жара градусов тридцать.  Надо сказать,  что  Михал
Михалыч весит около центнера и  имеет соответствующий рост,  а  в  прошлом
занимался  боксом  и  самбо,  кажется,  имел  даже  неплохой  разряд.  Как
говорится,  его  появление внесло растерянность в  ряды противника.  Он  и
развернуться по-настоящему не успел,  как шпана обратилась в бегство. Был,
правда,  опасный момент,  когда  около  самого  уха  просвистела бутылка и
рассадила большое оконное стекло. Но обошлось.
     В этот самый момент послышалась полицейская сирена.  По узкой  улочке
машина едва пробиралась,  и у наших было еще несколько секунд.  "Быстро на
судно!" - скомандовал капитан.  "Мы  с  вами,  Михал  Михалыч",  -  кто-то
сказал.  "Не рассуждать!" - гаркнул вдруг капитан,  багровея лицом.  Наших
матросов из кабака как ветром вымело.  А  капитан  Колесников  добровольно
сдался властям и получил возможность немедленно использовать свои познания
в испанском языке.  Он категорически заявил,  что  дрался  один,  что  его
команды и духом здесь не было.
     Капитан в некотором роде личность неприкосновенная,  вроде дипломата.
Его нельзя арестовать,  можно лишь приказать покинуть порт. На другой день
капитан  вернулся на  судно.  Заплатили хозяину заведения за  убытки  и  к
вечеру ушли.
     Такова,  насколько я понимаю,  реальная картина событий, очищенная от
легенд.
     Капитан,  помполит и начальник экспедиции,  как положено, доложили по
радио  в  Москву,  получили разрешение зайти  в  другой  порт.  Экспедиция
продолжалась.
     К  сожалению,  дело этим не кончилось.  Инциденты в  портах -  ЧП для
нашего флота.  Они разбираются тщательно и строго.  Наверно,  так и должно
быть.
     Колесников писал объяснения.  Помполит всюду говорил,  что  в  данной
конкретной обстановке действия капитана были оправданны. Команда стояла за
него горой.  Но где-то все же решили,  что надо наказать. Вспомнили заодно
какой-то  мелкий проступок три  года  назад.  Перевели капитаном на  судно
каботажного плаванья,  и  заплавал Михаил из Ленинграда в  Таллин,  Ригу и
Калининград.
     Читаю отчет о рейсе "Климента Тимирязева" -  втором рейсе Колесникова
после возвращения "в науку".
     Отчет о работах, проведенных научно-исследовательским судном (НИС), -
это капитальный научный труд,  нередко в нескольких томах. Он составляется
множеством  людей  самых  разных  профессий.  Современное НИС  -  солидный
институт  со  штатом  сотрудников  более  сотни  человек,   со  сложнейшим
оборудованием самого разного профиля, включая судовую ЭВМ.
     Одну большую составную часть отчета подписывает начальник экспедиции,
другую -  капитан.  От того,  как они сработаются, во многом зависит успех
рейса. А каждый рейс стоит несколько миллионов рублей.
     Отчет -  документ научный,  деловой, служебный. Что угодно, но только
не легкое чтение.
     И все же чтение это захватывает. Океан есть океан. В конце XX века он
по-прежнему таит для человека неожиданности и  опасности,  он  романтичен,
как во времена первых кругосветных путешествий и флибустьеров.
     Из отчета начальника 2-го рейса НИС "Климент Тимирязев":

          Согласно плану-программе задачей экспедиции являлось комплексное
     геолого-геохимическое изучение северо-западной области Тихого океана.
     Выбор маршрута,  состав  научных  отрядов,  а  также  оборудования  и
     приборов  для  проведения  забортных работ определялись специфическим
     характером рейса.  В  северо-западной  и  центральной  частях  Тихого
     океана  широко  распространены  донные  железомарганцевые образования
     типа конкреций и корок  на  выходах  коренных  пород.  Изучение  этих
     образований   может   иметь  важное  научное  и  народнохозяйственное
     значение.  Этой задаче были в большой  мере  подчинены  геохимические
     исследования в ходе экспедиции...

     Железомарганцевые   конкреции   -    любопытное   явление    природы.
