довольный Измайлов.
   - Не заигрывайся, милый.
   - Не посетить ли нам переулок в другой раз? Что-то меня разобрало.
   - Все успеем.
   Измайлов гнал машину, будто боялся перегореть. Ему повезло.  Абориген
Кленового переулка растолковал нам: двадцать пятого дома там отродясь не
стояло.
   - Пятнадцать заведомых развалюх построили, одну снесли.
   Я расстроилась. Вик - наоборот.
   - Не кручинься, детка, скоро я тебя утешу, - наобещал он.
   Сказано - сделано. На гала-концерт мы явились окрыленными,  насколько
это было возможно. Лучшие артисты, изысканная публика,  запах  цветов  и
духов,  шампанское  и  чуть  нервная  атмосфера  прощания  пьянили.   До
финального поклона я не вспомнила про  Бориса  Юрьева.  Очнулась,  когда
зрители потянулись к выходу.
   - Юрьев прошляпил восхитительное зрелище.
   - Прошляпил? - вкрадчиво переспросил Измайлов.
   Его голос не сулил приятных сюрпризов.
   - Вик, не томи, - призвала я, чувствуя противный зуд в десне. Со мной
бывает, наверно, пародонтоз какой-нибудь развивается.
   - Борис превзошел самого себя, сообщил Измайлов. - Представляешь,  он
задержал твоего любимца.
   - Сейчас? Да как он смеет, с какой стати? - взорвалась я.
   Парочка лощеных господ отбежала от нас с полковником подальше.
   - Тише, детка, - призвал Вик.
   - Я должна увидеть Митю.
   - Митю? - вскинул густые брови Измайлов. И холодно процедил:
   - Ты не слишком ли фамильярничаешь со звездой балета?
   - Вик, милый, за что его повязали? Основания?  -  гнула  я  свое,  не
боясь с треском сломать.
   - Он признался в убийствах,  Поля.  Не  совсем.  Но  то,  что  мог  в
невменяемом  состоянии  совершить  подобное,  не  отрицает.  Настаивает,
скорее.
   "Так, Измайлов в антракте  связывался  с  Юрьевым,  который  поджидал
Орецкого  за  кулисами,  вернее,  уже  арестовал  к  тому  времени",   -
догадалась я. И взбеленилась:
   - Ты несешь чушь, Вик, и Борис твой кретин. Митя был слишком  пьян  и
не уложил бы двоих двумя выстрелами.
   - Никто не оценивал его состояния по медицинским показаниям. Вдруг он
притворялся?  Кроме  того,  дорогая  защитница,   в   подушке,   которая
перекочевала  в   его   гримерную,   обнаружился   пистолет   -   орудие
преступления. Не обессудь, конь о четырех  ногах,  а  спотыкается.  Если
Орецкий знаменит и одарен, то это не гарантия добропорядочности.
   Полковник задвинул меня в какой-то угол, вокруг не было  ни  души.  Я
поглотала слюну, потом для разнообразия воздух. И тихо-тихо сказала:
   - Подушка-бегемот...
   - Именно, - хищно оскалился Измайлов.
   - Я собственноручно принесла  ее  Орецкому  из  комнаты  Вадима.  Так
больно полковник  Измайлов  мне  еще  никогда  не  делал.  Мое  запястье
вспухало, а Вик не замечал, волок меня к гардеробу, обещая наподдать  за
все сразу.

МИТЯ

Глава 15

   Боже, как я ненавидел Полину. А  еще  более  себя.  Доверился  первой
попавшейся авантюристке. Она сразу показалась мне существом не  от  мира
сего. Нет же, преодолел подозрительность, тешился  мыслью:  "Не  пресная
девочка". И получил соответственно.
   Когда ко мне в гримерку вошел лейтенант Юрьев и, свирепо  покосившись
на гору цветов, представил двух знакомых  людей  понятыми,  я  удивился.
Когда он вспорол живот бегемоту, омертвел. Но когда он извлек из подушки
пистолет, я онемел.
