двери  ресторана.  Мальчишки  из  детства
становятся родственниками.
   - Дай я посмотрю на тебя, лейтенант милиции. Какие складочки у рта!..
   Мы идем к столику, продолжая разговаривать, но я уже плохо  слышу  Ленку.
Что-то изменилось в ресторанной обстановке. Я  никак  не  могу  собраться  и
"настроить фокус". А... мотоциклиста - вот кого нет. Пока я встречал  Лейку,
он исчез со  своей  дамой.  В  ресторане  два  выхода  -  один  в  вестибюль
гостиницы, другой на улицу. Он не хотел, чтобы его видела Ленка. Почему?
   - Ты меня слушаешь, Паш?
   - Да-да!
   - Я хотела уехать из Колодина. Все  уезжали.  Поступила  в  Ленинграде  в
Лесгафта. У меня всегда было  хорошо  с  гимнастикой,  ты  знаешь.  Но  отец
разболелся, пришлось вернуться. Преподаю в школе.  Смешно,  да?  Самарина  -
"училка".
   - С тройкой за поведение!
   Это когда мы убежали за Катицу, на необитаемый  остров,  нам  закатили  в
табель по тройке.
   - Мне и сейчас достается за поведение.
   -  Я  подумал  об  этом,  когда  увидел  тебя   на   мотоцикле.   Слишком
экстравагантно для Колодина.
   - Привыкла. В институте  пристрастилась  к  мотоциклу.  Когда  вернулась,
купила "Яву".
   - Ну, у вас даже чемпион по мотокроссу живет. Она становится серьезной  -
глаза холодные, неулыбчивые. Впервые вижу, что у нее серые глаза.  Раньше  я
знал только, что они красивые. Но смотреть в них было почему-то страшно.
   - Вопрос с подвохом?

   - Что ты, Ленка. Просто я видел у магазина...
   - Ну да, ты должен быть наблюдательным. Она крутит пальцами ножку бокала.
Ногти у нее покрыты бесцветным лаком. Слишком длинные и аккуратные ногти для
мотоциклистки. Вероятно, кто-то помогает ей возиться с машиной. Жарков?  Это
как болезнь - следить за мелочами, даже близкий человек становится  объектом
наблюдения.
   Ленка стала взрослой. Наверно, было кое-что в ее жизни за эти годы. И был
кое-кто.  Неприятно  думать  об  этом.   Не   мальчишечья   ревность,   нет.
Элементарный мужской эгоизм.
   - Ты не замужем?
   - Сам видишь.
   - Стала бы ты носить кольцо!
   - Стала. Это хорошо - кольцо. Только надо  носить,  когда  оно  радостно,
правда?
   Да, она стала взрослой.
   Она постепенно оттаивает после моей неловкой фразы о чемпионе. Надо  быть
осмотрительнее. Вернувшееся детство - только иллюзия.
   Ох, Ленка, я рад тебе, но мысли мои все время убегают к опустевшему  дому
на улице Ветчинкина.
   - Паш, да ты не слушаешь меня!
   - Не обижайся, пожалуйста.
   -  Я  не  обижаюсь.  Ты  и  раньше  был  такой  -  вдруг  уходил  куда-то
далеко-далеко. Но я знала, как тебя вернуть. А теперь не знаю... Ты так и не
подался
   в физики!
   - Только лейтенант милиции. Воюю с нарушителями...
   - Паша, говорят у Шабашникова нашли деньги!
   Это так странно. Он лес любит, зверей.
   - Не будем говорить о делах, ладно?
   - Не будем. Но он хороший, Шабашников. ...Мы  выходим  под  дождь,  когда
часы бьют полночь, а оркестр, фальшивя от усталости,  играет  "До  свиданья,
москвичи". Женщина в черном платье поет:
   "Все равно от меня никуда не уйдете".  Мы  не  москвичи,  мы  уходим.  На
пустой площади мокрый булыжник отражает алый  неоновый  свет  рекламы.  "Для
Аэрофлота  нет  расстояний..."  Хорошо  Аэрофлоту.  Но  кем  и  когда  будет
изобретено средство, позволяющее преодолевать те расстояния,  что  пролегают
между людьми? Ленка - и та все еще далека от меня, а Шабашников - как житель
иной планеты. Ленка, озоруя, шлепает по лужам.
