аканом
бледного чая.
   -  Не  похищены  ли  у  вашего  мужа   вместе   с   деньгами   какие-либо
драгоценности, дорогие вещи?
   - Вещи?
   Женщина в черном шерстяном  платке  и  черном  платье  смотрит  на  меня,
стараясь сквозь ворох собственных мыслей добраться до  смысла  вопроса.  Вся
наша суета так далека от нее, так ничтожна. Если  бы  мы  приходили  до.  Не
после, а до.
   Дочь Осеева сидит чуть поодаль. Похожа на мать, такое же строгое красивое
лицо, брови вразлет.
   - Драгоценности?
   Если бы убийца унес с собой хоть что-нибудь еще, кроме денег, мы получили
бы в руки нить. Вещи оставляют заметный след.
   - Разве что янтарные  запонки,  -  говорит  дочь.  Она  смотрит  на  меня
неподвижными глазами. Зачем  все  это?  Для  меня  запонки  -  это  запонки.
Вещественное доказательство. Для них - ощутимое  прикосновение  к  прошлому.
Может быть, день рождения, торжественный вечер, свечи в праздничном  пироге.
Горе заслоняет им весь мир. А тут еще я со своими вопросами. Но  я  не  могу
ждать.
   Я смотрю в опись, составленную при осмотре дома Осеева.  Вот  -  "запонки
янтарные, одна пара". На месте.
   - Ваш муж никогда не делился с  вами  своими  опасениями?..  Может  быть,
вражда, сложные отношения с кем-либо?
   - Нет. Он ладил с людьми.
   - Но вы уже несколько месяцев не видели его.
   - Он регулярно писал. Дочь приезжала. Все было хорошо.
   - Вы гостили в Колодине, - обращаюсь я к дочери.  -  Кому  ваш  отец  без
опасений мог открыть дверь ночью?
   - Трудно сказать. Отец еще не обзавелся друзьями. Разве что Шабашникову.
   У меня еще много вопросов, но Осеевы держатся из последних сил.  Если  бы
мы приходили до...
   - Я только об одном попрошу, - говорит мать. - Верните мне дневник  мужа.
Он дорог как память.
   - Дневник?
   Мне не надо заглядывать в опись: дневник никак не мог пройти мимо глаз.
   - Вы уверены, что ваш муж вел дневник в последние дни?
   - У него это вошло в привычку. Он много ездил по стройкам,  много  видел.
Хотел составить "маленькую летопись".
   - Да, у отца был дневник, - подтверждает дочь. - Толстая тетрадь, он  сам
сшивал листы.
   Мне становится как-то зябко. Словно дорожка,  по  которой  я  шел,  вдруг
оборвалась и оттуда, из темноты, из  провала,  веет  холодом.  Если  дневник
похищен преступником, значит подтверждается  опасение  шефа:  деньги  только
маскировка, ложный след! Но... дневник мог быть утерян  Осеевым,  сожжен.  А
что, если в дневнике лежали деньги и убийца прихватил его впопыхах?  Десятки
вопросов вспыхивают один за другим, как цифры на электронном табло.
   - Ваш отец участвовал  в  строительстве  некоторых  предприятий,  имеющих
оборонное значение... Могли быть в его дневнике какие-либо  данные  об  этих
стройках, цифры, расчеты?
   - Не думаю, - отвечает дочь. -  Скорее  всего  это  были  записи  личного
характера.
   Я смотрю, как Осеевы садятся в машину. Милицейский шофер предупредительно
распахивает дверцу фургончика перед двумя женщинами, одетыми в черное.
   - Дневник скорее всего мог понадобиться человеку, который уже сталкивался
с Осеевым, - говорит Комаровский. Он расхаживает  по  кабинету,  долговязый,
как цапля, и размахивает руками. - А Шабашников уже двадцать лет  безвыездно
живет в Колодине. Никаких связей с Осеевым в прошлом.
