тся ужинать. Машину он в гараж не загнал, а оставил у дверей. Услышав три коротких гудка. Боб свесился из окна. Он очень вытянулся, но остался таким же худым; голос у него ломался, движения стали неуклюжими, словно мальчик еще не привык к тому, что превращается в мужчину.
     Г-жа Годишон отнюдь не приходила в восторг, когда Франсуа приезжал ужинать домой. Ей казалось, что тем самым он крадет часы ее вечернего общения с Бобом.
     - У меня только холодный ужин. Вы же не позвонили, что приедете.
     Франсуа поставил в квартире телефон, а ванную и кухню переоборудовал на современный лад.
     - Папа, ты вечером уходишь?
     Надо ли это понимать так, что Бобу тоже хочется, чтобы он ушел вечером? Франсуа не раз задавался подобными вопросами. Иногда во время ужина у него создавалось впечатление, будто своим присутствием он нарушает семейный уют, к которому не имеет никакого отношения. Возникло неловкое молчание. Г-жа Годишон и Боб обменялись взглядами, значения которых он не понимал.
     Интересно, знает ли она, что мальчик утром был на кладбище? Вполне вероятно. Может, это она и купила розы? Они оба воображают, будто Франсуа ничего не известно, а ему так хочется рассказать, во всяком случае Бобу, что он тоже съездил в Иври.
     - Машину я оставил у дома, потому что собираюсь прокатиться с тобой. Разумеется, если это тебе доставит удовольствие.
     - Ты же знаешь, это всегда доставляет мне удовольствие, но...
     Что это? Уж не подает ли г-жа Годишон мальчику знаки за спиной Франсуа?
     - Что - но?
     - Нет, ничего. Сделаю завтра.
     - Если что-нибудь срочное...
     - Нет, папа. Я с удовольствием проедусь.
     Бобу нравятся машины, особенно эта, открытая, которую Франсуа купил несколько недель назад - на лето.
     Время от времени в конце дня они вместе выезжают на прогулку. Едут вдоль Сены до Сен-Клу, сворачивают на Довильскую автостраду, иногда доезжают до Мантла-Жоли и там замаривают червячка в летнем кафе на берегу.
     - Когда ты научишь меня водить?
     - Пожалуй, этим летом на море или в деревне.
     - Мы поедем вместе на море?
     - Да, надеюсь выкроить месяц отпуска.
     - Ты уже третий год обещаешь и каждый год приезжаешь ко мне только на воскресенья.
     Любит ли его Боб? В иные дни Франсуа уверен в этом, но порой чувствует, что между ними возникает отчуждение. И всегда по причине замкнутости сына. Боб без умолку болтает о чем угодно, как будто догадывается, что отцу хочется задать какие-то вопросы, которые мальчик предпочел бы не слышать. И первым, разумеется, вопрос, поставивший бы все на свои места: ходят ли среди соучеников Боба толки про "Хлыст" и его издателя. И если да, то не сторонятся ли Боба другие ребята?
     Может быть, главное в этом. Вплоть до этого года Боб старался и делал прямо-таки блестящие успехи. Но вдруг, несколько месяцев назад, превратился в неуспевающего, словно потерял вкус к учению, и школа стала ему в тягость.
     Они катили в машине по почти пустым улицам, проехали мимо Эйфелевой башни, встретили у моста Мирабо запоздалый караван барж.
     - Боб, ты ничего не хочешь мне сказать?
     - Нет, папа. А почему ты спрашиваешь?
     - Просто так. Я рад, что мы с тобой вдвоем. Знаешь, это ведь самые лучшие мои часы за весь день. Помнишь, как мы, словно друзья, в первый раз приехали в Довиль?
     - Да.
     - Мы ведь по-прежнему друзья?
     - Да.
     Разговор раздражает мальчика, и Франсуа это чувствует, но сегодня он немножко опечален, возможно из-за роз на могиле. Уж не ревность ли это?
     - Я очень хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы никогда не знал бедности. Помнишь, какие мы были бедные?
     - Прошу тебя, папа, не будем об этом.
     - Ты прав. Я тоже не хочу больше думать об этом.
     Бедность слишком уродлива. Слишком ужасна. И я клянусь, что больше мы никогда не будем бедными.