   Не могу передать, какой сумбур творился  внутри.  Мне  бы  визжать  и
брыкаться. А я молчал и автоматически следовал  приказаниям.  Только  не
мог оторвать взгляда от маленькой смертоносной  штуковины.  Значит,  она
стреляла пулями,  не  резиновыми  присосками  или  флажками  с  надписью
"Банг"?
   Чуть позже голову полонила другая мысль:  "Вот  почему  Полина  долго
отсутствовала. Зашивала в бегемоте оружие. А врала,  будто  носилась  за
любовником   Вадима   по   коридору.   Лживая,   отвратительная   тварь.
Предательница".  Я  запамятовал,  которое  по  счету  повторение   этого
обвинения  пришелицы  из  преисподней  сменилось  судорожно  мелькнувшей
догадкой: а вдруг я сделал в затмении то, что сделал? Убил  Вадимчика  и
Елену? Ужрался, потащился к моему мальчику за лаской, застал  их  вдвоем
и, как говорится, порешил? Я читал, что мозг защищается беспамятством от
непереносимых истин. Но откуда у меня пистолет? Вложили в  не  ведающую,
что творит, руку? Кто? Полина? Почему-то же бросил ей  Вадим:  "Попробуй
сглазить, убью". Колдунья? Гипнотизерша? Обманутая  Вадимчиком  женщина?
Не сомневался, заведи я о ней речь, меня грубо перебьют возражением:
   - За кулисами посторонние не отирались,  журналисты  дальше  фойе  не
проникали.
   Надо было  сразу  пойти  к  директору  и  проверить  ее  легенду  про
пропуска.
   Однако поздно. Мои  описания  призрака  жены  вызывали  у  окружающих
зевоту. Начни я плести нелепицы еще о какой-то  Полине,  психиатрическая
лечебница была бы мне обеспечена. Поэтому я решил: ни звука о ней,  гори
все синим пламенем. А о том, что уже не знаю, убивал  или  нет,  твердил
Юрьеву битый час. В сознании всплыло:  за  стеной  тогда  раздались  два
хлопка. Я подумал: "Шампанское открывают, празднуют..." Не выстрелы ли я
слышал? Но это воспоминание как всплыло, так  и  утонуло  в  нахлынувшем
отчаянии. Поручиться за свой разум я не мог.
   Мне было безумно жаль, что я не наслаждался  овациями,  а  скрылся  в
гримерной и плакал о Вадиме. Меня иссушала жажда хмеля. И в то же  время
томило осознание неспособности затуманить мозги алкоголем. Я чувствовал:
стоит перестать  себя  контролировать,  и  вокруг  зашевелится  не  одно
привидение - множество. Они беспощадно сотрут меня в порошок. Они  имеют
право. Свои права на меня заявят и сестра покойной жены, и каждый,  кого
обидел спьяну. Капля спиртного  была  равносильна  самоубийству.  Я  мог
попасть на нары, мог быть заперт в  сумасшедший  дом  пожизненно.  Но  я
хотел жить, хотел, как никогда и ничего на свете.  Тогда  я  выбрал.  Не
саморазрушение коньяком, а, напротив, продление земного пути. Не попытки
молодиться, а мужество стареть. Все снова стало важным  -  небо,  трава,
деревья. Как хорошо засыпать и  просыпаться  элементарно  здоровым,  как
упоительно улыбаться просто потому, что ты  есть  на  свете.  Мечтать  о
балете  я  тогда  себе  запретил.  И   впервые   не   был   раздосадован
самоограничением.
   "Господи, - взмолился я, - не дай погибнуть безвинному!"
   - Эх, Митя, сколько людей  молили  Господа  о  милости  и  все  равно
погибали...
   Я подскочил на жестком табурете в кабинете лейтенанта  Юрьева.  Через
порог разъяренный мужчина  эффектно  волок  зареванную,  но  по-прежнему
невозмутимую Полину. "Я озвучил мысли, совсем как она  возле  вешалки  с
пачками", - кольнуло меня почему-то  не  в  голову,  а  под  лопатку.  И
накрыло теплым одеялом ликования - попалась, гадина.