   - А "наши охотники"?
   - Анданов за последние годы жил в  Рассолье,  Рубахине,  Карске.  Обращаю
внимание: он в отличие от Осеева не искал строек, а бежал от них.  Рассолье,
Рубахино и Карск - ныне города индустриальные. Кстати, Осеев там никогда  не
работал. Жарков несколько раз бывал в Нижнеручьинске  и  Слюсарке,  где  жил
инженер. Но что  тут  удивительного?  Жарков  в  недавнем  прошлом  цирковой
артист, гастролер.
   - Но мы еще ничего не знаем о незнакомце.
   - Да! Звонили из областного управления, - спохватывается  Комаровский.  -
Помилуйко намерен прилететь. Заменит Комолова.
   Помилуйко.  Как  бы  неуверенно  ни  чувствовал  я  себя,  оставшись  без
Комолова, мне бы не хотелось, чтобы Помилуйко заменил шефа, Помилуйко  любит
работать   в   одиночку,   превращая   остальных   сотрудников   в   простых
"подсобников". Он  слишком  напорист,  этот  майор,  и  к  тому  же  у  него
постоянные нелады с Комоловым.
   - Паща, это ваше первое самостоятельное дело, по крайней мере до  приезда
Помилуйко. Не волнуйтесь, все будет в порядке,
   Комаровский наклоняется надо мной, такой добрый, усталый и домашний,  что
милицейский китель, который топорщится  на  его  костлявых  плечах,  кажется
реквизитом, позаимствованным в местном народном театре. И я  впервые  думаю,
что он почти вдвое старше меня.  Он  уже  был  "дядей  Степой-милиционером",
когда я только пошел в первый класс.
   "Первое дело"? Нет... Но, кажется, это первое по-настоящему сложное дело.
Если мне не удастся найти подтверждение версии о преступнике, похитившем нож
и сапоги  у  старика...  Тогда  останется  один  подозреваемый,  Шабашников.
Выходит, его репутация и судьба в моих руках.
   - Вы не волнуйтесь, Паша... А вот пообедать вам надо бы!
   - Как-нибудь доедем, - уверяет меня шофер. Ему  лет  девятнадцать,  и  он
большой оптимист.
   Задний мост скрежещет, как будто там, под днищем, работают жернова.  Худо
у колодинской милиции с транспортом.
   Вокзал находится в четырнадцати километрах от  города,  это,  собственно,
самостоятельная станция, и  называется  она  Коробьяниково.  Но  в  Колодине
говорят "наш вокзал". Городу хочется быть значительным.
   В десять тридцать на станцию  приходит  двадцать  второй  поезд:  тот,  в
котором ехал Анданов. Сегодня я могу застать ту же  бригаду  проводников,  и
мне надо обязательно успеть, иначе бригада сменится и проверка усложнится.
   Ухабистая дорога, присыпанная щебенкой, мотает машину,  словно  катер  на
волне.
   - Вот пришлют новую, - бормочет  шофер.  -  Мигалку  поставим  на  крышу,
радиостанцию. Как в Москве!
   - Здорово! - говорю я. - Как бы побыстрее? Опаздываем.
   Шофер, сделав свирепое лицо, разгоняет машину. "Козлик"  совершает  лихие
прыжки, оправдывая свое название. Потом скрежет переходит в поросячий  визг.
Мы останавливаемся.
   - Теперь, значит, не успеем, - говорит шофер.  Улица  темна  и  пустынна.
Автобус к поезду, вероятно, уже ушел. И  ни  одной  машины.  Справа  тянется
длинный унылый забор. Склад... Но ведь там должен быть телефон!
   Я отыскиваю  проходную.  Кому  звонить?  И  тут  меня  осеняет:  Ленка  -
возмутительница тишины. У Самариных есть телефон... Это мне просто  повезло,
что какой-то местный руководящий деятель воспылал охотничьей страстью и  ему
потребовалась помощь Дмитрия  Ивановича.  "Деятеля"  давно  нет,  а  телефон
остался. В этом великое преимущество механизмов перед  должностными  лицами:
коль их поставили, они всегда на месте.
