Микки СПИЛЛЕЙН

                            УБЛЮДОК БАННЕРМЕН




                                    1

     Я направил свой старый "форд" вверх по  шоссе  на  холм,  так,  чтобы
можно было увидеть владения Баннерменов, расположенные у самого  залива  и
освещенные лунным светом. Особняк отбрасывал причудливые тени,  и  в  ночи
ясно  виднелась  колоннада,  похожая  на  руки  гигантского  скелета.   По
сравнению с тем разом, когда я видел  его  последний  раз,  поместье  было
сильно запущено и все заросло травой. Чугунные ворота  в  кирпичной  стене
были,  правда,  еще  на  месте,  но  сам  кирпич  уже  весь   рассохся   и
растрескался, а петли на воротах едва держались. Но сейчас не было времени
останавливаться на подобных мелочах.
     Выбоины на шоссе 242 требовали большой осторожности от  водителя,  но
тем не менее я все время  кидал  взгляды  по  сторонам,  и  это  было  так
естественно, когда человек  прожил  здесь  первые  двенадцать  лет  жизни,
прежде чем его выбросили на  растерзание  в  этот  жестокий  мир.  И  ему,
конечно, хочется  взглянуть  на  отчий  дом,  на  его  шрамы  и  царапины,
появившиеся за прошедшие годы.
     Сквозь деревья виднелся свет в  некоторых  окнах  и  на  лестнице.  С
некоторой долей сожаления я смотрел на все это, потом немного  притормозил
и свернул с шоссе, направившись вверх по дороге к дому.
     "Какой же я, черт возьми, дурак, - подумал я. -  Разве  я  что-нибудь
сделал ради этого?"
     Но домой возвращался не просто блудный сын, и поэтому, не зная, каким
будет прием - удачным или неудачным - я всю дорогу дымил сигаретами.
     Ну и что с того, черт побери, что прошло  уже  двадцать  три  года  и
канули в вечность две войны? Если же вам представится  такая  удивительная
возможность,  не  упускайте  ее!  Мой  старик  частенько  говаривал  перед
смертью: "Не забывайте, что произошло  с  кошкой..."  И  после  этих  слов
обычно  смеялся,  потому  что  звали  меня  К.К.,  или,  точнее,  Кэт  Кей
Баннермен.
     Теперь-то я знаю, почему меня так назвали. Кэт-Кей - это как  раз  то
место, где меня угораздило родиться. Только вот зачат я был во грехе.  Моя
мать умерла через час после того, как я появился на свет, и старик  принес
меня домой вместе с этим именем на устах и с позором  для  всех  остальных
членов семьи, которые так и не смогли примириться с моим существованием.
     - Гм... - вырвалось у меня.
     Несмываемое пятно! Внебрачный ребенок!  Ублюдок!  Ублюдок  Баннермен!
Нет, Баннермены не могли такого вынести.
     Я остановил машину позади двух уже стоявших и, поднявшись по  широким
ступеням  к  парадной  двери,  дернул  за  шнур  звонка.  Теперь  он   был
электрическим, и я услышал, как зазвенело где-то  в  глубине  дома.  После
этого голоса, доносившиеся из дома, казалось, внезапно  смолкли,  а  когда
дверь отворилась, я увидел старую леди, которая когда-то угощала меня кофе
и сэндвичами, когда меня наказывали и запирали одного  в  моей  комнате  и
которая всегда рассказывала, что происходит в мире и семье.
     - Здравствуй, Анни!
     Она как будто застыла на мгновение, поглядела на меня поверх очков  и
осторожно сказала:
     - Здравствуйте...
     Ее голос и сейчас, спустя столько лет,  оставался  немного  тонким  и
квакающим.
     Я нагнулся и поцеловал ее в щеку.
     Проделал я это очень быстро, и она не успела увернуться, но  губы  ее
скривились от негодования. Но  прежде  чем  она  успела  раскрыть  рот,  я
сказал:
     - Много воды утекло с тех пор, как мы виделись последний  раз,  Анни,
но все-таки не думаю, что ты забыла того, кого  когда-то  называла  "своим
котенком".
     И как свидетельство того, что память не подвела  ее,  брови  старушки
внезапно поднялись.  Она  вытянула  руки,  дотронулась  до  моего  лица  и
покачала головой, словно не веря глазам. И вдруг что-то растопилось  в  ее
взгляде, и она воскликнула:
     - Кэт... Мой маленький Кэт Кей!