   -  Давайте-ка  осуществим  очную  ставку,   заговорщики,   -   сказал
притащивший Полину человек.
   Меня бросило в дрожь. Заговорщики?
   -  Пудриться  не  буду,  здесь  все  свои,  -  пригрозила  Полина.  И
подмигнула мне:
   - Замечательно,  что  Борис  арестовал  вас,  Митя.  Иначе  был  шанс
отправиться к праотцам без пересадок.
   - Я для вас лейтенант Юрьев, - вскипел милиционер.
   - Окей, лейтенант, я  для  вас  Полина  Аркадьевна.  Думайте  быстро,
говорите медленно, не смотрите в глаза  и  улыбайтесь.  У  убийцы  скоро
самолет.

ПОЛИНА

Глава 16

   Орецкий выглядел раздавленным и наскоро собранным в кучу. Наверное, я
смотрелась не лучше. В машине Измайлов запретил  мне  открывать  рот.  Я
покорилась. Зато поплакала вволю. И подумала тоже. У  меня  был  скудный
выбор: либо я мотивировала свое и Митино поведение, особенно свое,  либо
теряла Вика. Второе  было  равнозначно  потере  какого-нибудь  органа  и
инвалидности. Орецкий, как позже выяснилось, возле стола  Бориса  Юрьева
дал зарок не пить. Я бы дала зарок не лезть в расследование убийств,  но
поостереглась.  Бесповоротное  решение  могло  лишить  меня  стимула   к
шевелению мозгами.
   Самым мучительным испытанием было въевшееся вдруг в душу  сомнение  в
невиновности Орецкого. Борьба за обладание  подушкой  Вадима  показалась
нелепой; утверждения, будто он  законченный  алкаш,  после  великолепных
выступлений на  сцене  -  маловразумительными.  Даже  до  того,  что  он
"предъявил" мне призрак супруги специально, я дорассуждалась. И едва  не
впала в транс, вызывая пред свои гаснущие от  горько-соленой  влаги  очи
образ фигуры в балахоне у лестницы. Поношу Юрьева, а  для  самой  фактом
является впечатление. Я твердо сказала себе:  "Он  не  придуривался.  Он
панически боялся". Мне стало спокойнее. Хотя я  отдавала  себе  отчет  в
том,  что  жгу  последние  душевные  силы.  Мне  предстояло  непоправимо
отупеть, возможно сгинуть, но остановиться  и  положиться  на  Юрьева  в
поисках справедливости я не желала.  Не  разочаровать  Вика,  только  не
разочаровать  Вика!  Это  стало  сверхзадачей  помимо  моей   воли.   Я,
треплющаяся с подружками о плавной  взаимозаменяемости  мужиков,  об  их
одинаковости, впервые обмирала от страха лишиться не  самого  юного,  не
слишком уживчивого,  вечно  занятого  не  мной,  но  до  неприличия,  до
идиотизма, до  боли  любимого.  Завопить  бы  об  этом  во  всю  глотку,
приникнуть к Измайлову и вцепиться зубами в его пиджак не от Версаче. Но
Вику не возбранялось расценить мои вопли как объявление капитуляции. И я
сдерживалась.  Елки,  много  ли  нам  в  жизни  отпущено,   а   мы   все
сдерживаемся.
   Однако лирика лирикой, но сколько  я  ни  тужилась,  связать  события
прошедшей недели логически мне не удавалось. Я не могла обосновать  свои
ощущения - убийства совершил подонок-любитель. Последний светофор  перед
управлением был счастливым.
