от
вас, Барн... Барл... дю!
     - О, это чистая теория! - легко воскликнул дю Барнстокр.  -  Господин
Симонэ подсчитал нам вероятность...
     - Вздор, - сказал господин Мозес. - Чепуха. Математика - это наука...
А это кто? - спросил он, выкатывая на меня правый  глаз.  Мутный  какой-то
глаз, нехороший.
     - Позвольте представить, - поспешно сказал хозяин. - Господин Мозес -
господин инспектор Глебски. Господин Глебски - господин Мозес.
     - Инспектор... - проворчал Мозес. -  Фальшивые  квитанции,  подложные
паспорта... Так вы имейте в виду, Глебски, у меня паспорта  не  подложные.
Память хорошая?
     - Не жалуюсь, - сказал я.
     - Ну так вот, не забывайте. - Он снова строго посмотрел в  тарелку  и
отхлебнул из кружки. - Хороший суп сегодня, - сообщил он. -  Ольга,  убери
это  и  дай  какого-нибудь  мяса.  Но  что  же  вы   замолчали,   господа?
Продолжайте, продолжайте, я слушаю.
     - По поводу мяса, - сейчас же сказал  Симонэ.  -  Некий  чревоугодник
заказал в ресторане филе...
     - Филе. Так! - одобрительно сказал господин Мозес, пытаясь  разрезать
жаркое одной рукой. Другую руку он не отнимал от кружки.
     - Официант принял заказ, -  продолжал  Симонэ,  -  а  чревоугодник  в
ожидании любимого блюда разглядывает девиц на эстраде...
     - Смешно,  -  сказал  господин  Мозес.  -  Очень  смешно  пока.  Соли
маловато. Ольга, подай сюда соль. Ну-с?
     Симонэ заколебался.
     - Пардон, - сказал он нерешительно. - У меня тут появились сильнейшие
опасения...
     - Так. Опасения, - удовлетворенно констатировал господин Мозес.  -  А
дальше?
     - Все, - сказал с унынием Симонэ и откинулся на спинку стула.
     Мозес воззрился на него.
     - Как - все? - спросил он с негодованием. - Но ему принесли филе?
     - М-м... Собственно... Нет, - сказал Симонэ.
     - Это наглость, - сказал Мозес. - Надо было вызвать метрдотеля. -  Он
с отвращением отодвинул от себя тарелку. - На редкость неприятную  историю
вы рассказали нам, Симонэ.
     - Уж какая есть, - сказал Симонэ, бледно улыбаясь.
     Мозес отхлебнул из кружки и повернулся к хозяину.
     - Сневар, - сказал он, - вы нашли негодяя,  который  крадет  туфли?..
Инспектор, вот вам работа. Займитесь-ка на  досуге.  Все  равно  вы  здесь
бездельничаете. Какой-то негодяй крадет туфли и заглядывает в окна.
     Я хотел было ответить, что займусь обязательно, но  тут  чадо  завело
под  самыми  окнами  своего  Буцефала.  Стекла  в  столовой  задребезжали,
разговаривать  стало  затруднительно.  Все  уткнулись  в  тарелки,  а   дю
Барнстокр, прижав растопыренную  пятерню  к  сердцу,  расточал  направо  и
налево немые извинения. Потом Буцефал взревел  совсем  уж  невыносимо,  за
окнами  взлетело  облако  снежной  пыли,  рев  стремительно   удалился   и
превратился в едва слышное жужжание.
     - Совершенно как на Ниагаре, - прозвенел хрустальный голосок  госпожи
Мозес.
     - Как на ракетодроме! - возразил Симонэ. - Зверская машина.
     Кайса на цыпочках приблизилась к господину Мозесу и  поставила  перед
ним графин с ананасным сиропом. Мозес благосклонно посмотрел на  графин  и
отхлебнул из кружки.
     - Инспектор, - произнес он, - а что вы думаете по поводу этих краж?
