ли,
попросту говоря, нервно настроен? Поделись! Я собираюсь быть невропатологом.
     -- А мне впору идти к психиатру! -- отбросив  свой обычный  размеренный
тон, задыхаясь, ответил Патов. Вместо его обычной галантной иронии  в голосе
звучала   откровенная   злость.   --  Этот  новоявленный  Немирович-Данченко
собирается не только ставить Шекспира и сам исполнять  роль  Ромео, но еще и
восстанавливать...    так    сказать,   гальванизировать   творения    моего
предшественника.  Только  что,  поддерживая  инициативу  молодых  сил,  меня
оповестил об этом директор!
     Ксения  Павловна побледнела. Она  хотела обнаружить  себя и Зину  и тем
самым остановить мужа. Но не решилась... А Лера отца не останавливала.
     -- И еще одно  потрясение! -- продолжал незнакомым Зине голосом Николай
Николаевич.   --  Наш  Немирович-Данченко  предложил  кандидатуру  на   роль
Джульетты. Но не учел главного: зритель должен поверить,  что  эту Джульетту
можно полюбить! Ты знаешь,  кого он предложил? Немыслимо себе представить...
Балабанову! Вашу Зиночку... Она выдвигает его, а он выдвигает ее!
     Зина взглянула на  Ксению  Павловну, которая была  близка к обмороку, и
тихо сказала:
     --  Я не знала об этом. Честное слово. Андрей мне об этом не говорил...
Вы верите, Ксения Павловна?
     На пороге  кухни  появилась Лера.  Она молчала, но  взгляд ее вопрошал:
"Здесь все было слышно?"
     --  Не  волнуйтесь, пожалуйста, -- обращаясь к ним обеим, сказала Зина.
-- Ничего не случилось!
     Она вышла в коридор и, взглянув на Николая Николаевича, который впервые
на ее глазах оторопел, внятно, чтобы было слышно на кухне, сказала:
     -- Что касается Джульетты, вы абсолютно правы. В данном случае я с вами
согласна!
     И, не дав ему опомниться, она открыла и закрыла за собой дверь.

