - не  только  из-за
того, что это большой расход, но и из-за боязни несчастного случая.
   У него были все пластинки, которые он  хотел.  Через  несколько  дней  он
станет в глазах Алена неким героем, идеалом, на который тот будет  стараться
походить.
   Разве пришло бы Жовису в голову в воскресное утро оставаться в шортах,  с
голым торсом и в таком виде показаться на террасе?
   Пусть это пустяк, просто банальная деталь, но он знает,  насколько  важны
такие вот детали.
   Да и себя он тоже хорошо знает. Если он сейчас в таком смятении,  зол  на
самого себя, так это потому, что не  впервые  он  проходит  через  кризис  и
всякий раз это заканчивалось горечью и стыдом.
   Он счастлив...
   Был ли он счастлив, к примеру,  в  восемнадцать  лет,  в  так  называемом
"прекрасном возрасте", когда работал у мэтра Депу, который обращался  с  ним
как с лакеем, несмотря на то, что  он  блестяще  сдал  экзамены  на  степень
бакалавра?
   Он-то верил, что у него есть будущее, очень скорое будущее, которое сулил
его диплом, а свои дни проводил в  конторе,  выходившей  окнами  на  вонючий
двор.
   Тогда он убежал. Как убежит позднее - ибо и в том и в другом  случае  это
было именно бегство - из торговой импортной конторы на Каирской улице.
   В туристическом агентстве "Барийон", когда он только  начал  работать  на
улице Пуассоньер, он тоже пал духом и по вечерам читал газетные объявления о
найме на работу.
   Он учил английский, немецкий, испанский. Учился бухгалтерскому учету. Ему
бы хотелось знать все, чтобы побыстрее подниматься по служебной лестнице...
   Чтобы убежать еще дальше, еще выше?
   Наконец его заслуги признают. Г-н Арман  назначает  его  в  агентство  на
площади Бастилии, где спустя два года он заменяет директора, умершего у себя
в кабинете от апоплексического удара.
   Помещения отделываются заново. Он ведет себя как хозяин.  Он  переезжает,
выбрав светлую квартиру - без  обоев  в  цветочек  на  стенах,  без  пыльных
закутков, не пропахшую потом нескольких поколений жильцов.
   Вино было чересчур сладким, но Бланш пила его с удовольствием.
   - Тебе оно не нравится?
   - Да нет.
   В клетке прыгала канарейка.
   - Хозяин! Сколько с меня?
   Они мешали игрокам в карты, которые, наверное, вообразили, что они  зашли
сюда лишь из любопытства.
   Вот, к примеру,  г-н  Арман...  Важная  фигура...  Женат  и  имеет  двоих
сыновей... Владеет виллой в парке  СенЖермен,  в  нескольких  километрах  от
Версаля, куда возвращается каждый вечер... Много разъезжает для установления
связей...
   Между тем, когда он так разъезжает, то берет  с  собой  свою  секретаршу,
которой нет и двадцати пяти. Можно почти с уверенностью утверждать,  что  он
купил ей квартиру в XVI округе, несмотря на еще одну, уже давнюю, связь.
   Служащим это было известно. Его  друзья  тоже,  наверное,  это  знали.  В
конторе на Елисейских полях, где персонала  было  побольше,  он  переспал  с
большей частью своих работниц. Они  не  были  на  него  в  обиде.  Наоборот,
инициатива исходила от них самих.
   Никто его не критикует. Он остается уважаемым и преуспевающим  человеком.
Неужели в спальне, в постели, он ведет себя как тот сосед с красной машиной?
   - Возвращаемся?
   - Как хочешь.
   - Похоже, собирается гроза, - сказал он, потому что небо на западе  и  на
юге потемнело.
   - А не спросить ли нам название этой деревни?
   Он обратился к копавшемуся в земле  старику;  тот  снял  свою  соломенную
шляпу.
   - Название? Бог мой, вы здесь  и  не  знаете,  как  она  называется?  Это
Ранкур, черт возьми. Но это не  деревня.  Здесь  нет  ни  мэрии,  ни  школы.
Поселок находится там, внизу, в сторону фермы Буарона.
   - Папа, вы нарочно оба так медленно идете?
   Нет. Это был воскресный шаг. Они прогуливались. Их ничего не ждало.
   - Ты что, спешишь?
   - Меня это утомляет.
   - Пойдем быстрее. Ты н