Происхождение их до сих пор остается не очень ясным.  На вид эти конкреции
мало отличаются от обычных камней рыже-бурого или серого цвета. Иные почти
правильной шаровидной или эллипсоидальной формы, другие похожи на лепешки,
третьи вовсе бесформенны.  Есть  катыши величиной с  грецкий орех,  есть с
яблоко,  а попадаются величиной с арбуз.  Каждый катыш имеет ядро, которое
обрастает оболочкой из рудного вещества. Чем-то это напоминает образование
жемчужин.  Ядрами становятся обломки твердой породы,  куски пемзы, остатки
живых микроорганизмов - слуховые кости китов, зубы акул.
     Запасы  железомарганцевых  конкреций  на  дне  океанов  огромны,   но
скрываются они чаще всего на больших глубинах.  Промышленное освоение этих
запасов представляет большие трудности.  Это дело будущего,  возможно,  не
слишком близкого. Но развитие науки и техники может его приблизить.
     Почему  конкреции называются железомарганцевыми?  Эти  два  элемента,
вместе с бесполезным кремнием и вездесущим кислородом,  составляют по весу
значительную их  часть.  Содержание железа колеблется в  пределах 10 -  20
процентов,  марганца и того больше -  до 30 -  35 процентов.  В конкрециях
встречаются также  кобальт,  никель,  ванадий,  попадаются в  малых  дозах
ниобий, цирконий, молибден и множество других элементов - чуть не половина
таблицы Менделеева.
     Из отчета капитана М. М. Колесникова:

          ...7 июля  в  9.40 легли в дрейф на станцию ј 936.  Сев.  широта
     21ё20'7''.  Глубина 4700. Работы по программе левого и правого борта.
     Тралированием  получены значительные количества конкреций.  В связи с
     наличием интересного материала  геохимического  характера  продолжали
     работы.  8  июля  в  02.50  были вынуждены прекратить спуск трала при
     погружении порядка 2500 метров и вырубить около 40 метров  дефектного
     троса.  Мужество  и  находчивость  проявил  матрос  палубной  команды
     Сергеев А. К., ему объявлена благодарность в приказе.
          После изготовления  нового  сплесня  в  07.40  продолжали  спуск
     трала.  Тем временем ветер постепенно  усиливался  и  достиг  4  -  5
     баллов,  пошла  крупная  зыбь,  пришлось  включить успокоители качки.
     Активно проводили подработку против волн и ветра  с  помощью  главных
     двигателей и носовых подруливающих устройств.
          8 июля в 17.30 приняли синоптическую карту.  В 200 - 250 милях к
     югу  направлением  СЗ  -  ССЗ  движется тропический циклон "Беттина".
     Скорость ветра в центре циклона около 50 узлов.  В 18.25 поднят трал,
     в  20.00  начальнику  экспедиции  доложили  предварительные  данные о
     необычайно высоком содержании редких металлов в конкрециях.
          22.40 принято   сообщение   об  изменении  направления  движения
     "Беттины" на 15 - 20ё к северу.
          На внеочередной  планерке  принято  решение  продолжить станцию,
     несмотря на упомянутое изменение направления циклона.  Соображения  в
     пользу такого решения: чрезвычайная необходимость сохранения возможно
     точной отметки станции в условиях временной невозможности координации
     по РНС "Лоран-А" и по астрономическим обсервациям.
          9 июля в 03.00 сила ветра достигала 8 баллов,  несмотря на  это,
     успешно продолжался спуск донного трала левого борта...

     Капитанам положено быть точными и немногословными.  Отчет - документ,
как будто начисто лишенный эмоций.  Но за этими строчками -  рев урагана и
тяжкое бремя решений.
     "Тимирязев" вернулся  в  Ленинград  в  положенное  время  -  в  конце
сентября.
     В октябре я был в Кисловодске.  Допивая в галерее свой стакан нарзана
и о чем-то задумавшись,  я увидел знакомое лицо.  Николай Иванович Крылов,
добрый знакомый Колесникова,  а  через него  и  мой,  океанолог,  участник
многих экспедиций. Чокнулись для начала нарзаном и пошли в парк.
     Еще в сентябре Михаил звонил из Ленинграда. Сказал: все благополучно,
хоть было кое-что необычное. Дальше распространяться не стал. Намек этот я
почти забыл и вдруг вспомнил теперь, встретив Николая Ивановича.
     - Что было-то?  -  переспросил он.  - Да, было действительно. Такое я
впервые видел,  хоть в двенадцатый свой рейс ходил... А вы ничего разве не
знаете? - Он как-то даже подозрительно посмотрел на меня.