***

     Ее всегда  любили как человека. И убеждали, что эта человеческая любовь
гораздо прочнее и лучше другой -- "нечеловеческой".  Она и сама в нескольких
спектаклях объясняла своим юным зрителям, что дружба важнее любви. Но делала
это без вдохновения и убежденности.
     В  ТЮЗ  ее  пригласил  Петруша.  Увидев  ее  в  студенческом  дипломном
спектакле, он громко сказал:
     -- Она будет гениальной актрисой!
     Педагоги стали делать Петруше условные  знаки, но он не обратил на  это
никакого внимания.
     --  Некоторые считают, что главное  в  машине  -- двигатель внутреннего
сгорания  и  коробка  скоростей,  а  другие  --  что  тормозная  система.  Я
принадлежу к первым, -- нередко говорил он.
     И еще он любил повторять:
     --  О  людях  надо говорить не  хорошо  и не  плохо,  а  как  они  того
заслуживают!
     Петруша увез Зину из ГИТИСа к себе в ТЮЗ и официально объявил ее лучшей
актрисой театра.
     Когда Валентина  Степановна попыталась указать  ему на непедагогичность
подобного заявления, он возразил ей:
     --  Другие тоже хотят  быть лучшими?  Это приятно.  Пусть станут -- и я
объявлю об этом с такой же радостью.
     --   Когда   вы   наконец   повзрослеете?   --   вздохнула   заведующая
педагогической частью.
     -- Никогда! А если это случится, я тут же уйду из ТЮЗа. Петруше было за
пятьдесят. "Какой у него необъятный лоб! -- говорили люди, будто не замечая,
что  это  лысина.  --  Какие  благородные  серебряные  виски!"  А  это  была
просто-напросто седина.
     Петруша не обозначал Зинино амплуа словом "травести".
     --  У  актеров на  сцене  не может быть "должностей", -- уверял он.  --
Герой, героиня, простак, травести... К чему заковывать их в эти звания?
     Услышав, что Костю Чичкуна называют "актером с отрицательным обаянием",
Петруша вспылил:
     --  Опять  ярлыки?!  Сказочные  злодеи  -- злодеи  веселые.  Разве  это
настоящие негодяи?  Они больше смешат, чем пугают... И  актер с неприятными,
отрицательными чертами их бы сыграть не смог.
     Если эффектную блондинку Галю  Бойкову  называли "поющей актрисой",  он
возражал:
     -- Она просто  умеет петь. Но  это не главное  ее качество.  Иначе  она
выступала бы в опере. Или в крайнем случае на эстраде.
     Актера  он  называл просто  "актером", предпочитая  почему-то это слово
слову "артист".
     Зина влюбилась в Петрушу  сразу, еще в  коридоре ГИТИСа, когда он начал
высказывать  ее  приятелям,  дожидавшимся распределения,  свои  мысли об  их
возможностях и перспективах. После этого многие стали вздыхать: "Эх, если бы
он  был не в  ТЮЗе!" Но он и не собирался их приглашать. Он пригласил к себе
только Зину...
     Петруша не  замечал ее чувств.  Зина ходила даже на те его репетиции, в
которых сама  не участвовала, -- и  он восторгался ее увлеченностью театром.
Когда  семья  Петруши  отправлялась  на  летний  отдых,  Зина  покупала  ему
продукты, готовила  --  и он называл ее  доброй соседкой.  Когда  однажды, в
отсутствие семьи, с  ним случился  сердечный приступ,  она  достала  даже те
лекарства, каких  не было в городе, сидела возле него всю  ночь -- и он стал
называть ее  "скорой помощью". И еще сказал, что так о нем заботилась только
мама.
     Уезжая  куда-нибудь,  Петрушина жена сама  просила Зину  опекать  мужа.
Вообще у жен Зина пользовалась безграничным доверием.
     Однажды  эффектная Галя Бойкова, жившая на  первом  этаже  в общежитии,
принесла заболевшему Петруше пакет из театра. Жена его вполголоса, но твердо
сказала:
     -- Я очень прошу: пусть это делает Зиночка.
     Петруша уехал из-за жены: ей не подходил климат города.
     Сначала Зина  не поверила, что он может уехать. Потом Петруша с досадой
сказал,  что  он ее "на сцене не узнает". Потом через  приятельницу в Москве
она достала все новейшие медицинские препараты, которые могли бы помочь жене
главного  режиссера.  И, наконец, попросила Петрушу взять ее  с собой. Он не
взял ее. И вообще не взял никого.
     -- Хорош строитель, который разбирает по кирпичику созданное им здание,
чтобы из этого же материала воздвигнуть где-то другое.
     Вспоминая об  этой  его  фразе, Зина  подумала:  "Он  пожертвовал своим
желанием  не расставаться с нами... А здание-то  все равно рассыпается. И мы
наблюдаем за этим с постыдной терпимостью!"
     Прощаясь, Петруша сказал ей:
     -- Я очень полюбил вас, Зиночка, как актрису и как человека!...
     "Вероятно, иначе меня полюбить невозможно", -- сказала  сама себе Зина,
вернувшись от Патовых и вспомнив все это.