     - Я думаю, что это шутки кого-то из присутствующих, - ответил я.
     - Странная мысль, - неодобрительно сказал Мозес.
     - Нисколько, - возразил я. - Во-первых, во  всех  этих  действиях  не
усматривается никаких иных целей, кроме  мистификации.  Во-вторых,  собака
ведет себя так, словно в доме только свои.
     - О да! - произнес хозяин глухим голосом. - Конечно,  в  доме  только
свои. Но ОН был для Леля не просто своим. ОН был для него богом, господа!
     Мозес уставился на него.
     - Кто это - ОН? - спросил он строго.
     - ОН. Погибший.
     - Как интересно! - прощебетала госпожа Мозес.
     - Не забивайте мне голову, -  сказал  Мозес  хозяину.  -  А  если  вы
знаете,  кто  занимается  этими  вещами,  то  посоветуйте  -  настоятельно
посоветуйте! - ему прекратить. Вы меня понимаете? - Он обвел нас  налитыми
глазами. - Иначе я тоже начну шутить! - рявкнул он.
     Воцарилось молчание. По-моему, все пытались представить себе, чем все
это кончится, если господин Мозес начнет шутить. Не знаю, как у других,  а
у меня лично картина получилась на редкость безотрадная. Мозес разглядывал
каждого из нас по очереди, не забывая прихлебывать из  кружки.  Совершенно
невозможно было понять, кто он таков и что здесь делает. И почему  на  нем
этот шутовской лапсердак? (Может быть, он уже начал шутить?) И что у  него
в кружке? И почему она у него все время словно бы полна, хотя он  на  моих
глазах уже прикладывался к ней раз сто и весьма основательно?..
     Потом госпожа Мозес отставила тарелку, приложила к  прекрасным  губам
салфетку и, подняв глаза к потолку, сообщила:
     - Ах, как я люблю красивые закаты! Этот пир красок!
     Я немедленно ощутил сильнейший позыв к одиночеству. Я встал и  сказал
твердо:
     - Благодарю вас, господа. До ужина.



                                    3

     - Представления не имею, кто он такой, - произнес хозяин, разглядывая
стакан на свет. - Записался он у меня в книге коммерсантом, путешествующим
по  собственной  надобности.  Но  он  не  коммерсант.  Полоумный  алхимик,
волшебник, изобретатель... но только не коммерсант.
     Мы сидели в каминной.  Жарко  пылал  уголь,  кресла  были  старинные,
настоящие, надежные. Портвейн был горячий, с лимоном, ароматный.  Полутьма
была уютная, красноватая, совершенно домашняя. На дворе начиналась  пурга,
в  каминной  трубе  посвистывало.  В  доме  было  тихо,  только  временами
издалека, как с кладбища, доносились взрывы рыдающего  хохота  да  резкие,
как выстрелы,  трески  удачных  клапштосов.  На  кухне  Кайса  позвякивала
кастрюлями.
     - Коммерсанты  обычно  скупы,  -  продолжал  хозяин  задумчиво.  -  А
господин Мозес не скуп, нет. "Могу ли я осведомиться, - спросил я  его,  -
чьей рекомендации обязан я честью  вашего  посещения?"  Вместо  ответа  он
вытащил из бумажника стокроновый билет, поджег его зажигалкой, раскурил от
него сигарету и, выпустив дым мне в лицо, ответил:  "Я  -  Мозес,  сударь.
Альберт Мозес! Мозес не нуждается в рекомендациях.  Мозес  везде  и  всюду
дома". Что вы на это скажете?
     Я подумал.
     - У меня был знакомый фальшивомонетчик, который вел себя примерно так
же, когда у него спрашивали документы, - сказал я.
     - Отпадает,  -  с  удовольствием  сказал  хозяин.  -  Билеты  у  него
настоящие.
     - Значит, взбесившийся миллионер.