   - Ну, что ты такой насупленный, Паш? Не  надо.  Утро  вечера  мудренее  -
царевна это знала! А хочешь, я покажу тебе одну  сцену?  Позавчера,  знаешь,
историк собрал наших педагогов и сказал, что намерен  поставить  вопрос  обо
мне.
   Она - руки в боки - выходит под фонарь.
   -  "Хочу  сказать  о  преподавательнице   физкультуры   Самариной   Елене
Дмитриевне. Я ничего не имею против мотоцикла как средства передвижения.  Но
хорошо ли, что член нашего коллектива, к тому же девушка, носится по городу?
Совместимо ли это с положением..." И пошел!
   - А ты?
   - Я? В ответ прошпарила наизусть .Чехова.  Помнишь,  Ивсеменыч  заставлял
нас учить "Человека в футляре"? "Если учитель едет на велосипеде, то что  же
остается ученикам? Им остается только ходить .на головах!.."
   - "И раз это не  разрешается  циркулярно,  то  и  нельзя...  Женщина  или
девушка на велосипеде - это ужасно".
   - Вот-вот. Все полторы страницы.  Учителя  рассмеялись,  на  том  и  дело
кончилось.
   Ленка  смеется,  подставив  дождю  лицо.  Из  темноты  выходит   постовой
милиционер.
   - Бежим! - Ленка хохочет и хватает меня за руку.
   Так в детстве мы бегали из чужого сада. Сумасшедшая девчонка!.. Мы топаем
по деревянному  тротуару.  Темный  Колодин  тонет  в  холодной  августовской
мороси.
   - Смотри, какой дождь! Веселый дождь, славный дождь.
   Нет, она осталась прежней Ленкой, которая хочет  щедро  сеять  радость  и
доброту.
   5
   За весельем жди похмелье... Сонная дежурная отпирает дверь гостиницы.
   - Вас искали.
   Взбегаю наверх. Номер пуст, сладко пахнет  камфарой.  На  столе  записка.
"Николаю Семеновичу стало плохо. Увезли в больницу. Комаровский".
   Звоню  в  больницу.  Дежурный  врач  отвечает,  что  у  майора   Комолова
прединфарктное состояние и они настоятельно рекомендуют не беспокоить его.
   - Никаких записок, никаких дел. Полный покой. Ему нельзя было выезжать  с
гриппом!
   - Что ему принести?
   - Ничего. Майор просил не сообщать родственникам до выздоровления.
   Только сейчас я ощущаю, как важно было для меня присутствие шефа. То, что
рядом всегда был старший по возрасту,  умный,  доброжелательный  человек,  я
воспринимал как должное. Смогу ли я работать без него?
   Впрочем, все это неважно... Лишь бы выздоровел!
   Я решаюсь отправиться к Комаровскому. Начальнику гормилиции не  привыкать
к ночным визитам.
   Капитан живет на улице  Каландарашвили.  Очень  трудная  была  фамилия  у
знаменитого иркутского партизана.
   .  Дождь  льет  по-прежнему.  Всхлипывают  ручьи.  Улица   Каландарашвили
граничит с поселком химкомбината. Здесь стоят стандартные деревянные дома, в
два этажа.
   За обшитой войлоком дверью слышатся возбужденные детские голоса. Кажется,
я всех разбудил. Мне открывает толстая  женщина  в  халате.  Детские  головы
выглядывают  из  темной  комнаты.  Одна,  вторая,  третья,-четвертая...  Ну,
Комаровский!