***

     Минут через десять к ней пришла Ксения Павловна.
     -- Николай Николаевич хотел прийти  сам, но  я  его не пустила...  Мы с
вами легче поймем друг друга. А Лера хлопнула дверью и  убежала. Я не  знаю,
вернется ли она... Сказала, что не вернется!
     -- Вернется, -- успокоила Зина.
     -- Вы  должны понять: он вовсе не думает того, что сказал.  Наверно, он
полагает, что  вы выглядите слишком  уж  юной.  А  ведь  это --  достоинство
женщины. Это нельзя назвать недостатком. Вы согласны, Зиночка?
     -- То, что маленькая собачка  до старости  щенок,  --  это  аксиома.  И
главный режиссер вправе это сказать.
     -- При чем тут собачка?! Мы с Лерой знаем  вас немногим более года -- и
уже очень любим... как человека!
     "Опять!..." -- подумала Зина.
     -- Вы же такая чуткая...  И  должны понять: Николаю  Николаевичу  очень
трудно. Он находит, что вы с ним мало считаетесь. Он знает, что Терешкина из
министерства к нему приглядывается. И чего-то там из-за нее  не  утверждают.
Хотя, если б она узнала его лично, они  бы стали друзьями. Я уверена! И этот
молодой режиссер... По мнению Николая, он берется за очень уж многое...
     -- Он не берется. Это мы его просим.
     -- Пусть так... Николаю это обидно. Он считает, что вы с ним бываете...
ну, резки, что ли...  Что  слишком часто ставите  его предшественника как бы
ему  в пример.  Обо  всем  этом он  думает... Но того, что он  сказал, он не
думает! Вернее, думает не так, как это можно было бы понять...
     Ксения  Павловна  готова была  признать  существование  всех претензий,
которые были у Патова к Зине, кроме той, что он высказал в коридоре.
     -- Как раз в этом Николай Николаевич прав абсолютно, -- повторила Зина.
-- Какая из меня Джульетта? Шекспир перевернется в гробу!
     -- Он  имел  в  виду вашу слишком явную... ну,  что  ли,  детскость, --
продолжала уверять Ксения Павловна.  -- Я надеюсь,  это никак не повлияет на
ваши отношения с  нашей семьей! Для нас с  Лерой  вы самый близкий человек в
этом городе.
     -- Я вас тоже люблю. -- И сейчас?
     -- А что вообще случилось? Главный режиссер  не видит во мне Джульетты.
И правильно делает. Я тоже не вижу ее в себе. И скажу об этом Андрею. Почему
он не предупредил меня?
     -- Наверно,  хотел  раньше согласовать...  Только  вы  знайте:  Николай
Николаевич не будет возражать! Иначе мы с Лерой...
     --  Не  покидайте его,  -- попросила Зина.  --  У меня нет семьи...  Не
хватает еще, чтобы и ваша распалась!
     --  Вы  шутите...  Значит,  вы  не  сердитесь. Это так  приятно! Знаете
что?... -- Ксения Павловна остановилась, решаясь на какой-то важный для себя
шаг. -- Я  испытываю  к вам большое  доверие. И обращаюсь  к вам с просьбой.
Помогите мне выполнить тот ваш план... Помните? Насчет пробы в драматическом
театре.  Мы  сделаем это втайне  от Николая.  И вы  увидите,  как  он  будет
доволен. Вы  убедитесь, что  он  вовсе не против... Просто у него  есть свои
правила. Я всегда это в нем уважала. Он не любит  делать то, что не принято.
Не положено... Переступать через нормы...
     "Чтобы я не  считала  его  домашним  тираном, она  готова  на  все!  --
подумала Зина. -- Но это ерунда... Главное, что она согласна!"
     Зина обожала устраивать чужие судьбы.
     --  Вы мне  поможете подготовить какую-нибудь сцену? -- спросила Ксения
Павловна.  -- Отрепетировать  ее! С Николаем  у меня  не получится... Я  его
как-то  стесняюсь. С вами  мне проще. А  главное,  я  хочу,  чтобы  это было
сюрпризом!
     -- Зачем же я? У нас есть режиссер! -- воскликнула Зина.
     -- Режиссер?...
     -- Ну  да! Замечательный парень! Тот самый... Андрей! Он будет счастлив
помочь актрисе вернуться на сцену. Я в этом не сомневаюсь!
     -- Тот  самый?...  --  переспросила Ксения  Павловна. Она задумалась. А
потом  сказала: --  Вы,  наверное,  как всегда,  правы.  Николай  будет  ему
благодарен... И, может быть, они станут друзьями?