     - То, что он миллионер, это ясно, - сказал хозяин. -  А  вот  кто  он
такой?  Путешествует  по  собственной  надобности...  По  моей  долине  не
путешествуют. У меня здесь ходят на  лыжах  или  лазят  по  скалам.  Здесь
тупик. Отсюда никуда нет дороги.
     Я совсем лег в  кресло  и  скрестил  ноги.  Было  необычайно  приятно
расположиться таким вот образом и с самым серьезным видом размышлять,  кто
такой господин Мозес.
     - Ну хорошо, - сказал я. - Тупик. А что делает в этом тупике господин
дю Барнстокр?
     - О, господин дю Барнстокр - это совсем другое дело. Он приезжает  ко
мне ежегодно вот уже тринадцатый год подряд. Впервые он приехал еще тогда,
когда отель назывался просто "Шалаш". Он  без  ума  от  моей  настойки.  А
господин Мозес, осмелюсь заметить, постоянно навеселе, а между тем за  все
время не взял у меня ни бутылки.
     Я значительно хмыкнул и сделал хороший глоток.
     - Изобретатель,  -  решительно  сказал  хозяин.  -  Изобретатель  или
волшебник.
     - Вы верите в волшебников, господин Сневар?
     - Алек, если вам будет угодно. Просто Алек.
     Я поднял стакан и сделал еще один хороший глоток в честь Алека.
     - Тогда зовите меня просто Петер, - сказал я.
     Хозяин торжественно кивнул и сделал хороший глоток в честь Петера.
     - Верю ли я в волшебников? - сказал он. - Я верю  во  все,  что  могу
себе представить, Петер. В волшебников,  в  господа  Бога,  в  дьявола,  в
привидения... в летающие тарелки... Раз человеческий мозг  может  все  это
вообразить, значит все это где-то существует, иначе зачем бы  мозгу  такая
способность?
     - Вы философ, Алек.
     - Да, Петер, я философ. Я поэт, философ  и  механик.  Вы  видели  мои
вечные двигатели?
     - Нет. Они работают?
     - Иногда. Мне  приходится  часто  останавливать  их,  слишком  быстро
изнашиваются детали... Кайса! - заорал он вдруг так, что  я  вздрогнул.  -
Еще стакан горячего портвейна господину инспектору!
     Вошел сенбернар, обнюхал нас, с сомнением поглядел на огонь, отошел к
стене и с грохотом обрушился на пол.
     - Лель, - сказал хозяин. - Иногда я завидую  этому  псу.  Он  многое,
очень многое видит и слышит, когда бродит ночами по коридорам. Он  мог  бы
многое рассказать, если бы умел. И если бы захотел, конечно.
     Появилась Кайса, очень румяная и слегка растрепанная. Она подала  мне
стакан портвейна, сделала книксен, хихикнула и удалилась.
     - Пышечка, - пробормотал я машинально. Все-таки это  был  уже  третий
стакан. Хозяин добродушно хохотнул.
     - Неотразима, - признал он. - Даже господин дю Барнстокр не удержался
и ущипнул ее вчера за зад. А уж что делается с нашим физиком...
     - По-моему, наш физик имеет в виду  прежде  всего  госпожу  Мозес,  -
возразил я.
     - Госпожа Мозес... - задумчиво произнес хозяин. - А вы знаете, Петер,
у меня есть довольно веские основания предполагать,  что  никакая  она  не
госпожа и вовсе не Мозес.
     Я не возражал. Подумаешь...
     - Вы, вероятно, уже заметили, - продолжал хозяин, - что  она  гораздо
глупее Кайсы. И потом... - Он понизил голос. - По-моему, Мозес ее бьет.
     Я вздрогнул.
     - Как - бьет?
     - По-моему, плеткой. У  Мозеса  есть  плетка.  Арапник.  Едва  я  его
увидел, как сразу задал себе вопрос: зачем господину  Мозесу  арапник?  Вы
можете ответить на этот вопрос?