     Я  передал  ему  туманные слова  Колесникова и  сказал,  что  больше,
ей-богу, ничего не знаю.
     - Молодец Михал Михалыч,  одно  слово,  молодец.  Такое дело на  себя
взял... Ни один капитан бы не решился... При девяти баллах тралы таскать и
судно на станции держать с точностью до секунд...
     Мне  нелегко  это  представить,  но  в  глазах  моих  стоит  красавец
"Тимирязев",  каким я видел его в Ленинграде, незадолго до ухода в первый,
пробный рейс до  Владивостока.  Я  прошу Николая Ивановича рассказать.  Он
начинает как будто неохотно, потом увлекается...
     - Ну, вышли... До первых станций ничего интересного, как обычно. Одно
приятно:  капитан с начальником экспедиции -  душа в душу. Помполиту прямо
делать нечего. Я помню рейс, так помполит только и делал, что начальника с
капитаном мирил.  А  эти,  глядишь,  сидят в  шахматы играют,  если только
конкреции не обсуждают.
     Кстати сказать,  конкреции впервые главной целью экспедиции были,  до
этого ими только попутно занимались. А тут просто праздник для геохимиков.
Задача  была  детально изучить распределение и  состав конкреций.  Техника
самая современная: через час из лаборатории первый экспресс-анализ тащат.
     Начались станции. Драга за драгой, трал за тралом. Похоже, как рыбаки
невод  тянут:  может,  придет пустой или  с  одной  травой морской (трава,
впрочем, тоже некоторых очень интересует), а может быть, с большим уловом.
Когда трал  поднимают и  улов  на  поддон вываливают,  любопытно на  народ
поглядеть. Глаза горят, руки тянутся, друг друга отталкивают и не замечают
даже.
     (Спуск  и  подъем  трала,  этакого  большого мешка  из  многослойного
капрона, - дело на больших глубинах не простое и не скорое. Особенно тяжко
это  дается при  волне и  ветре.  Здесь очень много зависит от  того,  кто
командует судном:  требуется удерживать его в нужной позиции,  чтобы драга
не  дергалась слишком резко,  чтобы трос шел под нужным углом и  бог знает
что  еще.  Если учесть,  что с  обоих бортов спускается несколько тросов с
разными  подвесками,   то  задача  получается  как  у  жонглера,   который
удерживает в равновесии десяток предметов. К тому же тралы и другие донные
приборы имеют  гнусное обыкновение цепляться за  что-нибудь и  рвать трос.
Это уже порядочная неприятность.  Отчет о  любом рейсе содержит похоронные
строки: трос оборвался, трал потерян. Хорошо, если один.)
     - Вот такой ажиотаж был вокруг этого памятного трала. Расхватали свою
нечисть донную органики,  остальное - на геохимический анализ. Остальное -
это конкреции,  на вид самые обыкновенные,  даже хуже иных, которые раньше
доставали.  Мы  как  раз  с  Владимиром Сергеевичем сидели,  программу  на
завтрашний  день  обсуждали.  Вбегает  Саша,  лаборант-спектроскопист.  Он
вообще-то человек неспокойный, а тут прямо сам не свой. "Владимир Сергеич,
гляньте-ка!"
     (Владимир Сергеевич Соколов -  начальник экспедиции,  я  о  нем много
слышал, но не знаком.)
     - В    экспресс-анализе   сообщают   оценочное   содержание   главных
компонентов  и  выделяют  особо,  если  что-нибудь   необычное   замечено.
Несколько  строк  было  подчеркнуто  красным.  Владимир Сергеевич глянул и
прямо на глазах стал от волнения розоветь.  Взял перо,  еще  раз  зачем-то
подчеркнул   те   же   строки   и  подвинул  по  столу  листочек  ко  мне.
Действительно,  это был необыкновенный улов.  Впервые в конкрециях найдены
металлы  платиновой  группы,  платина и иридий в существенных количествах.
Существенных в смысле десятых долей процента.  От экспресс-анализа  особой
точности ждать не приходится.  "Будьте добры,  Саша, покажите капитану", -
сказал Владимир Сергеевич,  забирая у меня листок. Саша опрометью выскочил
из каюты, а через десять минут пришел капитан. По-моему, он был доволен не
меньше нас. Но это можно было понять, только зная его пятнадцать лет.