     Сейчас они поднимаются по склону в Сен-Клу. Они могли бы поехать в Буживаль и взглянуть на дом, где родилась мать Франсуа. Сейчас дом уже обветшал, желтая краска облупилась, и на воротах в одичавший сад висит табличка: "Продается". Пожалуй, теперь Франсуа начинает лучше понимать свою мамочку, которая так и не сумела примириться с бедностью. Но уж ему-то больше не придется мириться с нею. Нет, ни за что на свете он больше не согласится на вечный страх и униженность, на безнадежное ощущение собственного ничтожества, которые несет с собой бедность.
     - Боб, тебе нравится новый велосипед?
     - Да, папа. Потрясающая машина.
     И все равно в его ответе, как всегда, не чувствуется подлинной радости. Нет какого-то огонька.
     - Может, съедим где-нибудь мороженого?
     - Как хочешь, папа.
     Навстречу им едут машины, где сидят парочки, в некоторых лежат букеты цветов. Они напомнили Франсуа утренние розы; поэтому он замолчал и уставился на дорогу.
     Нет, не стоит еще раз показывать мальчику дом, где родилась его бабушка. Это ему совершенно неинтересно.
     А о чем сейчас может думать Боб? И, как бы отвечая на вопрос, мальчик пробормотал:
     - Что-то дядя Рауль давно не заглядывал к нам.
     Всю обратную дорогу Франсуа ощущал внутри странную пустоту.

Глава 4

     Паркуя машину на Елисейских полях, Франсуа заметил м-ль Берту, выходящую из станции метро "Георг V", и решил подождать ее. Вчерашнего инспектора не было.
     Но это ничего не значит. Возможно, он сменился, а возможно, дежурство у него начинается в девять.
     М-ль Берта семенила степенно, неторопливо, прямо-таки с торжественностью курицы. Франсуа задал себе вопрос: о чем она думает сейчас, не подозревая, что за ней наблюдают, и что вообще она думает о нем? Она очень набожна и обо всем на свете имеет сложившееся мнение. Перед работой ухитряется сходить к заутрене.
     Терпеть не может Шартье, который, зная ее добродетельность и щепетильность, развлечения ради рассказывал при ней разные непристойные истории и нарочно выбирал самые грубые слова. Было время, когда он доводил ее до исступления тем, что, проходя мимо, шлепал ее по массивному заду всякий раз, когда она стояла. А если сидела, протягивал руки с таким видом, словно собирался схватить ее за грудь. И однажды разразился грандиозный скандал. М-ль Берта заявила: "Или я, или он!"
     Франсуа с трудом удалось сохранить обоих. Шартье дал обещание оставить м-ль Берту в покое и почти сдержал его, то есть сменил жесты на гримасы. Например, уставится ей на грудь и облизывается.
     - Вы меня ждете? - удивилась м-ль Берта, увидев на тротуаре Франсуа. - Забыли ключ?
     - Нет, просто увидел, как вы выходите из метро, и решил подняться вместе с вами.
     По пути Франсуа взял почту. Лифт поднял их к ним на этаж. Комнаты по левую сторону коридора убирают рано утром, и как раз сейчас уборка заканчивалась. На правой же стороне, где размещается редакция "Хлыста", уборка производится вечером, после окончания работы.
     Все шло как обычно. М-ль Берта сняла перед зеркалом шляпку, взбила волосы, воткнула в них несколько шпилек. Франсуа стоя просматривал почту и вдруг с недоумением услышал:
     - Вы утром не поднимались сюда?
     - Нет, а что такое?
     - Может быть, Шартье заходил?
     Имеется всего три ключа - у Франсуа, у м-ль Берты и у Шартье. Уборщицы пользуются специальным универсальным ключом.
     - Было бы странно, если бы Шартье заглянул сюда ни свет ни заря, - заметил Франсуа.
     Шартье сегодня утром отправился за данью к "объекту". В девять он должен быть в Отейле, попытаться застать дома одного подрядчика-строителя, которого не сумел поймать в его конторе. В кармане у него оттиск будущей первой страницы и статьи, которая, вероятнее всего, не увидит света. Дело, в общем-то, не слишком жирное: тысяч на двадцать, если не на пятнадцать.
     - Шеф, взгляните! На машинке табачный пепел. Кто-то печатал на ней: резинка лежит не там, куда я ее кладу, и каретка не поставлена по центру. - М-ль Берта принялась выдвигать один за другим ящики своего стола. - Кто-то определенно рылся в моих вещах!