     - Ну, знаете, Алек... - сказал я.
     - Я не настаиваю, - сказал хозяин. - Я ни  на  чем  не  настаиваю.  И
вообще о господине Мозесе заговорили вы, я бы  никогда  не  позволил  себе
первым коснуться такого предмета. Я говорил о нашем великом физике.
     - Ладно, - согласился я. - Поговорим о великом физике.
     - Он гостит у меня не то  третий,  не  то  четвертый  раз,  -  сказал
хозяин, - и с каждым разом приезжает все более великим.
     - Подождите, - сказал я. - Кого, вы собственно, имеете в виду?
     - Господина Симонэ, разумеется. Неужели вы никогда раньше не  слыхали
этого имени?
     - Никогда, - сказал я. - А что, он  попадался  на  подлогах  багажных
квитанций?
     Хозяин посмотрел на меня укоризненно.
     - Героев национальной науки надо знать, - строго сказал он.
     - Вы серьезно? - осведомился я.
     - Абсолютно.
     - Этот унылый шалун - герой национальной науки?
     Хозяин покивал.
     - Да, - сказал он. - Я понимаю вас... Конечно: прежде всего манеры, а
потом уже все остальное... Впрочем, вы правы. Господин Симонэ  служит  для
меня неиссякаемым  источником  размышлений  о  разительном  несоответствии
между  поведением  человека,  когда  он  отдыхает,  и  его  значением  для
человечества, когда он работает.
     - Гм... - произнес я. Это было почище арапника.
     - Я вижу, вы не верите, - сказал хозяин. - Но должен вам заметить...
     Он замолчал, и я почувствовал, что в каминной  появился  еще  кто-то.
Пришлось повернуть голову и скосить  глаза.  Это  было  единственное  дитя
покойного брата господина дю Барнстокра. Оно возникло совершенно  неслышно
и теперь сидело на корточках рядом с Лелем и  гладило  собаку  по  голове.
Багровые блики от раскаленных углей светились  в  огромных  черных  очках.
Дитя было какое-то очень уж одинокое, всеми забытое и маленькое. И от него
исходил едва заметный запах пота, хороших духов и бензина.
     - Метель какая... - сказало оно тоненьким жалобным голоском.
     - Брюн, - сказал я. - Дитя мое. Снимите на минутку ваши ужасные очки.
     - Зачем? - жалобно спросило чадо.
     Действительно, зачем? - подумал я и сказал:
     - Я хотел бы увидеть ваше лицо.
     - Это совершенно не нужно, - сказало чадо, вздохнуло и  попросило:  -
Дайте, пожалуйста, сигаретку.
     Ну, конечно же, это  была  девушка.  Очень  милая  девушка.  И  очень
одинокая. Это ужасно - в таком возрасте быть одиноким. Я поднес ей пачку с
сигаретами, я щелкнул зажигалкой, я поискал,  что  сказать,  и  не  нашел.
Конечно, это была девушка. Она и курила, как девушка - короткими  нервными
затяжками.
     - Как-то мне страшно, - сказала  она.  -  Кто-то  трогал  ручку  моей
двери.
     - Ну-ну, - сказал я. - Наверное, это был ваш дядя.
     - Нет, - возразила она. - Дядя спит. Уронил книжку на пол и  лежит  с
открытым ртом. И мне почему-то вдруг показалось, что он умер...
     - Рюмку бренди, Брюн? - сказал хозяин глухим голосом. - Рюмка  бренди
не помешает в такую ночь, а, Брюн?
     - Не хочу, - сказала Брюн и  передернула  плечами.  -  Вы  еще  долго
будете здесь сидеть?
     У меня не стало сил слушать этот жалобный голос.
     - Черт возьми, Алек, - сказал я. - Вы хозяин или нет? Неужели  нельзя
приказать Кайсе провести ночь с бедной девушкой?