     (Уж это точно:  он и на суше таков. Свои чувства показывать не любит.
Когда  одолевает тревога -  подчеркнуто спокоен,  когда впору бежать сломя
голову - нетороплив как в замедленном фильме.)
     - Мы рассчитывали,  что в этом специальном  рейсе  найдем  что-нибудь
новое в конкрециях.  Элементов как-никак мы знаем за сотню, и следы редких
лантаноидов или актиноидов вполне могли обнаружиться.  Но тут было гораздо
большее  и,  может  быть,  перспективное.  Конечно,  надо  было проверять,
закреплять,  уточнять.  Через полчаса в воду пошел новый трал, но тут-то и
начались неприятности, и уж их хватало.
     Ночь темная,  хоть глаз выколи.  От судовых прожекторов свет какой-то
фантастический.  А  волнение на  океане все усиливается.  Прошло два часа,
вытравили тысячи три метров. У лебедки стоял матрос, Сергеев Алеша. Крепыш
такой, не то вятский, не то вологодский. И тут он, представьте себе, видит
в качающемся таком, неверном свете, как несколько жил троса расползаются у
него на глазах.  Еще секунды, и это место уйдет в воду, там трос порвется,
и  прощай наш трал вместе с тремя километрами троса.  И ведь не растерялся
парень.  Мгновенно остановил лебедку,  но трос-то все равно тянет.  Так он
руками его схватил,  правая по  одну сторону разрыва,  левая -  по другую.
Счастье,  что он в  рукавицах был.  И кричит сдавленным от натуги голосом:
"Ребята, стопор давайте!"
     Тут, конечно, люди подбежали, трое захватили, ослабили. Когда Сергеев
рукавицы снял,  все ахнули: руки были совершенно синие. Ни одной царапины,
а  внутри кровотечения.  Капитан подошел,  за  плечи обнял.  Это  у  него,
кажется,  высший знак одобрения. Рассмотрели разрыв, еще трос потравили, а
там опять подозрительное место. Пришлось вырубать и новый сплесень делать.
Это,  я  вам скажу,  ночка была.  Сплетать многожильный сантиметровый трос
вручную -  в любых условиях не простое дело, а ночью, при изрядной качке -
на  первый взгляд просто невозможное.  Вся  ночь  за  этой работой прошла,
утром только запустили лебедку.
     Капитан всю ночь и  весь следующий день на  вахте простоял.  Владимир
Сергеевич к нему несколько раз подходил:  "Михал Михалыч, отдохни, поспи!"
Нет: отошел только закусить, полежал полчаса и опять в рубке. И не потому,
что не доверяет.  Старпом Жарков Иван Петрович с ним несколько раз плавал,
каждую  мелочь  досконально  знает,   друг  друга  они  с  капитаном,  как
говорится,  с полуслова понимают.  А вот:  во-первых,  морская традиция, а
во-вторых, характер. Если положение особое, на вахте должен быть капитан.
     Дошел,  наконец,  трал до  дна,  протащили его  как  следует,  начали
поднимать.   Все  прямо  чуть  богу  не  молятся,  чтоб  поднять  его  без
происшествий.  О том,  какой улов был накануне,  людям, конечно, известно.
Что-то даст теперь царь морской? Что означали вчерашние находки: случайную
шутку природы или новую важную закономерность?  Все волнуются, а синоптик,
кажется,  больше всех. Уж и без синоптика видно, что непогода надвигается.
А тросу на всех наплевать: мотается монотонно, бесконечно. Кажется, он так
до  скончания века мотаться будет.  Капитан своей ювелирной работой занят:
десять метров вперед, двадцать метров вправо. Так час за часом.
     Наконец показался трал.  Тут  уже органики скромно держались:  не  их
час.  Владимир Сергеевич сам  в  лабораторию пошел.  Сенсация!  Содержание
платиновых металлов больше, чем в самых богатых рудах. Несколько конкреций
- почти что платиновые самородки. Осмий, иридий, рутений. В общем, если вы
помните таблицу, вся восьмая группа, конечно, на железомарганцевой основе.
Такие открытия в океане не часто случаются. Капитана позвали в лабораторию
поглядеть на добычу.