   - Бориса Михайловича нет, ушел по делам, - говорит жена капитана.  У  нее
мягкое, добродушное лицо. Руки красны от бесконечных стирок. - Вы  посидите.
На кухне ничего? Больше негде: детвора...
   Через час приходит  Комаровский.  Он  несколько  смущен  моим  визитом  -
стесняется, видать, многоголосого  семейства,  заполнившего,  как  всплывшая
опара, тесную квартирку.  Он  насквозь  продрог  и,  скинув  накидку,  долго
греется у печки, еще хранящей тепло.
   - Майор-то, а? Трудно будет без него.  -  Комаровский  сокрушенно  качает
головой. - А я у Шабашникова был. Решил поговорить  начистоту,  с  глазу  на
глаз. Да и майор посоветовал.
   Худой, усталый, без строгого форменного кителя, Комаровский похож  сейчас
на пожилого рабочего, вернувшегося из цеха после тяжелой смены.
   - Знаете, Павел Иванович, я думаю. Шабашников нас  не  обманывает...  Он,
конечно, догадался, в  чем  его  подозревают  и  почему.  Очень  переживает,
взвинчен  до  предела.  Кстати,  мы  навели  кое-какие  справки.  Шабашников
действительно был восьмого августа  у  соседей,  чинил  электропроводку.  Он
пользовался "роммелевским" ножом и унес его ,с собой в  сумке.  Это  было  в
четырнадцать часов.
   - Значит, нож, а  заодно  сапоги  могли  быть  украдены  только  восьмого
августа с четырнадцати до полуночи?
   - Выходит, так, - подтверждает капитан. -  Я  узнал  у  Шабашникова,  кто
навещал его в тот день. Кроме этих людей, никто  не  мог  проникнуть  в  дом
незамеченным.
   - И мы должны опираться на его показания как на свидетельские?
   - Само собой.
   Комаровский  достает  из  своего  потертого  бухгалтерского  портфельчика
листок.
   Что ж, будем считать, Шабашников дал "объективные показания". Однако  что
за иронический тон? - останавливаю я себя. Доверие - цепочка,  тянущаяся  от
человека к человеку. Разорви одно звено, и Вся цепь уже никуда, не  годится.
Комаровский верит в Шабашникова, и эта вера должна передаться мне.
   - Так вот, пять человек, - продолжает Комаровский. - - В  тот  день,  как
помните, Шабашников продавал щенков. Ну, и наши охотники заходили к нему. Вы
их знаете, наверно: врач Малевич, Анданов с почты. Лях из  райпромкомбината,
преподаватель автошколы Жарков. Был еще пятый. Но ни фамилии его,  ни  имени
Шабашников не знают. Видел его впервые.
   - А подробности этих визитов известны?
   - Кое-что. Врач пробыл у Шабашникова несколько  минут.  Он  просто  зашел
посмотреть на потомство знаменитой Найды.  Лях  тоже  пробыл  недолго,  взял
щенка в долг, под зарплату. Анданов выбрал щенка,  но  с  собой  не  взял  и
оставил  задаток  -  шесть  рублей.  Пробыл  около  получаса.  После   этого
Шабашников отправился в магазин.  К  приходу  Жаркова  он  был  уже  изрядно
"навеселе". Жарков купил щенка  и  предложил  "обмыть"  покупку.  Последнего
посетителя Шабашников уже не смог толком разглядеть. Тот говорил, что гостит
у родственников, неподалеку от Колодина...
   - А когда ушел этот последний гость?
   - Неизвестно.
   Значит, у нас теперь две задачи: отсеять лиц, имеющих достоверное  алиби,
и установить личность этого незнакомца.
   Выйдя от Комаровского, я  обнаруживаю,  что  небесное  ситечко  перестало
сеять влагу.
   Я и сам не замечаю, как через полчаса  оказываюсь  на  улице  Ветчинкина,
возле дома инженера. Видно, меня привела сюда смутная  надежда  на  то,  что
близость к месту преступления поможет разгадать загадку.