     - Эта идея мне нравится, - сказало дитя, оживившись. -  Кайса  -  это
как раз то, что надо. Кайса или что-нибудь в этом роде.
     Я в замешательстве опорожнил стакан, а дитя вдруг выпустило  в  камин
длинный точный плевок и отправило следом окурок.
     - Машина, - сказало оно сиплым басом. - Не слышите, что ли?
     Хозяин поднялся, подхватил меховой жилет и  направился  к  выходу.  Я
устремился за ним.
     На дворе бушевала настоящая метель.  Перед  крыльцом  стояла  большая
черная машина, возле нее в отсветах фар размахивали руками и ругались.
     - Двадцать крон! - вопили фальцетом. -  Двадцать  крон  и  не  грошом
меньше! Черт бы вас подрал, вы что, не видели, какая дорога?
     - Да за двадцать крон я куплю тебя  вместе  с  твоим  драндулетом!  -
визжали в ответ.
     Хозяин ринулся с крыльца.
     - Господа! - загудел его мощный голос. - Это все пустяки!..
     - Двадцать крон! Мне еще назад возвращаться!..
     - Пятнадцать и ни гроша больше! Вымогатель! Дай  мне  твой  номер,  я
запишу!
     - Скупердяй ты, вот и все! Из-за пятерки удавиться готов!..
     - Господа! Господа!..
     Мне стало холодно, и я вернулся к камину. Ни собаки,  ни  чада  здесь
уже не было. Это  меня  огорчило.  Я  взял  свой  стакан  и  направился  в
буфетную. В холле я задержался - входная дверь распахнулась, и  на  пороге
появился громадный, залепленный снегом человек  с  чемоданом  в  руке.  Он
сказал  "бр-р-р",  мощно  встряхнулся  и  оказался  светловолосым  румяным
викингом. Лицо у него было мокрое, на бровях белым пухом лежали  снежинки.
Заметив меня, он коротко улыбнулся, показав ровные чистые зубы, и произнес
приятным баритоном:
     - Олаф Андварафорс. Можно просто Олаф.
     Я тоже представился. Дверь  снова  распахнулась,  появился  хозяин  с
двумя баулами, а за ним - маленький, закутанный до  глаз  человечек,  тоже
весь залепленный снегом и очень недовольный.
     -  Проклятые  хапуги!  -  говорил  он  с  истерическим  надрывом.   -
Подрядились за пятнадцать. Ясно, кажется, - по семь с  половиной  с  носа.
Почему двадцать? Что за чертовы порядки в этом городишке? Я, черт  побери,
в полицию его сволоку!..
     - Господа, господа!.. - приговаривал хозяин.  -  Все  это  пустяки...
Прошу вас сюда, налево... Господа!..
     Маленький человечек, продолжая кричать про разбитые в кровь  морды  и
про  полицию,  дал  себя  увлечь  в  контору,  а  викинг  Олаф   пробасил:
"Скряга..." - и принялся оглядываться с таким видом, словно  ожидал  здесь
обнаружить толпу встречающих.
     - Кто он такой? - спросил я.
     - Не знаю. Взяли одно такси. Другого не оказалось.
     Он замолчал, глядя через мое плечо. Я  оглянулся.  Ничего  особенного
там не было. Только портьера, закрывающая вход в коридор,  который  вел  в
каминную и к номерам Мозеса, слегка колыхалась. Наверное, от сквозняка.



                                    4

     К утру метель утихла. Я поднялся на рассвете, когда отель  еще  спал,
выскочил в одних трусах на крыльцо  и,  крякая  и  вскрикивая,  хорошенько
обтерся  свежим   пушистым   снегом,   чтобы   нейтрализовать   остаточное
воздействие трех стаканов портвейна. Солнце едва высунулось  из-за  хребта
на востоке, и  длинная  синяя  тень  отеля  протянулась  через  долину.  Я
заметил, что третье  окно  справа  на  втором  этаже  распахнуто  настежь.