     Я обнял ее и, оторвав от пола, прижал к себе. Щетина, выросшая у меня
на щеках за эти два дня, конечно, колола ей щеки  и  она  невольно  издала
слабый стон, хотя и было  ясно,  что  искренне  рада  встрече.  Наконец  я
выпустил ее из объятий.
     - Просто никак не могу поверить, - сказала она. - Ведь прошло столько
лет! И ты... Ты уже совсем взрослый и такой большой... Заходи  же,  Кэт...
Заходи, заходи!
     - А ты совершенно не изменилась, Анни. И от тебя все  так  же  пахнет
яблочным пирогом и мастикой.
     Она закрыла за мной дверь, взяла мою руку слабыми пальцами, отступила
назад и внимательно осмотрела меня.
     - Да, это ты... Несомненно, это ты... И  нос,  который  тебе  перебил
Руди, и шрам после того, как  ты  упал  с  дерева...  И  глаза,  отцовские
глаза...
     Говоря, она смотрела на  мой  черный  костюм  из  дорогой  ткани,  на
высокую шляпу и по ее лицу было видно, что она думает: я еще не  дорос  до
того, чтобы она считала  меня  солидным  человеком,  я  для  нее  все  еще
двенадцатилетний мальчик, которого все еще оскорбляют двоюродные братья  -
Руди и Теодор.
     - Где же теперь мои милые родственнички? - спросил я.
     Она взглянула на дубовую дверь библиотеки.
     - Кэт... уж не думаешь ли ты?..
     - А почему бы и нет, моя старушка? И не принимай  все  так  близко  к
сердцу. Что  было,  то  прошло.  К  тому  же  я  не  собираюсь  тут  долго
оставаться. Постараюсь исчезнуть до того,  как  обо  мне  заговорят.  И  я
совершенно ничего не хочу от этих  Баннерменов.  Не  волнуйся,  все  будет
хорошо, и никаких криков, я ведь здесь проездом.
     Старушка хотела еще что-то сказать, но потом, вероятно, передумала  и
показала на дверь.
     - Они все там...
     В ее голосе прозвучал какой-то странный оттенок:  она  все  еще  была
экономкой и ее не посвящали во все тайны этого дома. Я нежно  похлопал  ее
по плечу, нажал на обе ручки двустворчатой двери и распахнул ее.
     На какой-то миг меня  охватило  неприятное  чувство,  которое  всегда
возникает от предвидения, что сейчас произойдет.
     Я представил, как дядюшка Майлс будет сидеть в своих вечных бриджах в
кресле и выслушивать очередную ложь Руди. Частенько я представлял себе эту
сцену, лежа в темноте на кровати, пока не позволил себе вернуться в  "лоно
семьи". Я живо помнил, что старик  Макколи  не  любил  выполнять  подобную
работу, но получал приказы от дяди Майлса и выполнял  ее  на  моей  спине,
зная, что иначе ему будет нагоняй. Нисколько не сомневаюсь: будь  жив  мой
старик, он бы здорово отдубасил своего осла-братца за подобные приказы. Но
он умер. Ему крупно не повезло.  Он  пошел  помогать  Руди,  угодившему  в
грязную историю, схватил воспаление легких и через неделю его не стало.
     Но сейчас все выглядело совсем не так, как двадцать три  года  назад.
Дядюшка Майлс превратился в  худого  безобразного  старика.  Он  сидел  за
письменным столом с непроницаемым выражением на лице, и оно внушало  страх
и выражало угрозу. Вместе с ним в комнате были Руди  и  Тэд,  на  которых,
вероятно, устрашающий взгляд старика не производил  должного  впечатления.
Они тоже здорово облысели за это время, а лица  их,  как  и  раньше,  были
прыщавыми и угловатыми и вообще имели довольно глупый вид.
     Тэд, всегда тише и незаметней брата, и  на  этот  раз  примостился  в
уголке, а Руди величественно стоял посреди комнаты, нервно водя языком  по
губам и подбоченясь.
     Кроме них в комнате были еще трое мужчин. Одного я не знал. Он  сидел
в кресле, нога на ногу, немного грузный, с густыми черными волосами, как у
женщины, но с лицом мужественным и красивым.
     Двух других я знал. Одного звали Карл Матто, второго  -  Пони  Гейдж.
Они оба были из чикагского "синдиката", и  у  обоих  на  физиономиях  было
написано, что ситуация им явно не по нутру.
     Когда я вошел, все головы повернулись ко мне, но,  видимо,  никто  не
узнал меня. Майлс и оба его  сынка  вопросительно  посмотрели  на  гостей,
молча спрашивая, не из их ли я компании. Но Карл Матто неопределенно пожал
плечами, и они снова с недоумением посмотрели на меня.