   - Помнишь, ты обещала научить ездить на мотоцикле?
   - Десять часов вечера - самое удобное время.
   - Но ты должна меня выручить! Через несколько минут Ленка  лихо  тормозит
около "газика". На ней белый марсианский шлем.
   - Давай сяду за руль, - говорю я.
   - Ты не умеешь.
   - Посмотрим, чему нас учили в милиции.
   - Не забудь: на нем катушечный акселератор. Приемистость! Стокилометровая
скорость через одиннадцать секунд разгона.
   - Да ты заправский мотоциклист!
   - Это моя вторая профессия. Я серьезно, -не смейся.
   Черные рукоятки руля согреты Ленкиными ладонями. Мы летим  в  ночь,  неся
перед собой узенький коридорчик света. Поднимаемся на сопки и  спускаемся  в
распадки, словно в  воду  ныряем  -  холодный  сырой  воздух  бьет  в  лицо.
Километровые столбы возникают как белые привидения.
   Здорово это - скорость! В пути у тебя всегда есть четкая и желанная цель.
И все, что мучало  недавно,  становится  простым  и  понятным.  Изобретатель
колеса был великим человеком...
   Я чувствую затылком дыхание Ленки. Руки закоченели, и весь  я  закоченел,
но мне удивительно хорошо. Вокзал выплывает, как каравелла  времен  Колумба.
Это неуклюжее бревенчатое строение со множеством надстроек и переходов.
   Кассирша меланхолично щелкает компостером.
   - Как с билетами на тридцать второй?
   - В августе всегда свободно...
   - А в шестой вагон?
   - Тем более. Это мягкий.
   Странно, что Анданов взял мягкий вагон, когда были свободны купированные.
Он не похож на человека, который  с  легким  сердцем  извлекает  из  кармана
бумажник.
   Глухо гудят  рельсы,  дальний  свет  паровоза  шарит  по  сопкам.  Вскоре
платформу .заливает сияние  прожектора  и  фигуры  людей  становятся  просто
черными силуэтами. За палисадником  я  вижу  Ленку.  Лунно  сияет  ее  шлем.
Дурацкая песенка почему-то приходит на память:  "И  марсианочка  с  фотоннаю
ракетою ко мне летит, летит..."
   Проводник мягкого вагона на редкость словоохотлив.  Он  фонтанирует,  как
тюменская скважина. Вид милицейского удостоверения приводит его  в  восторг.
Этот курносый увалень любит приключения.
   Да, он помнит: такой высокий строгий пассажир, а жена его маленькая, и он
поддерживал ее  за  руку,  потому  что  она  была  больна.  Да,  это  он  на
фотокарточке, факт. Наверно, научный работник. Почему? Ну, такой серьезный и
ехал в мягком. Не остался ли пассажир на перроне? Нет,  он  ехал  до  конца.
Билет у них был в третье купе, там ехал какой-то инженер, который пил  много
чая, просто даже подозрительно!
   Значит, пассажир с больной женой вошли в купе, а инженер выскочил  оттуда
со своим чемоданом и  подстаканником.  У  него  был  собственный  серебряный
подстаканник - тяжелый, как гиря. Даже подозрительно... Инженер сказал,  что
не хочет ехать в одном купе с женщиной,  которая  больна  и  громко  стонет.
Вообще-то можно понять человека. Нынче эти вирусы в моде  -  страшное  дело,
так и косят, так и косят. У него, у проводника, у самого первый  муж  родной
тетки... Ладно, он больше не будет отклоняться от  темы,  он  понимает,  что
время дорого.
