рит  -  О'Коннел-бридж  -
набережные; кино и танцы - Театр Аббатства - по будням в одиннадцать  утра
служба в церкви святой Терезы, куда надо  приходить  загодя,  если  хочешь
найти свободное место. Молодая женщина, вздохнув, снова подходит к камину.
С чего это жена Идена Мак-Намары повадилась рожать детей только по ночам и
только в сентябре? Но ведь Иден Мак-Намара с марта по декабрь  работает  в
Англии и лишь под рождество приезжает на три месяца домой,  чтобы  запасти
торфа,  покрасить  дом,  починить  крышу,  тайком  половить   лососей   со
скалистого обрыва, поискать, не вынесло ли море на берег какого  добра,  и
еще - чтобы сделать очередного ребенка; вот почему дети  Идена  Мак-Намары
появляются на свет всегда в сентябре и всегда числа  двадцать  третьего  -
через девять месяцев после рождества, когда начинаются  большие  штормы  и
море на много миль захлестнуто яростной белой пеной.  Иден,  верно,  сидит
сейчас в Бирмингеме у стойки бара, волнуется, как  всякий,  кто  готовится
стать отцом, и проклинает упрямство своей жены,  ни  за  что  не  желающей
расстаться с этим одиночеством, - строптивая черноволосая  красавица,  все
дети которой родятся в сентябре; среди развалин  заброшенной  деревни  она
занимает единственный еще не  заброшенный  дом.  В  том  месте  побережья,
красота которого причиняет боль, потому что в солнечные дни  отсюда  можно
видеть за тридцать, за сорок километров и не обнаружить никаких  признаков
человеческого жилья - лишь синева, призрачные  островки  да  море.  Позади
дома голый склон круто взмывает вверх на четыреста  футов,  а  в  трехстах
шагах перед домом он так же круто обрывается вниз на триста футов;  черные
голые камни, ущелья, пещеры, вгрызшиеся  в  глубь  скалы  на  пятьдесят  -
семьдесят метров; в штормовую погоду  из  пещер  грозно  вырывается  пена,
словно белый палец, на клочки раздираемый штормом.
   Нуала Мак-Намара уехала отсюда в Нью-Йорк продавать  шелковые  чулки  у
Вулворта, Джон стал учителем в Дублине, Томми - иезуитом в  Риме,  Бриджит
вышла замуж в Лондоне, - но Мэри упорно  цепляется  за  этот  безнадежный,
заброшенный клочок земли, где вот уже четвертый год подряд в сентябре  она
производит на свет по ребенку.
   - Приезжайте ко мне двадцать четвертого, доктор, часам к одиннадцати, и
клянусь вам, вы приедете не напрасно.
   А через десять дней она пройдет со старым посохом своего отца  по  краю
обрыва посмотреть, как там ее овцы  и  как  там  насчет  сокровищ,  поиски
которых заменяют жителям побережья лотерею (кстати, в  лотереях  они  тоже
участвуют). Зоркими глазами жительницы побережья она обшарит весь берег, а
когда очертания и цвет какого-нибудь предмета скажут ее цепким глазам, что
это не просто камень, возьмется за бинокль.  Разве  не  знает  она  каждую
скалу, каждый валун на шести милях этого берега, разве не знает она  любой
риф в любую пору прилива и отлива? В одном только октябре  прошлого  года,
после долгих штормов, она нашла на берегу три тюка с каучуком  и  спрятала
их выше уровня прилива в пещере - той самой, где ее предки  уже  за  сотни
лет до того прятали от жандармов тиковое дерево, медь, бочонки с  ромом  и
обломки погибших кораблей.
   Молодая женщина с серебристым лаком на ногтях  улыбнулась:  она  выпила
вторую рюмку виски, побольше, и уняла наконец свою тревогу: когда пьешь не
спеша, с раздумьем, огненная вода действует не только вглубь, но и  вширь.
Разве сама она не родила уже четырех детей и разве муж ее  не  возвращался
уже три раза из этой ночной поездки? Женщина улыбается: о чем говорит Мэри
Мак-Намара при встрече? О предмете, который  называется  радар,  ей  нужен
маленький портативный радар, с его помощью  она  собирается  выискивать  в
бесчисленных бухточках и между скал медь и цинк, железо и серебро.