     В следующее мгновение старикашка Майлс  вышел  из-за  стола  и,  явно
рассерженный, пошел на меня.
     - Что это значит? - сухо спросил он.
     Я мило улыбнулся.
     - Обыкновенный  визит  вежливости,  дядюшка.  Приехал  выразить  свое
уважение семье и немного отдохнуть.
     Первым узнал Руди,  и  у  него  сразу  перехватило  дыхание.  Вот-вот
задохнется.
     - Кэт... - наконец выговорил он. - Кэт Кей!
     - Привет, Пунк! - я подошел поближе и взглянул  ему  в  глаза  сверху
вниз, хорошо понимая, что его должно парализовать от страха. Когда же  он,
наконец, нерешительно попытался  протянуть  мне  руку,  я  поднял  свою  и
шлепнул его по отвисшим губам.
     Тэдди несколько секунд  сидел,  как  завороженный,  потом  вскочил  и
забежал за письменный стол.
     - Ты... ты что, с ума сошел? - выдавил он.
     - Ты не ошибся, братец, - я засмеялся и показал Майлсу, чтобы он  сел
куда-нибудь.  Сейчас  дядюшка  выглядел  еще  хуже,  чем  в  момент  моего
появления.
     - Не может быть!.. Не может быть!.. - других слов он  не  находил.  И
тем не менее прекрасно понимал, что к чему.
     Один  из  сидевших  сзади,  довольно  прилично  выглядевший  мужчина,
поднялся со своего места, важно приблизился к столу и пристально уставился
на меня. Мы обменялись  жесткими  холодными  взглядами.  Он  был  примерно
одного роста со мной, но на  этом  сходство  заканчивалось,  так  как  его
внешность совершенно не внушала уважения, но в то же время  настораживала.
Такие неуклюжие угловатые парни частенько действуют подобно ударам хлыста.
     - Вы что же, считаете, что уже объяснили, кто вы такой? -  возмутился
он.
     Я легонько толкнул его.
     - Начать с объяснений придется вам, дружище!
     Толчок, похоже, благотворно подействовал на него.
     - Я Вэнс Колби и волею судеб я жених Аниты Баннермен...
     Анита! Черт возьми! И как только  я  забыл  про  нее?  Моя  маленькая
кузина! Мне было двенадцать, а ей тогда  только  исполнилось  десять.  Это
была  крошечная  малютка,  ходившая  за  мной  по  пятам,  как   преданная
собачонка. Она тоже тайком совала мне сэндвичи и поила молоком, когда меня
ставили в угол... Милый маленький цыпленок!
     Когда я навсегда уходил из этого дома, она дожидалась меня в  темноте
у ворот. Поцеловав меня на прощание, Анита убежала обратно в  дом,  горько
плача.
     - Отлично! - буркнул я.
     - А теперь ваш черед, мистер...
     - Баннермен. Ублюдок Баннермен! Вы, должно  быть,  слышали  обо  мне.
Макс, мой старик, и Майлс, этот вот, были родные братья. И какое-то  время
я жил в этом доме.
     - Вот как?
     Только это он и  сказал.  Потом  кивнул  с  понимающим  видом,  будто
действительно хорошо знал эту историю, и посмотрел на дядю Майлса. Но тот,
казалось, превратился в соляной столб.
     Положение принимало все более глупый  и  даже  нелепый  оттенок.  Все
размазалось, как бы не в фокусе, и в воздухе появилось  что-то  осязаемое,
что все чувствовали кожей.
     Наконец я прервал затянувшееся молчание.
     - Я, конечно, не ждал, что в честь меня заколют барашка, но чтобы мои
родственники опустились до того, чтобы принимать в  доме  таких,  как  эти
двое...
     Гейдж вздрогнул, а Матто поднял руку и предупредил:
     - Полегче, парень!
     Но мой молниеносный удар переломил его надвое, а второй -  в  тыльную
часть шеи - кинул на ковер, и пока Гейдж вытащил револьвер, я ткнул ему  в
рожу своим сорок пятым. Дуло заскрежетало по зубам. Кровь тонкой  струйкой
потекла по подбородку, а глаза округлились от страха. Он отлетел к  стене,
вскочил и по нему было видно, что он собирается довести дело до конца. Но,
получив не менее увесистый удар, чем первый, он с жалобным стоном свалился
рядом с Матто.
     Наступила зловещая тишина. Такая тишина, про которую говорят, что она
даже звенит. Я вновь прервал молчание, заметив:
     - Никто не смеет говорить мне "парень".