     - Что-нибудь пропало?
     - На первый взгляд нет. Точно сказать не могу, но чувствую, что кое-какие вещи лежат явно не на своих местах.
     Все досье стоят в двух металлических картотеках, ключ от которых, как правило, кладут под бронзовый колокольчик, служащий пресс-папье. В горах такие колокольчики вешают коровам на шею, как ботало. Франсуа привез его из Савойи, когда отвозил дочку в санаторий, где, как ему сказали, есть небольшая надежда на то, что девочку вылечат.
     - Мсье Франсуа, мне кажется, кто-то открывал картотеки. Насчет левой я просто уверена. Я закрываю ее на один оборот ключа, потому что, если повернуть два раза, замок иногда заедает. А сейчас она закрыта на два оборота.
     Франсуа вдруг поймал взгляд Рауля, который неслышно вошел и теперь с любопытством уставился на брата.
     - Слышал?
     - Да, - ответил Рауль и невозмутимо, а может быть, со скрытой насмешкой добавил:
     - Ты же сам мне вчера говорил. Они начали атаку.
     - Вам что-нибудь известно? - спросила м-ль Берта у Франсуа. - Это полиция?
     - Пойду попробую что-нибудь разузнать.
     Возвратился Франсуа минут через пятнадцать.
     - Позвонил ночному сторожу. Тот еще не лег. Утверждает, что ничего не видел и не слышал. Управляющий зданием был весьма холоден. Повидал я и женщин, которые вчера между шестью и семью убирали комнаты.
     Они клянутся, что прошлись пылесосом всюду и не могли оставить пепла.
     - А тем более окурок, который валяется у тебя в пепельнице, - пробурчал Рауль. - В твоей корзинке для бумаг пустая коробка спичек, а кто-то, сидя на твоем месте, точил карандаш.
     - Мадмуазель Берта, соедините меня, пожалуйста, с экспедицией.
     Франсуа бесило поведение брата. В Рауле было что-то от того англичанина, который всюду следовал за цирком в надежде увидеть, как лев сожрет укротителя.
     - Алло! Экспедиция?.. Это Франсуа Лекуэн. Звоню вам, чтобы справиться, получили ли вы тираж "Хлыста"?.. В полдень будет в киосках?.. Нет, ничего. Просто типография вчера запаздывала, и я опасался, не будет ли каких-нибудь затруднений с доставкой. Всего хорошего. - И, повернувшись к м-ль Берте, он попросил:
     - Вы не могли бы проверить, не пропало ли что-нибудь из папок?
     - Могу, но это займет много времени, а я собиралась вместе с мсье Раулем заняться выплатной ведомостью.
     - Ведомость потерпит.
     - А вам не кажется, что если бы это была полиция, то она заявилась бы днем и с постановлением на обыск?
     Внешне Франсуа выглядел спокойным, но в нем что-то произошло. Со вчерашнего вечера его что-то угнетало.
     Утром за завтраком он почти не разговаривал с Бобом, в чем теперь раскаивался. У г-жи Годишон было плохое настроение. Из дома он вышел как в воду опущенный и по пути даже не обратил внимания на погоду.
     - Послушай, - обратился он к Раулю, - ты хоть установил, кто передал тебе эту заметку?
     Франсуа редко разговаривал с братом в таком тоне, и Рауль сделал вид, будто ничего не заметил. Он как раз извлек бутылку из очередного тайника и хлебнул прямо из горлышка, что всегда вызывало отвращение у м-ль Берты.
     - Прости, Франсуа, что не ответил. Я думал о другом. Голову могу прозакладывать, что эти свиньи пили из моей бутылки. Что ты спросил? Нет, мой мальчик, я так и не вспомнил. Сам знаешь, сколько их нам приносят!
     - И не узнал ни почерк, ни бумагу?
     - Готов поспорить, что это пришло по почте. От постоянных сотрудников я требую, чтобы заметки и статьи были отпечатаны на машинке, за исключением разве что нескольких строк, написанных прямо тут, в редакции. Слушай, а ты не подумал, что, если Фердинан прав и у нас ночью действительно шарили, сегодняшний визит Шартье может скверно кончиться?
     - Его не отменить - слишком поздно. Сейчас Шартье уже, наверное, там.
     - В таком случае дай Бог, чтобы клиент его не принял.
     - Чего ты, собственно, боишься?