   Молодая женщина снова идет в прихожую,  еще  раз  прислушивается  через
открытую дверь к спокойному дыханию  детей,  улыбается  и  снова  начинает
водить по старой карте серебристым ногтем указательного  пальца,  водит  и
подсчитывает: полчаса по хорошей дороге до пролива, еще три четверти  часа
до дома Идена Мак-Намары, и если  младенец  действительно  окажется  таким
пунктуальным, а обе женщины из соседней деревни уже  будут  на  месте,  то
примерно часа два на роды, еще полчаса на cup of tea (это может  оказаться
чем угодно - от чашки чая до грандиозной трапезы) и еще три четверти  часа
плюс полчаса на обратную дорогу; итого пять часов. В девять Тед  выехал  -
значит, около двух там внизу, где шоссе переваливает  через  гору,  должны
показаться фары его машины. Женщина смотрит на свои часы: сейчас  половина
первого. Еще раз медленно  проводит  она  серебристым  пальцем  по  карте:
болото, деревня, церковь, болото,  взорванная  казарма,  болото,  деревня,
болото.
   Женщина возвращается к камину,  снова  подкладывает  торфа,  помешивает
его,  задумывается,  берет  газету.  На  первой  странице   идут   частные
объявления: рождения, смерти, помолвки, и еще особый столбец, над  которым
заголовок  "In  Memoriam":  в  нем  сообщают  о   годовщинах   смерти,   о
шестинедельных заупокойных службах или просто напоминают о дате смерти: "В
память о горячо любимой Мойре Мак-Дермот, которая год назад  скончалась  в
Типперэри. Иисусе милосердный, упокой ее душу. Вознесите и вы, кто сегодня
вспомнит о ней, свои молитвы к престолу Спасителя". Два  столбца  -  сорок
раз молодая женщина  с  серебристыми  ногтями  читает  молитву  -  "Иисусе
милосердный, упокой их души" -  за  Джойсов  и  Мак-Карти,  за  Моллоев  и
Галахеров.
   Далее  следуют  серебряные  свадьбы,   потерянные   кольца,   найденные
кошельки, официальные уведомления.
   Семь монахинь,  направляющиеся  в  Австралию,  и  шесть  -  в  Америку,
улыбаются перед фоторепортером. Двадцать семь только что рукоположенных  в
сан священников  улыбаются  перед  фоторепортером.  Пятнадцать  епископов,
которые обсуждали проблемы эмиграции, делают то же самое.
   На третьей странице - очередной бык, продолжающий  линию  премированных
племенных  производителей,  затем  Маленков,  Булганин  и  Серов,   дальше
премированная овца с венком между рогами; молодая девушка, занявшая первое
место на конкурсе песни, демонстрирует  фотографам  хорошенькое  личико  и
прескверные зубы. Тридцать выпускниц закрытого пансиона встречаются  через
пятнадцать лет после выпуска, одни раздались в ширину,  другие  выделяются
стройностью  из  общей  массы;  даже  на  газетной  бумаге  можно  увидеть
неумеренный макияж: губы как бы жирно намазаны тушью, брови - два  четких,
изящных штриха; все тридцать  запечатлены  во  время  обедни,  за  чаем  с
пирожными и на вечерней службе.
   Три ежедневных комикса с продолжением: "Рип Кирби", "Хопалонг  Кэссиди"
и "Сердце Джульетты Джонс". Ну и суровое сердце у Джульетты Джонс!
   Бегло, мимоходом, когда ее глаза уже почти остановились на кинорекламе,
читает молодая женщина репортаж из Западной Германии: "Как жители Западной
Германии используют свободу вероисповеданий".  "Впервые  за  всю  немецкую
историю, - читает женщина, -  в  Западной  Германии  гарантирована  полная
свобода  вероисповедания"...  "Бедная  Германия,  -   думает   женщина   и
завершает: - Иисусе милосердный, помилуй их".
   Давно  просмотрена  кинореклама,  теперь  глаза   женщины   внимательно
пробегают колонку, озаглавленную "Свадебные  колокола",  колонка  длинная,
итак, Дермот О'Хара женился на Шиван О'Шонесси (с подробнейшими сведениями
о социальном положении и месте  жительства  родителей  жениха  и  невесты,
шафера, подружки, свидетелей).
   Глубоко вздохнув и с тайной надеждой, что, быть может, уже прошел  час,
молодая женщина смотрит на циферблат: прошло всего полчаса,  и  она  снова
склоняется над газетой. Реклама туристского агентства: путешествия в  Рим,
Лурд, Лизье, в Париж на рю дю Барк, к мощам  Катарины  Лабуре,  а  там  за
несколько шиллингов можно вписать  свое  имя  в  "Золотую  книгу  молитв".