   Дом Осеева пуст и темен, как деревянный склеп. На другой стороне улицы, у
забора,  я  замечаю  неподвижную  темную  фигуру.  Кто-то   из   сотрудников
Комаровского. А вот и знакомые ворота на одной петле.
   Бац! От неожиданного толчка чуть не лечу с  дощатого  тротуара  в  грязь.
Машинально хватаюсь за кобуру.
   - Извините, извините, ради бога!
   Включаю фонарик.  Слесарь  Лях,  улыбаясь,  растерянно  разводит  руками.
Засмотревшись на дежурного, я и не заметил, как слесарь выскочил из ворот.
   - Извините, товарищ лейтенант! - Он уже узнал меня. - Задумался!  Но  это
хорошо, что случайно встретил вас. Я был у Шабашникова.
   - Догадался.
   - Мне не дает покоя... Я и не знал, когда опознал нож, что дело связано с
убийством инженера. Я, таким образом, обвиняю Шабашникова, да?
   - Почему вы так думаете?
   - У нас слухи распространяются быстро. Я тут же помчался  к  Шабашникову,
несмотря на ночь. Хотел расспросить его. Он не виноват,  товарищ  лейтенант.
Десять лет знаю его!
   Похоже, весь Колодин собирается встать на защиту  Шабашникова.  Странная,
однако, эта ночная встреча.
   - Идите лучше спать, товарищ Лях. Приходите завтра в горотдел,  выскажете
свои соображения.
   Он уходит. Начинает светать. Колодин в этот  час  кажется  таким  мирным,
уютным, он спит и видит сладкие утренние сны.  Кажется  невероятным,  что  в
этом городке могла произойти такая трагическая история.
   Произошла ведь! Где-то поблизости коротает тревожную ночь убийца...  Один
из пяти?
   6
   Воздух по-осеннему прозрачен, сопки, на  которых  просматривается  каждое
деревце, окружают умытый, прилизанный Колодин как  декорации.  "Хорошо,  что
солнце, - первая моя мысль.  -  На  сердечников,  говорят,  очень  действует
погода".
   В девять я уже в больнице. Главврач не может сообщить о  Комолове  ничего
утешительного.  "Состояние  не   внушает   особых   опасений..."   Резиновая
формулировочка!
   К двенадцати в горотдел собираются сотрудники  Комаровского,  еще  ранним
утром отправившиеся по  срочному  заданию.  Они  сообщают  немаловажные  для
расследования данные о пятерых охотниках, побывавших у Шабашникова  накануне
убийства.
   Врач Малевич вечером заступил на дежурство в поликлинике. Он отлучался  с
места дежурства не более чем на пять минут. От поликлиники до дома Осеева  -
около трех с половиной километров. "Исключается".
   Анданов, "почтмейстер", в тот же вечер уехал из
   города, повез  в  областную  клинику  больную  жену,  которая  неожиданно
почувствовала себя хуже... "Проверить. Что за срочный отъезд?"
   Лях, выйдя  от  Шабашникова,  направился  вместе  со  щенком  к  приятелю
Новикову, который раньше служил в милиции собаководом. Беседа затянулась  до
часу ночи. Показание Новикова не вызывает сомнений.
   У Жаркова  четкого  алиби  нет.  Сторожиха  продовольственного  магазина,
дежурившая неподалеку от дома Жаркова, сообщила, что часов в  десять  вечера
чемпион укатил на своем спортивном ИЖе. Когда вернулся Жарков, сторожиха  не
знала. В одиннадцать тридцать на улице был выключен свет в результате аварии
на электростанции. "Разобраться". О пятом посетителе ничего не известно,  но
меры к розыску приняты.