   Значит, инженера перевели в другое купе, а строгий пассажир с женой ехали
одни. Вагон-то свободный! Выходил ли пассажир  из  купе?  Ну,  этого  он  не
знает, потому что вскоре пошел спать, а дежурить заступил напарник.
   На станции бьют в колокол.
   - Да где же напарник?
   - Он за кипятком помчался... Федя!
   Я вижу, как мчится Федя с ведром. Поезд лязгает и трогается. В два прыжка
я оказываюсь у палисадника.
   - Ленка! Я поехал. Соскочу на первой станции и завтра вернусь. Спасибо!
   - Выходи в Лихом! - кричит Ленка. - Подожди  на  станции.  Я  скоро  буду
там... Вернусь в Колодин, а оттуда по тропинке.
   - Не надо!
   - Жди!
   В служебном купе напарник Федя косит на меня глазом. Он  осторожен,  себе
на уме и в отличие от приятеля не склонен радоваться приключениям.
   - Значит, я заступил. Зашел в купе: не нужно ли чего?  Нет,  говорит,  не
нужно. Жена хворая лежала. В третьем часу он вышел из купе.  Спросил  бинта.
Ногу он поранил, прыгая с полки. Соды спросил для жены.
   - Вы точно видели пассажира в третьем часу?
   - А вот как вас вижу, так и его. На фотоснимке - он, точно.
   Вот и все. Можно возвращаться. Круг сузился. Теперь  их  остается  только
двое: Жарков и незнакомец.
   -  Вы  извините,  конечно,  -  говорит  курносый  проводник,  чрезвычайно
довольный происшествием. - Он, что, преступник большой? Замечу где - поймаю!
Я такой...
   - Лучше не ловите. И про  разговор  этот  забудьте.  Пусть  "почтмейстер"
спокойно охотится  на  медведей.  Сортирует  письма.  Рассылает  телеграммы.
Нависшее над ним подозрение в эту минуту рассыпалось прахом.
   8
   В  Лихом  на  пустой  платформе  горит  керосиновый  фонарь,   вокруг   -
августовская темь. Шумят невидимые деревья, и пахнет сырым лесом.
   Зря я втянул Ленку в эту  поездку.  Где  она  блуждает  на  своей  "Яве"?
Разъезд Лихое соединяет с Колодином тропка, вьющаяся по  тайге,  как  слабый
ручеек.  Тридцать  пять  километров  тайги.  Уж  лучше  бы  мы  договорились
встретиться не в Лихом, а в Полунине - там хоть какая-то дорога.
   Еще слышен шум поезда. Он плетется по однопутке,  по  краю  озера,  минуя
многочисленные разъезды. Часа через три неторопливой  езды  поезд  достигнет
станции Полунине. Когда погаснет стук  колес,  можно  будет  услышать  голос
Катицы, той реки, по которой мы  с  Ленкой  когда-то  плыли  к  необитаемому
острову.
   В Полунине достали старую лодку. Да, тогда, мы чудом избежали  опасности.
Железная дорога не сразу уходит от Колодина - она описывает  дугу.  Огромное
озеро Лихое прижимает рельсы к самому хребту. Это обстоятельство и  выручило
нас с Ленкой во время робинзонады: обходчик заметил,  как  лодка  входила  в
Катицу. Он-то и помог найти нас. Уйди мы  не  к  западу  от  Колодина,  а  к
востоку, в глухую тайгу, нас не нашли бы после "кораблекрушения".
   Вот поезд подошел к мосту через Катицу, затих - там  один  из  разъездов.
Машинист небось отправился в сторожку чайку попить в  ожидании  отправления.
Чудная у нас дорога.
   Ленки все нет. Шальная девчонка, выдумщица! Надо идти навстречу.
   В тайге темно, но меня выручает карманный фонарик. Каменистая  тропа  уже
успела подсохнуть после дождей. Но там, на пути к  Колодину.  река.  Быстрая
Черемшанка. Как Ленка перескочит через нее на своем мотоцикле?