Открылся новый молельный  дом,  сияя,  выстроились  перед  объективом  его
учредители.  В  одном  захолустном  городке  в  Мейо  -  с   четырьмястами
пятьюдесятью  жителями  -  благодаря  активности  местного   фестивального
комитета состоялся настоящий фестиваль: гонки  на  ослах,  бег  в  мешках,
прыжки в длину и конкурс на самого  медленного  велосипедиста:  победитель
конкурса,  ухмыляясь,  предоставляет  свою   физиономию   в   распоряжение
фоторепортера;  он,  тщедушный  ученик   в   торговле   продовольственными
товарами, лучше других умеет пользоваться тормозами.
   На дворе разыгралась буря, даже сюда доносится грохот  прибоя,  женщина
кладет газету, встает, подходит к окну и смотрит на  бухту:  скалы  черны,
как высохшие чернила, хоть и висит над ними ясная и полная монета луны,  в
глубину моря тоже не проникает этот холодный и ясный свет, он  растекается
по самой поверхности, как вода по стеклу, он  чуть  трогает  берег  легкой
ржавчиной и ложится плесенью на болото: внизу, у пристани, мерцает  слабый
огонек, пляшут черные лодки...
   Кстати, может, стоит еще помолиться за душу Мэри Мак-Намара - вреда  не
будет.  Бисеринки  пота  выступают  на  бледном  гордом  лице,  в  котором
удивительно сочетаются суровость и доброта, - лицо пастушки, лицо рыбачки.
Так, должно быть, выглядела Жанна д'Арк...
   Молодая женщина бежит от лунного холода, зажигает  сигарету,  подавляет
желание налить  себе  третью  рюмку,  снова  берет  газету,  пробегает  ее
глазами, а в голове засело одно: "Иисусе милосердный, смилуйся над  нами".
Покуда глаза пробегают спортивную хронику, коммерческий раздел, расписание
пароходов, она думает  о  Мэри  Мак-Намара;  сейчас  там  греют  воду  над
торфяным огнем в роскошном медном котле, в большом, как детская  ванночка,
котле цвета червонного золота. Кто-то из  предков  Мэри  якобы  нашел  его
среди обломков Великой армады; может быть, в этом котле испанские  матросы
варили пиво или похлебку. Масляные лампадки и  свечи  горят  сейчас  перед
всеми ликами святых, а ноги Мэри, ища опоры, упираются в  спинку  кровати,
соскальзывают, сейчас они видны целиком:  белые,  нежные,  сильные,  самые
красивые ноги, какие когда-либо видела молодая жена врача. А она  повидала
много ног: в ортопедической клинике в Дублине, в одном из  этих  протезных
складов, где она подрабатывала во время каникул:  жалкие,  страшные  ноги,
которые никогда уже не послужат своим хозяйкам; и на многих пляжах  видела
она голые ноги: в Дублине, в Килини, Россбее,  Сандимаунте,  Малахайде,  в
Брее, а летом, когда приезжают купальщики, - и здесь тоже. Но ни разу  еще
не видела она таких красивых ног, как у Мэри Мак-Намара.  Нужно  бы  уметь
слагать баллады, со вздохом думает она, чтобы достойно воспеть ноги  Мэри,
ноги, которые карабкаются по скалам и  рифам,  бродят  по  болотам,  мерят
дорожные мили, а сейчас  упираются  в  спинку  кровати,  чтобы  вытолкнуть
ребенка из чрева, это самые красивые ноги в мире, белые, нежные,  сильные,
подвижные, почти как руки: ноги Афины, ноги Жанны д'Арк.
   Молодая женщина не спеша погружается  в  газетные  объявления.  Продажа
домов: семьдесят объявлений  -  значит,  семьдесят  эмигрантов,  семьдесят
поводов воззвать к Иисусу Милосердному. Купят дом -  два  объявления.  Ох,
Кэтлин, дочь Холиэна, что  же  ты  делаешь  со  своими  детьми!  Продаются
крестьянские дворы -  девять.  Желающих  купить  -  ни  одного.  Требуются
молодые мужчины, которые чувствуют призвание к монашеской  жизни,  молодые
женщины,  которые  чувствуют  призвание  к  монашеской  жизни.  Английские
больницы ищут санитарок, льготные условия, оплаченный отпуск и раз  в  год
поездка домой на казенный счет.