     Планерка - как военный совет в Филях. Дело опять к ночи, похоже, мало
кому и  эту ночь спать придется.  Синоптик докладывает:  если останемся на
месте,  есть  шанс  оказаться близко к  центру циклона.  По  всем  морским
законам,  надо,  не медля ни минуты,  уходить в сторону, пропустить ураган
мимо.  Если  есть  точные координаты,  можно,  конечно,  уйти и  вернуться
снова...
     - А почему не было координат? - спросил я.
     - В том-то и дело!  -  почти закричал Николай Иванович. Он был теперь
во власти своего рассказа, говорил громко и жестикулировал так, что редкие
прохожие оглядывались на нас.  -  В том-то и дело!  Надо же так случиться,
что часа за два до планерки сломалась какая-то чертовщина у радистов.  Они
там возились как бешеные,  но неизвестно было,  когда исправят. Поэтому по
"Лорану" не могли определиться. А звезд на небе и в помине не было, черное
небо как чернила.  Вот и выходило: знаем свое положение с точностью до 5 -
7 минут, а это, может быть, добрых 15 километров.
     - И потеряли бы место?
     - Конечно!  Черт их  знает,  эти  платиновые.  Может,  они  небольшой
участок дна  покрывают.  Искать потом этот участок заново -  как  иголку в
стогу сена. Если бы не циклон, ясно что делать: оставаться на месте, взять
еще несколько проб,  попытаться очертить границы месторождения. Дилемма на
редкость неприятная.  Прежде всего для капитана.  Он  хозяин на судне.  Он
отвечает за государственное имущество и за жизнь людей.
     Начальник геологического отряда сам  не  свой:  открытие в  руках,  а
может  уплыть.   Останется  как  курьез,   как  память  о  прошедшей  мимо
фантастической удаче.  Начальнику экспедиции тяжко;  он  и  сам  геохимик,
может,  это  и  его  звездный час.  Но,  с  другой стороны,  как давить на
капитана?
     Колесников  сидит  в  кресле,   молчит,  слушает.  Помполит  на  него
поглядывает,  да  и  все  его слова ждут.  Старпом твердо на  своем стоит:
немедленно уходить.  В сущности,  он прав.  Мы находимся примерно в тысяче
миль к  востоку от  Филиппин,  в  классической зоне тайфунов.  Нет никаких
оснований,  что "Беттина" окажется милосерднее своих предшественниц.  Люди
устали,  раздражены.  Ветер усиливается.  Пожалуй,  еще несколько часов, и
будет поздно уходить.
     Тут наконец капитан сказал.  То мрачный сидел,  как туча,  складки на
лице залегли бороздами.  А  сказал и вдруг улыбнулся,  борозды исчезли.  И
всем легко стало.  Отчасти,  конечно,  потому, что человек за всех решение
принял.  Но  так  сказать -  людей обидеть.  Внутренне все  такого решения
хотели.  Может быть,  и  старпом даже.  Во всяком случае,  расходились все
веселые, точно подарки получили.
     Ночь была тяжелая,  а день и того хуже.  Работали как черти.  Но риск
оправдался:  "Беттина" чуть  свернула еще  на  север  и  самое страшное не
состоялось.  А забортные работы своим ходом шли,  несмотря ни на что. Один
трал,  правда,  сорвало,  но об этом уже не очень жалели. Ради такого дела
можно было чем-то пожертвовать. Донного материала натаскали тонн двадцать.
Утром  радисты  обрадовали:   "Лоран"  заработал,   координаты  с  большой
точностью есть.  От трех-четырех бессонных ночей люди с ног валились. Иной
поспит часа два и  опять к  лебедке.  Саше-лаборанту плохо стало,  так его
врач силой в постель уложил.  На одном капитане ничего не заметно:  всегда
побрит,  аккуратен.  Но  устал он страшно.  Наутро после шторма сдал вахту
Жаркову и  к себе пошел.  Я случайно его в этот момент подсмотрел.  Он уже
скинул напряжение,  может,  думал, никто его не видит. А я вдруг понял: он
же  очень  немолодой  человек.   И  много  переживший:  война,  блокада...
Следующим утром встречаю его и  думаю:  нет,  все это мне показалось,  нет
этому человеку износу...
     Мы сидели на скамейке под деревьями. Смолисто пахли сосны, был совсем
еще летний день.  Странно было представить себе бурный океан в тысяче миль
к востоку от Филиппин.  Николай Иванович замолчал.  Наверно, мы оба думали
об одном. Я спросил:
     - А что же платиновые металлы?
     - Большое открыт