Видимо, кто-то даже ночью пожелал вдыхать целебный горный воздух.
     Я вернулся к себе, оделся, запер дверь на ключ и сбежал  в  буфетную,
прыгая через ступеньку. Кайса, красная, распаренная, уже возилась на кухне
у пылающей плиты. Она поднесла мне чашку какао и сандвич,  и  я  уничтожил
все это, стоя тут же в буфетной и слушая краем уха, как  хозяин  мурлыкает
какую-то песенку у себя в  мастерских.  Только  бы  никого  не  встретить,
подумал я. Утро слишком хорошо для двоих... Думая об этом  утре,  об  этом
ясном небе, о золотом солнце, о пустой пушистой долине, я чувствовал  себя
таким же скрягой, как давешний, закутанный до бровей в  шубу  человечишко,
закативший  скандал  из-за  пяти   крон.   (Хинкус,   ходатай   по   делам
несовершеннолетних, в отпуске по болезни.) И я никого не  встретил,  кроме
сенбернара Леля, который с доброжелательным безразличием наблюдал,  как  я
застегиваю крепления, и утро, ясное небо, золотое солнце,  пушистая  белая
долина - все это досталось мне одному.
     Когда, совершив десятимильную пробежку к реке и обратно, я вернулся в
отель перекусить, жизнь там уже  била  ключом.  Все  население  вывалилось
погреться на  солнышке.  Чадо  со  своим  Буцефалом  на  радость  зрителям
вспарывало и потрошило свежие сугробы - от обоих  валил  пар.  Ходатай  по
делам  несовершеннолетних,  оказавшийся  вне  шубы   жилистым   остролицым
типчиком лет тридцати пяти, гикая, описывая  на  лыжах  сложные  восьмерки
вокруг отеля, не  удаляясь,  впрочем,  слишком  далеко.  Сам  господин  дю
Барнстокр взгромоздился на лыжи и  был  уже  весь  вывалян  в  снегу,  как
неимоверно длинная и истощенная снежная  баба.  Что  же  касается  викинга
Олафа, то  он  демонстрировал  танцы  на  лыжах,  и  я  почувствовал  себя
несколько уязвленным, когда понял, что это - настоящий умелец.  С  плоской
крыши на все  это  взирали  госпожа  Мозес  в  изящной  меховой  пелерине,
господин Мозес в своем камзоле и с неизменной кружкой  в  руке  и  хозяин,
что-то им  обоим  втолковывающий.  Я  поискал  глазами  господина  Симонэ.
Великий физик тоже должен был где-то здесь наличествовать - ржание  и  лай
его я услышал мили за три от отеля. И он здесь наличествовал  -  висел  на
верхушке совершенно гладкого телефонного столба и отдавал мне честь.
     Меня вообще приветствовали очень тепло. Господин дю Барнстокр поведал
мне, что у меня появился достойный  соперник,  а  госпожа  Мозес  с  крыши
прозвенела подобно серебряному  колокольчику  о  том,  что  господин  Олаф
прекрасен, как возмужалый бог. Это меня кольнуло, и я не замедлил  свалять
дурака. Когда чадо, которое сегодня, несомненно, было парнем, этаким диким
ангелом без манер и без морали, предложило гонки на лыжах за мотоциклом, я
бросил вызов судьбе и викингу и первым подхватил конец троса.
     Десяток лет назад я занимался этим видом спорта, однако тогда мировая
промышленность, по-видимому, не выпускала еще Буцефалов, да и  сам  я  был
покрепче. Короче говоря, минуты через три я снова оказался перед крыльцом,
и вид у меня, вероятно, был неважный, потому что госпожа  Мозес  испуганно
спросила,  не  следует  ли  меня  растереть,   господин   Мозес   ворчливо
посоветовал растереть  этого  горе-лыжника  в  порошок,  а  хозяин,  мигом
очутившийся внизу, заботливо подхватил меня под мышки и  стал  уговаривать
немедле