   Еще  прежде  чем  услышать  стук  двигателя,  я  вижу,  как  над  головой
загорается мертвенным светом верхушка ели,  потом  выступает  еще  несколько
вершин пониже. Потом я слышу стрекот "Явы". Фара в темном лесу кажется  ярче
солнца.
   - Ленка, сумасшедшая!
   - Устала чертовски... - Голос у нее хриплый. -  Разожги  костер.  Хорошо,
что какая-то добрая  душа  догадалась  проложить  мостик  через  Черемшанку.
Знаешь, где мы хариусов когда-то ловили... А то бы застряла со своей  "Явой"
как пить дать!
   Огонь с треском поедает хвою. Ленка сидит, как любят сидеть все  девчонки
у костра, - подтянув колени к подбородку и неподвижно  глядя  на  огонь.  Ее
щеку пересекает царапина, брюки в  грязи.  Решилась  на  такое  путешествие,
чтобы на оставлять меня на пустом разъезде в тайге!
   Мы сидим у костра и молчим. Есть самые простые радости на свете,  которые
чаще всего не замечаешь, настолько они бесхитростны. Но потом - только потом
- узнаешь, что они-то и были счастьем. С годами начинаешь понимать  это.  Мы
думаем о счастье в будущем времени, но оно всегда в прошлом, потому что  как
настоящее неощутимо. Этот костер и женщина-девочка, положившая подбородок на
колени, такая усталая,  и  алые  сосновые  стволы,  и  короткое,  но  полное
ощущение покоя - все это станет потом счастьем, я знаю.
   - Тебе что-нибудь дала эта поездка? - нарушает молчание Ленка.
   - Да. Есть линии, которые мы называем ложными. Но  сначала  надо  узнать,
действительно ли они ложные.
   Глаза у нее сейчас темные-темные.

   - Да, в жизни бывают ложные линии, - говорит она.
   Что-то беспокойное, тяжелое лежит у нее на душе. Я беру ее руку и  ощущаю
живую прохладу. Как будто коснулся  речной  быстрой  воды,  и  она  ящерицей
трепещет в ладони.
   - : Я так мало знаю о тебе, Ленка.
   - Профессиональное любопытство? Она всегда была такой -  мягкая,  добрая,
своя, и вдруг неожиданный укол.
   - Прости, Паш... Знаешь, у меня такое чувство, будто я вложила в него вею
свою жизнь, и мне ничего не осталось.
   Она говорит так, словно мне знаком каждый ее день из этих шести лет. Но я
знаю, кого она имеет в виду.
   - Я вернулась  из  Ленинграда...  Нельзя  надолго  уезжать  из  маленьких
городов, а если уезжаешь, лучше  не  возвращаться...  Весной  к  нам  прибыл
аттракцион "Бесстрашный рейс". Знаешь, мотоциклист гоняет внутри деревянного
колодца? Никогда не любила  балаганов.  А  тут  Леша  Лопушок  -  он  теперь
зав-отделом культуры  -  потащил  меня:  "Пойдем,  познакомлю  с  интересным
человеком".
   Пошли... Мотоцикл ревел, стена качалась, публика само собой ахала. Но он,
Жарков, действительно здорово работал. Потом Леша познакомил меня с ним.  Он
показал новый трюк и сказал: "Только для  вас".  Я  села  на  его  машину  и
спросила, как ездят по стене. Он думал, я шучу. А я поехала. Надо было резко
забрать скорость и лезть наверх,  когда  почувствуешь,  что  инерция  плотно
прижимает машину к доскам...
   Мы стали встречаться. Он показался мне необыкновенным человеком. Всегда в
дороге, новые города, опасность. Он предложил работать вместе, и я научилась
ездить как следует. Мы должны были поженить. ся, но я увидела, что смельчак,
ищущий тревожной жизни, давно стал торговцем и  фигляром.  Каждый  виток  он
переводил  в  монету.  Он  любил  браваду,  видимость   успеха,   балаганное
почитание.