     И по очереди оглядел  всех  троих  Баннерменов,  которые  никогда  не
называли меня по-другому.
     Но она никогда не называла меня ни "мальчишкой",  ни  "парнем".  И  с
порога чуть ли не шепотом позвала:
     - Кэт!
     Моя  девочка,  моя  маленькая,  милая  девочка!  Только   она   могла
превратиться в такую хрупкую изящную  женщину.  У  нее  были  великолепные
пышные каштановые волосы,  глубокие  синие  глаза  и  милые  теплые  губы,
подарившие мне первый  в  жизни  поцелуй.  Прекрасная  грудь  подчеркивала
женственность фигуры. Талия у нее стала тонкой до дерзости и переходила  в
божественной формы бедра, которые были самым ярким штрихом ее  чувственной
красоты.
     - Здравствуй, Анита! - выдохнул я.
     Ни пара гостей на полу,  ни  кровь,  ни  револьвер  в  моей  руке  не
остановили ее. Она бросилась мне на шею и со слезами на глазах очутилась в
моих объятиях. Я с радостью прижал ее к себе, а затем  немного  отстранил,
чтобы взглянуть ей в лицо.
     - Черт меня подери, Анита, как ты изменилась!
     Она смотрела на меня затуманенными от слез глазами.
     - Откуда ты, Кэт? Мы все думали, ты умер... Ни разу не написал! И  мы
ничего.. ничего не слышали о тебе. Почему ты не...
     - У меня же тут никого не осталось, - я приподнял ее за подбородок, -
кроме тебя. И все это время я хотел приехать за тобой и забрать отсюда, но
до сих пор не мог.
     - Анита!  -  Вэнс  Колби  раздавил  в  пепельнице  сигарету.  Он  был
единственный человек в комнате, отважившийся громко заговорить.
     - Легче, приятель. Как-никак мы с ней родственники. К тому же мы были
большими друзьями, и наша дружба даже скреплена  поцелуем.  Так  что  веди
себя вежливо, если не хочешь, чтобы тебе показали на порог.
     Казалось, Анита только сейчас заметила валяющихся мужчин.  Она  сразу
стала  какой-то  скованной.  Глаза,  только  что   светившиеся   счастьем,
потускнели, а пальцы лихорадочно вцепились в мою руку.
     - Может, мы поговорим в другом месте? - шепнула  она.  -  Пожалуйста,
прошу тебя!
     Я взглянул на Колби и почувствовал, как рот совершенно  непроизвольно
скривила улыбка. Я сунул револьвер обратно за пояс и обратился к нему:
     - Не возражаете?
     - Нисколько.
     Я показал на Гейджа и Матто.
     - Когда они придут в себя, поздравьте их с приятным пробуждением.



                                    2

     В детстве мы находили  друг  друга  в  летнем  домике.  И  сейчас  мы
отправились туда.
     Анита села в большое плетеное кресло, а я расположился на  перилах  и
сразу же спросил:
     - Ну вот, дорогая... А теперь расскажи мне, что тут происходит?
     - Ничего особенного, Кэт... Действительно ничего...
     - С каких это пор Баннермены принимают всяких подонков?  Дедушка  или
мой старик сразу бы выбросили их в окно, да и дядя никогда  не  распахивал
двери перед теми, кто был по положению ниже его. Так в чем дело?
     - Ты... ты знаешь этих двоих? Знаешь, да?
     -  Конечно,  знаю.  Это  люди  из  "синдиката",  их  обычно  называют
контролерами.  Они  всегда  объявляются,  когда  у  "синдиката"  возникают
какие-нибудь... ну, недоразумения,  что  ли,  в  финансовых  вопросах.  Их
всегда посылают, чтобы дать толчок и удостовериться, что  "синдикат"  свое
получит.
     - А ты откуда все это знаешь?
     - А что?
     - И у тебя есть револьвер?
     - Видишь ли, штука в том, что именно я и занимаюсь такими делами.  Но
ты можешь не беспокоиться. Так в чем дело?
     - Я не могу тебе этого сказать, - прошептала Анита.
     - Ну зачем так, дорогая? Говори, ничего не бойся. Я все пойму.
     Даже в темноте было видно, как судорожно она сжала руки.
     - Пожалуйста, Кэт, прошу тебя, не надо об этом!
     - Я ведь довольно странный человек,  Анита.  Кто  знает,  может,  мне
удастся наступить Руди на хвост. Он-то частенько проделывал это со мной.
     - Но они... они же не всегда вели себя так...
     - Не бойся, дорогая, рассказывай.
     - Нет.
     Я спрыгнул с перил и встал перед ней.