   - Поля, -  повернулся  ко  мне  Измайлов.  В  его  глазах  плескалось
страдание.  -  Я  тебя  люблю,  имей  в  виду.  Но  ты  постоянно   меня
компрометируешь.  Пользуешься  нашей  близостью,  ввязываешься  в  сыск,
мешаешь, а я тебя покрываю. Достаточно. Ты костеришь Бориса Юрьева почем
зря, но, стоит ему "капнуть" моему начальству о твоих проделках и  нашей
связи, я стану безработным полковником.
   - Но ведь мы не венчаны и не расписаны, Вик, - возразила я.
   - И тем не менее, - вздохнул Измайлов.
   - Скажи уж: "Слава богу".
   - Не рассчитывай сегодня на мою должность. Юрьев поработает с  тобой,
как с любым изолгавшимся свидетелем.
   - Бить будет, Вик?
   - Пусть бьет.
   Измайлов нажал на газ.
   Я  собиралась  всхлипнуть,  но  не  до   того   было.   "Изолгавшийся
свидетель!" Словно деталь головоломки неожиданно вырвалась из пальцев  и
шлепнулась на подобающее место.
   - Вик, ты только что распутал убийство Вадима и Елены, -  подлизалась
я.
   - Опять ты за свое, Поля? Я на грани, предупреждаю.
   Но в зеркало он зыркнул на меня с любопытством.
   - Тебе ведь нравится, когда я обставляю Юрьева, Вик? - повлекло  меня
к наглости.
   Измайлов от столь резкого перехода  чуть  руль  не  выпустил  и  сухо
предупредил:
   - Полина, махать крыльями и летать не  одно  и  то  же.  Ты  сочинила
очередную байку и торжествуешь. Уймись, детка,  прокурора  она  вряд  ли
тронет.
   -  Мне  на  твоего  прокурора...  Лишь  бы  тебя  тронула,  милый,  -
отмахнулась я.
   И почувствовала, что всяческих сил у меня еще немерено.

Глава 17

   Вот чего я не ожидала от Бориса Юрьева, так это скандала. Не  придала
значения посулам Измайлова отдать меня ему на растерзание. Мне надо было
задать  Мите  Орецкому  всего  пару  вопросов,  после  чего   лейтенанту
предстояло  пахать  ночь  напролет,  не  разгибаясь.  Он   сопротивлялся
подсознательно, чуял  сверхурочные  и  пригвоздил  меня  при  первой  же
попытке выговориться:
   - Здесь спрашивают только носители погон.
   -  Борь,  ты  чего?  -  обалдела  я.  Полковник   Измайлов   сохранял
нейтралитет, однако не уходил. Мы с Митей друг другу не противоречили, -
ломили правду. Наконец я ментовского произвола не выдержала:
   -  Мы  не  слишком  слаженно  поем  дуэтом,  господин   Юрьев?   Цель
перекрестного допроса - напороться на расхождения в показаниях. А у  нас
их быть не может, потому  что  мы  не  врем.  Но,  если  совсем  честно,
соврали. Я пощадила Бориса с Виком и не стала  распространяться  о  том,
как отлеживалась под кушеткой Орецкого. И он подтвердил, будто я  просто
"заглянула, чтоб вернуть фотографию". Юрьев начал сникать,  когда  я  по
собственному  почину  поведала  о  загадочных   манипуляциях   соперника
Орецкого с бегемотом, о хранящемся неделю в гримерной Вадима халате  без
пояска - балахоне, и визите Елены к бывшей соседке Мити.  Мое  заявление
"Для протокола" сделало Бориса из колюче-шерстяного шелковым.
   - Почему же ты молчала, Поля? - обиделся лейтенант.
   Он забыл, что по его инициативе мы перешли на "вы".
   - Дайте мне десять минут на сольный номер, господин Юрьев, и вам  все
станет ясно.
   - Пять минут, - попробовал сорвать с меня  то,  что  висело  на  нем,
Борис.
   Я не спорила, лишь бы вякнуть вслух.
   - Простите, Митя, ваш брак с  женой  Ниной  был  зарегистрирован?  И,
сообщи вам кто-нибудь, что она жива, бросились бы вы на ее поиски?