   Его надо было вытащить с "вертикальной стены". Мне удалось  сделать  это.
Он переехал в Колодин. Стал чемпионом области, мастером  спорта.  Я  думала,
что все плохое позади. Но он  не  мог  без  дурных  денег,  без  восхищенных
почитательниц,  ресторанного  хвастовства.  Завертелись  темные  болельщики,
дельцы, девицы...
   -- А я-то думал: чего это чемпион живет в Колодине?
   - Он все собирается уехать, но... когда ему трудно, я нужна. Он понимает,
что без меня покатится вниз. Он хочет сохранить  и  меня  и  свою  бездумную
"артистическую" жизнь. И я тоже никак не решусь порвать с ним... Отчего  мы,
женщины, так привязчивы, отчего мы  живем  только  тогда,  когда  живем  для
кого-то?
   . - Просто ты очень хорошая, Ленка. Добрая. Человек.
   Ну, что я могу сказать ей? Такие клубки распутывает жизнь, время.  Ни  я,
ни кто-либо другой не в силах ей помочь.
   Горит костер, и "Ява", как верный пес, смотрит на"  нас  выпуклым  глазом
фары.
   9
   Слышу, как звонит телефон, но не могу оторвать голову от подушки. На меня
с ужасающей скоростью несется узенькая таежная тропинка,  мелькают  деревья,
луч света шарит по лесу.
   Будит меня деликатное покашливанье. Комаровский,  подобрав  полы  шинели,
сидит на стуле верхом.
   - Сон - первое благо молодости. Я никак не мог дозвониться.
   Протираю глаза. Телефон на столе как черный укор.
   - Ну, что Анданов? - спрашивает Комаровский.
   - Ехал в поезде. Чистое алиби.
   - Я так и думал. А у меня кое-какие новости.
   - Николай Семенович?
   -  Здоровье  майора  без  изменений...  Помилуйко  собирается   прилететь
послезавтра! Из области пришел  результат  анализа.  Ну  и  напали  на  след
"пятого". В тайге его видели, на охоте.
   Торопливо одеваюсь. Через полчаса мы сидим в горотделе.
   Передо мной бланки  из  лаборатории  криминалистики.  Анализ  отпечатков,
оставленных преступником на бумагах Осеева, показал, что перчатки, как мы  и
предполагали, были смочены в бензине. Причем в бензине  содержалась  примесь
машинного масла типа автола или СУ.
   - Преступник  имел  дело  с  двигателем  внутреннего  сгорания.  С  любым
двигателем, где нет централизованной смазки, - говорит Комаровский.
   - А может, масло было на перчатках? Растворилось в бензине?
   - Не исключено. Но в любом случае подтверждается, что это не  Шабашников.
С двигателями он не имеет дела. И в доме у него нет смазочных материалов,  я
осматривал тщательно.
   - Значит, остается предположить самое очевидное:  преступник  пользовался
мотоциклом или велосипедом с моторчиком...
   - У  нас  сейчас  развелось  много  мотоциклистов,  -  задумчиво  говорит
Комаровский. - Особенно, как началась стройка.
   - Но вряд ли найдется  много  охотников  разъезжать  глубокой  ночью.  По
здешним-то дорогам! Убийство произошло  в  ноль  часов  десять  минут.  Надо
опросить  жителей:  не  слышал  ли  кто  ночью,   около   двенадцати,   шума
мотоциклетного или  велосипедного  движка.  Может,  нам  удастся  определить
маршрут?
   Комаровский  отдергивает   занавеску,   закрывающую   милицейскую   карту
Колодина. .Кружочки на карте обозначают места, где за последнее  время  были
совершены какие-либо преступления. Шесть кружочков,  шесть  краж.  Не  много
даже для такого  городка,  как  Колодин...  Хорошо  Комаровскому!  У  нас  в
управлении более занят