   Что ж, "иксом" мы еще займемся. Пока остаются двое. "Почтмейстер"  с  его
срочным отъездом интересует меня больше, чем Жарков. Не слишком новый способ
получить  алиби:  отправляешься  на  вокзал,  берешь   билет   и   незаметно
возвращаешься обратно. Задача в том, чтобы в конце концов оказаться в пункте
назначения. Комолов называл этот маневр "заячьим скоком". Бывает, что  заяц,
уходя от преследования, вдруг делает прыжок в сторону, и охотник  натыкается
на оборванную строчку следов.
   Надо исключить и возможность "заячьего скока".
   Что касается мотоциклиста...
   - Борис Михайлович, давно Жарков живет в Колодине?
   - Постоянно - с полгода.
   - То есть он приехал в  одно  время  с  Осеевым?  Что  привлекает  его  в
Колодине? Чемпион мог поселиться поближе к "центру".
   - Видимо, личные дела. Но долго не удержится. Летун.
   - Ну, а как Анданов?
   - Этот сменил несколько городов, пока не осел у нас. Он охотник до  мозга
костей. Ему глушь нужна, тайга. А в наши дни сами знаете: сегодня  глушь,  а
завтра заводские трубы выросли. Строятся сибирячки...
   Как бы в подтверждение слов капитана со  стороны  химкомбината  доносится
мощный удар. Дом крякает, дребезжат стекла.
   -  Диабаз  подрывают,  -  объясняет  Комаровский.  Густое   облако   пыли
поднимается над Молькой, тянется к небу.
   - Кстати, сегодня летная погода, - замечает Комаровский как бы невзначай.
- Должны прилететь жена и дочь Осеева.
   Похоже, шеф дал указание Комаровскому заботиться об мне - не  упустил  бы
чего по молодости лет.
   - Я звонил на химкомбинат,  -  продолжает  капитан,  -  чтобы  встретили.
Несладко им: вместо новоселья на похороны.
   Нет, он заботится не  только  обо  мне,  обязательный  колодинский  "дядя
Степа".
   - Машина будет сегодня в вашем распоряжении, Павел Иванович.
   - Отремонтировали?
   - Кое-как. Обещают  другую  дать,  да  не  спешат.  Захолустный  городок,
обойдемся, мол...
   В его голосе уже звучат просительные интонации:  вы-то  ближе  к  центру,
посодействовали бы. Старшинские хитрости, капитан...
   Звоню в отделение  связи  Анданову.  "Надо  бы  побеседовать.  Когда  вам
удобно?"
   - С двух до трех я обедаю дома, - говорит Анданов.
   Дом двухэтажный, старый. Лестница музыкальна, словно ксилофон.  У  каждой
ступеньки свой неповторимый скрип. Ровно в два я у двери. И  тут  же  чьи-то
шаги повторяют музыкальную фразу. Стук палки отбивает такт.
   Ступеньки даются Анданову нелегко, на лице появляется гримаса боли, когда
он заносит негнущуюся правую ногу. В руке - новенькая,  еще  не  захватанная
пальцами клюка.
   Держится он холодно и с достоинством, подчеркивая  всем  поведением,  что
пригласил меня не из чувства гостеприимства,  а  исполняя  свой  гражданский
долг.
   - В моем  распоряжении  минут  двадцать.  Я  должен  еще  пообедать.  Вам
достаточно двадцати минут?
   Он говорит так же, как и движется, - размеренно и четко. Мышцы  лица  при
этом остаются неподвижными: словно маской прикрыт. Что ж, профессия налагает
отпечаток.  Дотошность,  пунктуальность,  сосредоточенность,   малоподвижный
образ жизни - все это отразилось в сидящем передо мной человеке. Наверно, он
хороший почтовый работник.
   - Я не знал, что у вас больная нога. Заставил спешить?
   - Пустяки. Ушибся, пройдет.
   Я коротко объясняю: дело об убийстве Осеева требует  выяснения  кое-каких
деталей, и он, Анданов, может нам помочь. Медлительно, заученными движениями
Анданов набивает трубку, открыв ярко-желтую  коробочку  "Золотого  руна".  У
него сильные волосатые пальцы.