   - Брак был гражданским. В смысле на загс и церковь мы  не  тратились.
Искать бы не кинулся. Понял, я калечил ее душу, она отомстила, - это мне
понятно. Но, знай я о мести, скольких  мучений  избежал  бы.  И  вообще,
сказаться мертвой - дурная примета, артистам такое претит,  -  потупился
Орецкий.
   - Тогда, елки, попытайтесь вникнуть в мои умозаключения без снобизма,
господа, - сказала я. И по-бабьи жалостливо закивала Орецкому:
   - Вам скверно придется.
   - Привык, не смягчайте ударов, Поля. Я на самом деле застрелил Вадима
и Елену?
   - Нет, конечно, нет.
   Юрьев запыхтел, Измайлов крякнул, но мне было все равно.
   - Можете благословить спиртное, Митя, иногда струя попадает в  струю,
и завихрений не случается. Вы тогда напились вдребодан и крепко заснули.
В планы убийцы входило приучить вас к порханиям призрака не  только  для
пущей  нервотрепки.  Ловкач  собирался,  в  последний  раз   нарядившись
привидением, вложить вам  в  руки  использованный  пистолет.  Но  подвел
дружок Вадима, забрал халат накануне убийства. И преступник  не  рискнул
сунуться к вам без соответствующего антуража,  в  истинном  обличье.  Не
сердитесь, Митя, но, что такое пьющий человек, никому не ведомо. С одной
стороны, до жеста предсказуем, с другой - неожиданен. Но опыт общения  с
таким консервируется, как мамонт в мерзлоте.
   - Конкретнее, пожалуйста, - подал голос полковник. - Всех  нас  можно
сравнить с холодильником.
   Ох, как он философски про холодильник-то... Ради тебя, - родной, все,
что угодно, вплоть до конкретики.
   Жена Мити заявила как-то: "Ты не посмеешь  пренебречь  моей  жертвой,
Орецкий". А Христос всем заповедовал не путать жертву с милостью. Потому
что жертвуем мы ради себя. Гораздо позже костюмерша  сказала,  что  Нина
шагнула с балкона "из-за всего и из-за всех". "Из-за" - читай "для".
   - Полина! - вскрикнул взбешенный Измайлов.
   - Продолжайте, Поля, это любопытно, - попросил Митя.
   - Я вам продолжу! - пригрозил Борис Юрьев.
   Мне пришлось извиниться перед Орецким. Измайлов и Юрьев  приняли  это
на свой счет и смягчились.
   Итак, Нина была одарена гораздо скромнее  мужа,  тогдашняя  прима  не
чуралась грязных козней против молодой балерины,  а  Митя  вместо  того,
чтобы пробиваться в великие танцовщики,  эмигрировать  и  перетащить  за
собой на Запад супругу, танцевал сам и пил сам, не  просыхая.  Вероятно,
принцип: "лучше быть первой в деревне, чем второй в Риме" ее  устраивал.
Она договорилась о переезде в город N, определила сроки. Но исчезнуть из
престижного театра хотелось красиво. И Митю наказать неизбывным чувством
вины.
   Женщина предприимчивая и энергичная, Нина  умела  добиваться  своего.
Поскольку  официально  они  не   сочетались   узами   брака,   Мите   не
потребовалось для формальностей свидетельство о ее смерти. Она заплатила
в морге и крематории на  случай,  если  он  позвонит.  В  задуманном  ею
спектакле из каких-то побуждений  и  на  каких-то  условиях  согласились
участвовать сестра и соседка.
   - Точно, с другом  соседка  связалась,  когда  печальные  мероприятия
закончились и сестра якобы отбыла с прахом, - не утерпел Митя.
   Борис Юрьев сверлил нас с Орецким медленно сатанеющим взглядом.