   Еще один взгляд в зеркало, чуточку подкрасить  губы,  подправить  брови
щеточкой, подновить серебристый лак на указательном пальце правой  руки  -
лак облупился во время путешествия по  карте.  И  снова  в  прихожую,  там
подлакированный ноготь проделывает по карте путь до того места, где  живет
женщина с самыми красивыми в мире ногами,  здесь  палец  можно  задержать,
чтобы вызвать это место в памяти: шесть  миль  обрывистого  берега,  а  по
летним дням бескрайняя синева, и  среди  нее,  словно  выдуманные,  плывут
острова, которые окружены гневной пеной  моря;  острова,  в  существование
которых трудно поверить, - зеленые, черные; мираж, наводящий грусть именно
потому, что это вовсе не мираж и не может им быть, а еще потому, что  Иден
Мак-Намара вынужден работать в Бирмингеме,  чтобы  его  семья  могла  жить
здесь. Разве не похожи ирландцы  с  западного  побережья  на  отпускников,
приехавших отдохнуть, поскольку деньги на жизнь они зарабатывают где-то  в
другом месте? Сурова синь морской дали, острова высятся  из  нее,  как  бы
изваянные из базальта, и лишь изредка крохотная черная лодка: люди.
   Рев прибоя страшит молодую женщину: ах,  как  она  тоскует  осенью  или
зимой, когда неделями не унимается шторм, неделями ревет прибой  и  хлещет
дождь по темным городским стенам. Она идет к окну и снова глядит на  часы:
почти половина второго, луна уже передвинулась к западному концу бухты;  и
вдруг она видит два световых конуса от машины ее мужа -  беспомощные,  как
руки, которым не за что ухватиться, шарят они  по  серым  облакам,  ползут
вниз - значит, машина почти одолела подъем,  -  выскочив  из-за  перевала,
обегают крыши деревни и, наконец, падают на дорогу: еще две мили  болотом,
потом деревня и сигнал - три раза и еще три, и теперь все в деревне знают,
что Мэри Мак-Намара родила мальчика, точно в ночь с 24-го на 25  сентября;
сейчас почтмейстер вскочит с постели и даст телеграммы в Бирмингем, в Рим,
в Нью-Йорк, в Лондон, и еще сигнал для жителей верхней деревни - три раза:
Мэри Мак-Намара родила мальчика.
   Уже слышен шум мотора, громче, ближе, вот уже лучи фар  тенями  веерных
пальм отчетливо ложатся  на  белые  стены  дома,  застревают  в  сплетении
олеандровых веток, останавливаются,  и  в  свете,  падающем  из  ее  окна,
молодая женщина видит огромный медный котел, который, должно быть,  плавал
на Великой армаде. Муж, улыбаясь, выносит его на свет.
   - Королевский гонорар, - тихо говорит он,  и  жена  закрывает  окно  и,
бросив еще один взгляд в зеркало, до краев наполняет две рюмки - за  самые
красивые в мире ноги.



МЕРТВЫЙ ИНДЕЕЦ НА ДЮК-СТРИТ

   Лишь после некоторого раздумья ирландский полисмен поднял  руку,  чтобы
остановить машину. Возможно, он  потомок  какого-нибудь  короля  или  внук
какого-нибудь поэта, а то  и  внучатый  племянник  какого-нибудь  святого,
возможно также, что у него, призванного охранять  закон,  лежит  дома  под
подушкой другой пистолет, - пистолет борца за свободу, презревшего законы.
Во всяком случае, обязанности, ныне им выполняемые, ни разу ни в одной  из
своих бесчисленных колыбельных не воспевала его  мать.  Сравнивать  номер,
указанный в документе, с номером машины, мутную фотографию с лицом  живого
владельца - какое бессмысленное, почти унизительное  занятие  для  потомка
короля, внука поэта и внучатого племянника святого - для того,  кто,  быть
может,  предпочитает  свой  незаконный  пистолет  законному,   тому,   что
болтается сейчас у него на бедре.
   Итак, после мрачного раздумья он останавливает машину,  сидящий  внутри
соотечественник опускает стекло,  полицейский  улыбается,  соотечественник
улыбается, теперь можно поговорить о деле.
   - Денек нынче что надо, - говорит полицейский. - А как у вас дела?
   - Отлично, а у вас?
   - Можно бы и получше, но ведь правда, денек-то нынче хорош?
   - Куда уж лучше... или, по-вашему, будет дождь?