   - Не знаю, смогу ли помочь, -  говорит  Анданов.  -  Я  плохо  его  знал.
Кажется, он не увлекался охотой.
   - Но вы, наверно, знакомы с кем-нибудь из людей, близко знавших Осеева. С
Шабашниковым, например.
   - С Шабашниковым я знаком.
   - Когда вы видели его в последний раз?
   - Последний раз?  Одну  минуточку.  Анданов  затягивается,  душистый  дым
плывет по комнате.
   - Постойте... Это было перед моим отъездом восьмого августа. Я заходил  к
нему, хотел купить щенка.

   - Шабашников ничего не говорил вам об Осееве?
   - Ничего. Я слышал, что  Шабашников  якобы  заподозрен...  Извините,  что
вмешиваюсь. Но Шабашников не способен совершить что-либо противозаконное.
   Мельком  оглядываю  фотографии  на  стенах.  Бесчисленные  снимки   жены:
маленькая полная девочка в кудряшках, с ямочками на щеках,  потом  маленькая
полная девушка с ямочками, потом женщина все с той  же  не  тронутой  годами
улыбкой и с теми же кудряшками.
   "Самого" не  видно  на  фотографиях,  только  два  сравнительно  недавних
снимка. Бывают люди, которых трудно представить  детьми,  и  Анданов  из  их
числа. У него не было младенчества, он не ползал перед объективом  на  голом
пузе и не ждал  птички,  которая  вот-вот  вылетит  из  круглого  стеклышка.
Длинное пальто,  барашковый  воротник,  руководящий  "пирожок"  на  затылке.
Таким, наверно, он появился на свет и сразу принялся  за  сортировку  писем,
телеграмм и другую общественно полезную деятельность.
   - Во сколько вы ушли от Шабашникова?
   - Часов в пять.
   Мягко и деликатно я  стараюсь  получить  от  Анданова  ответ  на  вопрос,
который  не  хочу  задавать  "в  лоб".  Анданов  оказывается  гораздо  более
понятливым, чем я ожидал. Он облегчает мою задачу.
   - В тот же вечер я выехал из Колодина. Жена почувствовала себя хуже, и  я
решил поместить ее в областную клинику. Здешние врачи, увы...  Впрочем,  вам
это неинтересно. Очевидно, молодой человек, вы хотите установить алиби всех,
кто был у Шабашникова? Что ж, пожалуйста.
   Как бы ни раздражал меня этот холодный тон, я начинаю  чувствовать  нечто
вроде благодарности к этому спокойному, сдержанному человеку. С ним не  надо
финтить.
   - Назвать поезд?
   - Да.
   - Я выехал со станции  Коробьяниково  в  десять  тридцать.  Вагон  шесть.
Мягкий. Там были двое проводников-мужчин.
   Он говорит уверенно и спокойно.
   - Когда вы уходили, Шабашников был трезв?
   - Да.
   - Много вы оставили задатку за щенка?
   - Шесть рублей.
   - Зря вы это сделали: Шабашников тут же напился.
   - Я должен был заплатить. Но, к сожалению, расходование суммы от меня  не
зависело.
   Комната у Анданова большая и сумрачная. Тюлеч вые накидки  на  тумбочках,
герань и- "слезки" на окне, ракушечные шкатулки  -  здесь  ощутимо  недавнее
присутствие хозяйки, домовитой и рачительной. Квитанции и жировки  аккуратно
подколоты на гвоздик.
   В доме, должно быть, знают цену деньгам. Расписание  поездов  в  рамочке:
белый реактивный самолет над красным электровозом. "Почтмейстер"  и  дома  -
как на работе.
   - Надеюсь, содержание нашего разговора...
   -  Я  знаю  порядок,   -   перебивает   меня   Анданов.   Скатываюсь   по
лестнице-ксилофону под дикий вопль ступенек. Интересно, что у него на  обед?
Мне представляется длиннолицый унылый человек, сосущий сухарь  над  ст