***

     На следующий день Зина решительно  потребовала, чтобы Иван  Максимович,
Андрей  и Костя  собрались в  директорском  кабинете.  Взглянув на нее, Иван
Максимович спросил:
     -- Мы должны написать завещание?
     -- Пока что покушение совершается на меня! -- ответила Зина. Пристально
глядя на Андрея, она сказала: -- Все-таки режиссер должен иметь опыт. Теперь
я  в этом  не  сомневаюсь!  Разве  Петр Васильевич  мог  позволить себе,  не
посоветовавшись с актрисой, предлагать ее на главную роль?
     Андрей  честно   и  безмятежно  удивился.  Потом   посмотрел  на  Ивана
Максимовича и Костю, ожидая от них поддержки.
     -- Но ведь Петр Васильевич был главным режиссером, -- сказал он. -- А я
--  приглашенный  на постановку.  И поэтому  должен был сначала поговорить с
Николаем Николаевичем... Если б я тебя пригласил, а он бы потом отказался?
     -- Он  и отказался! -- сказала Зина.  --  И правильно сделал. Редчайший
случай: я стала союзницей Патова!
     -- Ты прости меня, пожалуйста, -- продолжал Андрей. -- И не обижайся.
     -- Я никогда не обижаюсь!
     --  Но ведь  по  поводу работы  над  старыми  спектаклями тоже  сначала
поговорили с главным режиссером, а потом уже со мной.
     --  Большая  разница!  --  воскликнула Зина.  --  Ты реставрировать эти
спектакли можешь, а я сыграть Джульетту не смогу. Ни за что на свете!
     -- Почему ты так думаешь, а? -- поинтересовался Иван Максимович.
     -- Да что вы... издеваетесь, что ли? Что между нами общего?!
     Иван Максимович  не  спеша выдвинул ящик  стола, достал оттуда нарядный
том и раскрыл страницу, заложенную бумажкой.
     -- Я предвидел твои возражения.  И подготовился, --  сказал он.  -- Вот
послушай, что  говорит о  себе  Джульетта:  "Хотела б я приличья соблюсти...
Хотела бы, но нет, прочь лицемерье!" А ты говоришь: "Что между нами общего?"
     -- Если вы решили взять меня цитатами, то я тоже... Дайте-ка книгу!
     Иван Максимович неохотно протянул ей нарядный том.
     -- Прочитайте, пожалуйста!  Буквально на  любой странице... Хотя бы вот
это: "Она  затмила факелов лучи!  Сияет красота ее в ночи,  как в ухе  мавра
жемчуг несравненный". Теперь взгляните на меня!...
     --  Эта  сцена,  --  безмятежно  улыбаясь,  начал  Андрей,  --  как раз
доказывает, что между вами много общего... Иван Максимович прав!
     -- Дать тебе книгу? -- спросила Зина.
     -- Эту трагедию я знаю наизусть. Парис говорит Джульетте: "Твое лицо от
слез так  изменилось.  Бедняжка!" А  она ему что отвечает?  "Слез не  велика
победа:  и раньше  было мало  в нем красы".  Она  для  Ромео  прекрасна!  Ты
понимаешь?
     -- Она просто скромна.
     -- Как ты!...
     -- Я -- травести! -- крикнула Зина. -- Я умею играть только девчонок.
     -- А  Джульетта и была девчонкой! Ей было четырнадцать лет, -- радостно
сообщил Андрей.
     --  Девочек  в  таком  возрасте  Валентина  Степановна  не  пускает  на
некоторые спектакли, -- сказал Иван Максимович.
     --  Представления  о  женском  возрасте  вообще  изменились, --  сказал
Андрей.  -- Некоторые  немолодые актрисы подходили ко мне: просятся на  роль
матери Джульетты. А ведь ей было лет двадцать семь...
     -- Что творилось в Вероне! -- воскликнула Зина.
     --  Одним  словом, так...  Четырнадцатилетних  в  нашем театре  играешь
только ты, -- четко и неторопливо резюмировал Костя Чичкун.
     --  И соотношение сил получается очень верное! -- продолжал убеждать ее
Андрей.
     -- Какое соотношение?
     --  Джульетта  гораздо  решительней  и  смелее  Ромео.   Ведь  это  она
предлагает немедленно обвенчаться. И она решается принять снотворное... А ты
гораздо решительней и смелее меня. Как видишь, все сходится!
     --  Но  ведь  я  собираюсь  участвовать  в  спасении  спектаклей  Петра
Васильевича! -- ухватилась за последний аргумент Зина.
     --  Андрей  тоже  будет делать и  то  и  другое, --  возразил  ей  Иван
Максимович.
     -- Он окончательно согласился?
     -- Отступил перед неизбежностью. Ты тоже сдаешься?
     -- А Николай Николаевич? Он-то согласен на то и другое?
     --   Мы   его  очень   просили.  От  имени   дирекции.  И  общественных
организаций... --  Ивану Максимовичу  было  стыдно,  что  он так  нажимал на
главного  режиссера.  Вспоминая об  этом, он страдальчески морщился,  обеими
руками обнимал свою большую, неказистую голову. -- Что было делать?
     Я предложил ему:  "Тогда давайте  соберем  художественный совет.  Пусть
решает..."
     -- А он?
     -- Сказал: "Ну,  если проблемы искусства вы хотите решать голосованием,
я отступаю".
     --  Значит, все-таки отступил?! -- возликовала Зина. Директор посмотрел
на нее с грустью и осуждением.
     -- Я так скажу...  Мне его было жалко, --  тихо произнес Костя. -- Но я
подумал:  сколько  ребят  каждый  вечер приходит  к  нам  в  театр?  Семьсот
пятьдесят. В  месяц, стало быть,  более  двадцати  тысяч.  А  в год, если не
считать летних месяцев, около двухсот тысяч! Вот и надо, подумал я,  выбрать
между этими ребятами и Николаем Николаевичем!
     -- И выбрал ребят? Ты молодец, Костя!  -- Зина похлопала его  по плечу.
-- Мы тоже не зря тебя выбрали!