     - Не знаю. Просто какая-то неуверенность.
     Да, утро выдалось неприятное: ощущение такое, словно с нетерпением ждешь грозы, а она все никак не разразится, или словно все тело у тебя облепили мухи.
     И такой вот мухой в данном случае стал Рауль, которому оказалось нечего делать: м-ль Берта занята, а она нужна ему, чтобы подсчитать гонорары за последний номер.
     Поэтому он, насвистывая, слонялся из комнаты в комнату, иногда останавливался перед братом и, почесывая голову, изучающе смотрел на него. Франсуа, чтобы скрыть беспокойство, разбирал почту, прочитывая каждое письмо от слова до слова и делая на полях бессмысленные пометки.
     Буссу никогда не приходил в редакцию с утра, а уж в день после верстки и подавно. Утро выхода газеты всегда было пустым, и даже посетители, как сговорившись, почти не заглядывали. Зазвонил телефон.
     - Мсье Франсуа, вас Пресбурская улица.
     Видимо, Вивиана только что позавтракала в постели.
     После этого она любит поболтать по телефону с Франсуа.
     - Как ты? Как сын?
     - Благодарю, хорошо.
     - Ты обязательно должен сходить на этой неделе в "Марбеф". Там идет потрясающий фильм. Возможно, я даже посмотрю его вместе с тобой второй раз.
     - Ладно.
     - Что с тобой?
     - Ничего. Совершенно ничего.
     - У тебя кто-то сидит в кабинете? Перезвонить потом?
     - Нет.
     - Пообедаем вместе?
     - Боюсь, что нет. Сегодня утром у меня куча дел.
     - Ты позвонишь мне?
     Ему не в чем упрекнуть Вивиану. Напротив. Она славная, ничуть не обременительная. Не вводит его в расходы, более того, удерживает от них. Целые дни проводит, ожидая его, и никогда не выказывает неудовольствия, даже если он в последний момент отменяет назначенное свидание. И все-таки, может быть, Рене была права?

***

     Пьебеф поставил одним из условий своего сотрудничества, чтобы с ним не пытались связываться: увидеть его можно было только на встречах, о которых он извещал разными окольными путями. А до Буссу, который все еще не пришел, вообще невозможно добраться - ни по телефону, ни любым другим способом. Этот человек, который может болтать с первым встречным о самых интимных сторонах своей жизни, молчал как каменный, когда речь заходила о том, где он квартирует. Даже спустя три года Франсуа не представляет, в каком квартале живет его главный редактор.
     Но почему он подумал о Рене? Франсуа попытался восстановить ход мыслей, наведших его во время звонка Вивианы на невестку.
     Началось с адвоката. Франсуа решил, что осторожности ради надо бы посоветоваться с ним. Его адвокат такой же неудачник, как Буссу, Рауль, Шартье и экс-инспектор Пьебеф. В пятьдесят пять лет он в засаленной мантии бродит по коридорам Дворца правосудия в поисках какого-нибудь двадцатифранкового дела. Как у них всех, у него, должно быть, тоже есть какой-нибудь порок. Но не пьянство. И, в отличие от Франсуа, не слабость к женскому полу.
     Если бы только Рауль перестал свистеть! Но Франсуа не решается попросить его об этом, боясь, как бы просьба не прозвучала слишком раздраженно.
     Итак, он подумал, что в таком деликатном деле идеальным советчиком был бы человек вроде Марселя. Старик Эберлен обладал прекрасным нюхом. Возможно, Марсель и не способен на блистательную защитительную речь, но уж зато знает кодекс вдоль и поперек, особенно самые извилистые его закоулки. Стоит задать ему юридический вопрос, и он напряженно замирает, ну в точности хищная птица в полете, и через секунду находит решение, какое большинству его коллег и не снилось.
     Отсюда вывод: очень жаль, что он поссорился с Марселем. А поскольку причиной ссоры была Рене, он стал думать о ней. Итак, круг замкнулся, а его холодность в телефонном разговоре с Вивианой опять же навела на мысль о Рене.
     "Бьюсь об заклад, вам будет этого недоставать!"
     Он залился краской, когда Рене произнесла эти слова, и потом неоднократно мысленно пережевывал их, вникая в их тревожный смысл. Происходило это в ту пору, когда в связи с "Вестником Сен-Жермен-де-Пре" Франсуа часто виделся с невесткой. По возможности он старался приходить на набережную Малаке, когда точно знал, что брата нет дома, а девочки гуляют с гувернанткой в саду Тюильри.