   Полицейский бросает торжественный взгляд на восток, на север, на  запад
и на юг, и в той прочувствованной торжественности, с которой  он,  как  бы
принюхиваясь, вертит головой, кроется сожаление о том,  что  сторон  света
всего  четыре,  а  то  как  бы   здорово   с   той   же   прочувствованной
торжественностью поглядеть на все шестнадцать сторон. Затем он  раздумчиво
отвечает соотечественнику:
   - Не исключено, что пойдет дождь. Знаете, в тот день, когда моя старшая
родила своего младшего - чудный карапуз, волосенки каштановые, а  глаза  -
вот это глаза, доложу я вам, - так вот три года назад и  как  раз  об  эту
пору мы тоже думали, что день неплохой, но к вечеру припустил такой дождь!
   - Да, - говорит соотечественник в машине, - когда  моя  невестка,  жена
моего второго сына, родила первого ребенка - премилая  девчушка  с  такими
беленькими волосиками, а  глазки  голубенькие  -  голубенькие,  прелестный
ребенок, доложу я вам, - так вот тогда погода была  почти  такая  же,  как
сегодня.
   - Между прочим, в тот день, когда моей жене вырвали коренной зуб, то же
самое: утром - дождь, днем - солнце, вечером - опять дождь, ну  совершенно
как в тот день,  когда  Кэти  Коглен  зарезала  настоятеля  церкви  святой
Марии...
   - А удалось в конце концов выяснить, почему она это сделала?
   - Она зарезала его потому, что он не хотел отпускать ей грехи. На  суде
она то и дело повторяла в свое оправдание: "Что  ж,  говорит,  мне  так  и
помирать было со своими грехами?" Как раз в тот день  у  третьего  ребенка
моей второй дочери прорезался первый зуб. Обычно мы отмечаем каждый зуб, а
тут мне пришлось под проливным дождем шататься  по  Дублину  и  отыскивать
Кэти.
   - Нашли?
   - Нет, она уже два часа сидела в участке и поджидала нас, а там  никого
не было, потому что все разбежались ее искать.
   - Она раскаивалась?
   - Да ни капельки. Она так и сказала: "По-моему, он  угодил  прямехонько
на небо, чего же ему еще надо?" И еще поганый был день,  когда  Том  Даффи
спер у Вулворта большого  шоколадного  негра  и  притащил  его  в  зоопарк
угостить медведей. В нем было сорок фунтов чистого шоколада, и  все  звери
прямо как взбесились - так громко урчали медведи. Этот день был солнечный,
с раннего утра, и я хотел поехать к морю со старшей дочерью  моей  старшей
дочери, а вместо того мне пришлось  задерживать  Тома,  он  лежал  дома  в
постели и крепко спал, и знаете, что  этот  парень  сказал,  когда  я  его
разбудил? Знаете?
   - Что-то не припомню.
   - Он сказал: "Черт побери, почему и этот  роскошный  негр  тоже  должен
принадлежать Вулворту? А вы даже не дадите человеку спокойно  поспать".  И
верно, до чего у нас дурацкий, до чего глупый мир, где  все  хорошие  вещи
принадлежат плохим людям... Такой чудный был день, а я изволь арестовывать
этого дурака Тома.
   - Да, -  сказал  соотечественник  в  машине,  -  и  когда  мой  младший
провалился на выпускных экзаменах, тоже был отличный день...
   Если помножить число родственников на их  возраст,  эту  цифру  еще  на
триста шестьдесят  пять,  то  можно  приблизительно  вычислить  количество
вариаций на тему "погода". И никогда не узнаешь, что  важнее  -  убийство,
которое совершила Кэти Коглен,  или  погода,  которая  была  в  тот  день;
невозможно установить, кто для кого служит алиби: то ли дождь для Кэти, то
ли Кэти для дождя, - вопрос остается открытым. Украденный шоколадный негр,
выдернутый зуб, невыдержанный экзамен - все эти события существуют в  мире
не сами по себе, они подчинены истории погоды  и  подключены  к  ней,  они
входят  составной  частью  в  таинственную,  бесконечно  сложную   систему
координат.
   - А еще, - сказал полицейский, - была плохая погода в тот  день,  когда
монахиня нашла на Дюк-стрит мертвого индейца: мы несем беднягу в  участок,
а ветер воет и дождь хлещет прямо в лицо. Монахиня все время шла  рядом  и
молилась за его бедную душу; воды набрала полные туфли, а ветер был  такой
сильный, что задирал тяжелый, намокший  подол  ее  юбки,  и  тогда  я  мог
видеть, что она заштопала свои коричневые панталоны розовыми нитками.
   - Его убили?
   - Индейца-то? Нет, мы так и не  смогли  установить,  чей  он  и  откуда
взялся; следов яда в нем не обнаружили, следов насилия тоже.  В  руках  он
держал боевой томагавк, на голове у него был боевой убор