***

     Николай   Николаевич,   войдя  в   директорский  кабинет,  впервые   не
поздоровался. Он судорожно поправлял свои манжеты.
     Иван  Максимович  с  неловкой  поспешностью  выбрался   из-за  стола  и
пододвинул главному режиссеру стул. Но Патов этого не заметил.
     -- Сегодня срывается вторая  беседа  из  цикла "Мои встречи с  великими
режиссерами"! Хотя  этот цикл был утвержден художественным советом, чему вы,
Иван Максимович, придаете такое большое значение. Оказывается, что для наших
с вами  артистов  встреча с Андреем Лагутиным  интересней,  чем с Всеволодом
Эмильевичем Мейерхольдом, о котором я сегодня хотел рассказать.
     -- Просто с этим они работают...
     -- Чтобы добиться хоть  каких-нибудь успехов с этим, они должны знать о
том. Что происходит? В репетиции участвуют пять человек, а в зале сидит  вся
труппа!
     -- Они соскучились... -- тихо произнес Иван Максимович.
     -- По Андрею Лагутину?!
     -- По работе... Вы меня простите, конечно.
     --  Работа  артиста   слагается  из   многих  компонентов.  И  один  из
главнейших: беспрерывное постижение  опыта корифеев. Без  этого в  актерском
организме наступает авитаминоз!
     --  Но  ведь чем больше  человек  потребляет витаминов, тем больше  ему
хочется ходить, двигаться, действовать...
     -- Я не думал, что вы поймете меня так буквально. С такой балабановской
прямолинейностью! Кстати, балабановщина вообще затопила наш...  или,  вернее
сказать,  ваш  театр. "Служенье  муз не терпит суеты!" -- это  известно даже
младенцу. А тут все бегают, носятся: из зрительного зала -- в репетиционный.
И обратно...  "Тем,  кто спешит,  грозит  паденье".  Это строка из  "Ромео и
Джульетты", кстати сказать.
     --  Что  поделаешь?  Они  соскучились...  Застоялись! Простите меня  за
грубое выражение.
     -- Что же, мои беседы вообще отменяются?
     -- Видите ли, после застолья...
     -- Какого "застолья"?
     -- Так у нас в театре называют репетиции, происходящие за столом.
     -- И вас не оскорбляют эти ресторанные термины?
     -- Я привык к этому слову. Может быть, оно неудачно. Но дело не в  нем.
Дело  в  самом деле... В  работе...  Комитет комсомола попросил меня,  чтобы
репетиции "Ромео" и  работа над старыми спектаклями шли параллельно.  В двух
наших залах. Утром и вечером.
     --  У  меня возникло одно  предложение. Вполне  рационализаторское,  --
скрестив руки на груди, произнес Николай Николаевич.
     -- Какое, а? Я вас слушаю.
     -- В афишах и программах пишите так: "Главный режиссер -- Н.  Патов", а
чуть пониже: "Секретарь комсомольской организации  -- К. Чичкун, заместитель
секретаря -- З. Балабанова". Раз уж этот ваш  комитет  играет в жизни театра
такую колоссальную роль. Кто доверил ему эту роль?
     -- Петруша, -- тихо ответил Иван Максимович. -- Он обожал молодежь.
     -- Кто же ее не любит?!
     Николай Николаевич, не попрощавшись, покинул директорский кабинет.
     Иван  Максимович  не  сдержал  счастливой  улыбки.  "Вернулось!..."  --
подумал он.
     Почти весь театр цитировал шекспировскую трагедию.
     Иван Максимович подмечал  это с радостью. "Вот и Николай  Николаевич не
удержался:   процитировал!  --  подумал   он.  И,  опомнившись,   озабоченно
помрачнел: -- А с беседами нехорошо получается..."
     На днях председатель месткома, обратив внимание директора на настроение
Патова, сказал:

     Ждать можно бедствий от такой кручины,
     Коль что-нибудь не устранит причины.

     "Причина его раздражения  --  это якорь  спасения для нашего  ТЮЗа", --
подумал Иван Максимович. Но вслух ничего не высказал.

     ... искать того напрасно,
     Кто не желает, чтоб его нашли.

     Этой цитатой ответила директору заведующая труппой, когда он поручил ей
срочно  разыскать  актера, который должен  был заменить  другого, неожиданно
заболевшего.
     Защищая  актера, в  способностях которого  решительно усомнилась  Зина,
Костя  Чичкун медленно,  на ходу  припоминая,  тоже произнес две  строки  из
трагедии:

     Все -- свойства превосходные хранят:
     Различно каждый чем-нибудь богат,

     Сама  Зина,  разумеется,  чаще  всех  прибегала  теперь   к  авторитету
Шекспира. Требуя прямоты и ясности в отношениях с Патовым, она воскликнула:

     Играть не надо в прятки,
     Чтобы в ответ не получить загадки,

     И,  наконец, дежурная, сидевшая у дверей  служебного входа, комментируя
драку дву