     - Расскажи все, Анита, прошу тебя. И я  с  ними  рассчитаюсь.  Ничего
другого я не хочу от этих гнусных пресмыкающихся.
     Анита медленно отвернулась, прячась от моего взгляда.
     - Я боюсь, Кэт... Они, конечно, сделали тебе много зла. И никто бы на
твоем месте его не забыл. Но  пожалуйста...  пожалуйста,  прошу  тебя,  не
усугубляй положения.
     - Странный ты человек, Анита, - я приподнял  ее  с  кресла  и  крепко
обнял.  Только  потому,  что  двоюродным  братьям  и  сестрам  разрешается
обниматься, но тем не менее это оказалось ошибкой.
     Пальцы вдруг ощутили ее нежное  тело,  руки  непроизвольно  сжали  ее
крепче, чем было допустимо, точно ток прошел по телу, в голове зашумело  и
мои чувства передались ей.
     Она прошептала что-то, чего я  не  расслышал,  потому  что  лицо  мое
зарылось в ее волосах, а губы жадно искали ее губы. Она ответила  со  всем
неистовством страсти, на которую была способна, а ее горячий язычок  вошел
в мой рот,  обдав  его  пламенем.  Я  невольно,  хоть  и  против  желания,
отстранил ее.
     - Кэт... я все время ждала тебя... и никогда не верила тому, что  они
говорили... Они говорили... будто ты умер... И я сказала  тебе  еще  в  ту
ночь, когда ты уходил, что буду ждать...
     - Мы были детьми, дорогая.
     - Ты же сам сказал, что вернулся ради меня...
     Да, наверное, она права. Именно поэтому я свернул с шоссе на дорогу к
поместью.
     - Как видно, я опоздал, Анита.
     Ее глаза заволокло слезами и она прижалась лицом к моей груди.
     - Я понимаю... ничего уже не изменишь, - она подняла голову. -  Давай
лучше вернемся в дом, Кэт... Пожалуйста, вернемся в дом, хорошо?
     Я расстался с ней у входной двери, даже не попытавшись войти. Черного
"кадиллака" уже не было, но "бьюик" все еще стоял н месте.
     Я сел в свою машину и направился обратно по той же дороге, по которой
ехал сюда. Калвер-Сити находился отсюда в шести милях на восток, и у  меня
было девять дней до того, как мне надо будет съездить в Нью-Йорк по делам,
а потом снова вернуться на побережье.
     Не доезжая до города,  я  остановился  перед  второразрядным  отелем,
выложил на стойку пять  долларов  и  заполнил  формуляр.  У  женоподобного
дежурного не оказалось ко мне никаких вопросов. Отказавшись от расписки, я
взял ключ. Даже не попрощавшись с ним, я поднялся в номер.
     Я принял душ, лег на кровать и уставился в потолок, удивляясь  своему
желанию замуровать Руди и Тэдди в их собственном величественном  особняке.
Напоследок я засмеялся над этой нелепой мыслью. Я мог  бы  расправиться  с
ними обоими одной рукой, а уж о дяде Майлсе и говорить нечего.  И  тем  не
менее в сложившейся ситуации это приобретало  какой-то  совершенно  другой
оттенок. Там ведь были еще  парни  из  Чикаго,  и  шутка  могла  кончиться
холодным душем на мою горячую башку.
     Я проснулся в семь утра, позавтракал в городе и, дождавшись  половины
девятого, щурясь от солнца, зашел в телефонную будку.
     Трубку снял Марти Синклер.
     - Алло! - услышал я.
     - Это Кэт Баннермен.
     - Ты в Нью-Йорке?
     - Нет, в Калвер-сити. Я тут задержусь немного.
     - Черт возьми, ты что, с ума сошел!? Если _т_ы...
     - Погоди, Марти. Я здесь раньше жил.
     - Ну хорошо, а зачем ты мне звонишь?
     - Сам толком не знаю. Но тут есть кое-что интересное.  Дело  само  по
себе довольно простое, но надо вникнуть в ситуацию.
     - Чтоб тебя, Кэт! Калвер-сити у  нас  как  на  ладони.  Гэмблинг  там
сейчас легально, а сезон на коней давно прошел.
     - Может, ты все же наведешь справки?
     - О чем речь, конечно! Пять минут.
     Я назвал номер телефонной будки.
     - Позвони через четверть часа.
     Он оказался весьма пунктуальным. Через пятнадцать минут я знал  очень
многое о человеке,  которого  звали  Сид  Ла-Порт,  получил  его  адрес  и
отправился к нему. Дом  пятьдесят