   Нина сделала пластическую операцию. Взяла сценический псевдоним.  Или
при смене документов изменила имя, а после, выйдя замуж, и фамилию.  Это
не  так  сложно,   как   представляется   человеку,   дорожащему   своей
родословной. В N-ском театре карьера  у  нее  задалась.  Пусть  в  одной
партии, но равных ей не было. И вот настал ее звездный час - приглашение
на фестиваль. Неузнанная, она появилась на родной сцене. Навела  справки
о Мите. Увидела его...
   - Стоп, - громко приказал Юрьев. - Идея, будто она сменила пол,  тебя
не щекотала, Поля? Кто из приезжих мужиков окажется Ниной? Не  увиливай,
лупи сразу.
   Орецкого передернуло.
   - Меня будоражила  идея,  что  изводить  Митю  призраком  жены  через
столько лет могла только сама жена. Я было выдумала племянницу,  но  она
скорее пристрелила бы дядюшку.
   - Полина, единственная женщина, которая посещала гримерную Вадима  и,
следовательно, могла брать халат, которая наведывалась к соседке,  чтобы
выяснить, не проболталась ли старуха, так, значит, Елена, - с  суеверной
робостью перебил Орецкий. - Вы полагаете... Господи, и Вадима мне  назло
она соблазнила? А кто ее убил?
   - Хватит, - сорвался на  свирепость,  будто  в  пропасть  провалился,
полковник Измайлов. - "Выдумала племянницу" - неплохо сказано. Остальное
тоже выдумала.
   Я вытащила из сумки фотографию жены Орецкого.
   - Вы же мне ее из рук в руки передали, - опешил Митя.
   - Другую, вашу. Эту сунули за батарею в гримерке Вадима. Наверняка на
ней полно отпечатков пальцев. Я тащила  ее  за  правый  верхний  уголок.
Снимок использовали как образец, гримируясь,  а  потом  прятали.  Второй
прокол убийцы: шарил в поисках халата и не успел обнаружить фотографию.
   - Короче, кого ты держишь за его жену?  -  гораздо  миролюбивее,  чем
раньше, заговорил Борис.
   - Виктор Николасвич лично вывел ее сегодня на чистую воду, - хрюкнула
я.
   - Меня не приплетай, - отстранился Измайлов.
   - Почему? Татьяна уверяла, будто впервые попала сюда. Но  ее  коллега
ляпнул про окраинный  ресторанчик,  который  она  облюбовала.  Хотя  все
приезжие ругают цейтнот, времени  не  хватает  и  на  посещение  центра.
Тогда,  Виктор  Николасвич,  мы  с  вами  подкараулили  балерину   возле
гостиницы, и вы в свойственной вам неподражаемой манере выяснили  у  нее
дорогу в Кленовый переулок.
   - Так его же переименовали, - восстал Борис.
   - Совершенно  верно.  Три,  подчеркиваю,  три  года  назад.  С  одной
стороны, Татьяна может направить вас в  переулок,  не  существующий  для
большинства местных, так он мал, с другой - не догадывается об изменении
его названия. Жила она тут, но давно.
   Полковник  посекретничал  с  Юрьевым.  Я  разобрала   только   фразу:
"Безусловно, поддается проверке". Я отдыхала. Мужчины насупились.  Нервы
не выдержали у Орецкого:
   - Мы с женой часто ходили в гости в Кленовый. Не могу взять в толк...
Татьяна - это Нина? Не в силах даже представить ее себе. Но кто же убил,
Полина?
   Кажется, Юрьев и Измайлов посмотрели на него с одобрением.
   - Тот, кто навел лейтенанта на пистолет в бегемоте, - ухмыльнулась я.
   - Аноним, - проворчал Борис.
   Естественно. Не  окажи  я  убийце  услугу,  мог  бы  пострадать  Митя
Орецкий. Мотив у него имелся, но улики необходимо было подкинуть.  Иначе
исчезал смысл убийства -  подставить  Орецкого.  Преступнику  ничего  не
стоило додуматься до физической расправы над  ним.  Дескать,  раскаялся,
христопродавец, и пустил себе пулю в лоб. И тут возникает Полина и  орет
на весь театр, что будет о