     Рене очень скоро заметила, что волнует его. В то время - а может, оно еще не прошло? - она представляла собой откровенную самку, и в ее присутствии Франсуа не мог удержаться и начинал рисовать себе самые разнузданные картины. Он жадно впивался взглядом в каждый кусочек не скрытого одеждой тела, следил за каждым ее движением, до боли вонзая ногти в ладони, когда под облегающим шелком платья явственно обрисовывался ее зад.
     - Это правда, Франсуа, что у вас есть тайные пороки?
     Даже голос ее и тот наводил на мысль об алчной плоти, о теле, распростертом на белизне простынь.
     - Кто вам это сказал?
     - Марсель. Он утверждает, что вы уже в юности были распутны. И еще он мне рассказал, что любовница у вас уличная девка и что вы спокойно дожидаетесь, когда она освободится после очередного клиента.
     Вивиана уже с неделю жила на улице Дарю.
     - Она больше не занимается этим, - объяснил Франсуа.
     - Вот как? Значит, спит только с вами?
     - У меня все основания так полагать.
     - А знаете, Франсуа, по-моему, это огорчительно.
     - Огорчительно? Для кого? Для нее?
     - И для нее, и для вас. Особенно для вас. Бьюсь об заклад, вам будет этого недоставать. Наверно, вас возбуждало, что кто-то прямо перед вами обрабатывал ее.
     Это словцо "обрабатывал" врезалось ему в память и лучше всякого другого вызывало в воображении соблазнительные картины.
     - Ну признайтесь: вы всегда были распутны.
     - Я не знаю, что вы под этим подразумеваете.
     - Расскажите, как вы начали.
     И Франсуа включился в игру. Он понял, что она очень возбудима. Чаще всего Рене принимала его в будуаре, соседствующем с ее спальней. Там, неподалеку от красивого инкрустированного секретера, стояла кушетка, обтянутая желтым атласом, на которой и располагалась Рене в достаточно вольной позе.
     - Рассказывайте же!
     - О чем?
     - Как у вас это произошло в первый раз?
     - Мне было семнадцать.
     - И до этого вы не знали женщин?
     - Нет.
     - Даже пальцем не касались? А я уже в тринадцать лет забавлялась с младшим братом моей подруги по пансиону. Кто же была эта особа?
     - Вашего возраста и даже немножко похожа на вас, может, чуть худощавей. Она была женой моего хозяина, издателя с улицы Жакоб, который вскоре обанкротился.
     - Она вас соблазнила?
     - Пожалуй.
     Франсуа рассказывал Рене про свои похождения с Эме и видел, как вздрагивает у нее живот, как нервно сжимаются бедра.
     - Она тоже была распутна?
     - Пожалуй. Она выбирала самые неожиданные места для занятий любовью.
     - Какие, например?
     - Однажды это было у меня в кабинете, и мы слышали за дверью голос ее мужа, который мог бы увидеть нас сквозь стекло, потому что была зима и горел свет. А в другой раз в Булонском саду, в кустах.
     - В такси тоже?
     - И даже в старинном фиакре. Очень часто в ложе кинотеатра "Макс Линдер", где я с тех пор ни разу не был.
     - А где еще?
     - Мне кажется, ее возбуждала мысль, что нас могут застать. Дома она намеренно не запирала дверь.
     - Муж знал?
     - Я сам часто думал об этом. Его приговорили к трем годам тюрьмы. Что с ними стало дальше, не знаю.
     Рене задавала все более конкретные, почти технические вопросы. На один из них Франсуа ответил:
     - Она вообще не носила панталон.
     Рене рассмеялась жарким гортанным смехом и вдруг быстрым движением задрала платье.
     - Я тоже. Смотрите!
     Франсуа била дрожь. Он не мог оторвать взгляда от ног Рене и чувствовал, что не в силах совладать с собой.
     Мельком подумал, удержало ли бы его присутствие в доме Марселя или кого угодно, и внезапно понял, почему люди решаются на изнасилование. Рене почти закрыла глаза, влажные губы ее были полуоткрыты; возбужденная до последней крайности, она продолжала поддразнивать Франсуа:
     - Обратите внимание, дверь здесь тоже не заперта, есть трое слуг, и один из них сейчас в дом