я  в  полнейшем  восторге и стал Варьку  обнимать,
правда, осторожно.

     И  от нее, как и от Катерины,  даже в эту  жару не пахло подмышками или
носками, а  пахло  неожиданно  зимними  и  темными  запахами: не  то  чем-то
цитрусовым, не то просто резким синим ветром.

4

     Бабушка вечером подошла, поджав ручки на животе, и сказала:
     - Егор!
     - Что?
     - Ты зачем сюда приехал?
     Она прекрасно знала, зачем я  приехал, а вопросом своим хотела сказать:
"Ты, Егор, дурак, не учишь физику и никуда не поступишь". Поэтому я ответил:
     - Я  все знаю. Я взял  с собой учебник.  Он распространяет вокруг  себя
ауру. Не волнуйся, тебе вредно.

     Бабушка укоризненно сжала красные губы.
     - Ты хоть решил куда поступать?
     - Решил, - сказал я.  - Вот тебе мои документы, завтра отксерокопируешь
их и отнесешь, ну, в одно место.
     - Не нукай, не запряг! - в полный голос  завопила бабушка. - Вот сейчас
выгоню тебя по одному месту поганой метлой, будешь знать!
     Я  прирожденный  начальник. Если человек орет  на тебя, значит,  сейчас
будет подчиняться.
     - Ну, согласись, -  говорила бабушка полчаса спустя, вымазывая  пальцем
банку  из-под  сметаны, - что надо учить  физику. Вот ты  сейчас свежий, вот
поди и поучи.

     В  комнате, где  меня  поселили,  на  полу  повсюду лежали  чемоданы  с
тряпками и игрушками, всякие сломанные шмудаки - пульты от телевизоров, игры
"тетрис",   безногое  буратино.  Все  это  усеивало  пол,   а  поверху  хлам
припудривала   пыль.  На   уродливом  шкафу  тоже  пылилось   что-то   очень
пластмассовое.  Зато окно  было большое, с медными ручками, в три рамы, и за
ним стоял прозрачный жаркий воздух. Он становился все зеленее, как будто дом
опускался на дно. Я лег на раскладушку. Учебник физики  просился в  руки.  Я
решил помучить его ожиданием.

     Вот, подумал  я, - лежу здесь,  практически почти учу  физику. А на фиг
мне эта физика? Может быть, я по природе приспособлен к чему-то лучше, чем к
физике? Просто  в нашем отстойном городишке, в нашем Каменном угле, принято,
чтобы те мальчики, которые не хотят идти  в  армию, становились  инженерами.
Вот  и  все. С другой стороны,  если  рассудить  здраво, все  тройки в  моем
аттестате  совершенно  одинаково  круглы.  Кроме  четверки  по  физкультуре.
Эмбарас  ан  ришас. Теперь  в институте будет то  же  самое. Вот выучусь,  -
мечтал я тоскливо, - буду провода  на  столбы навешивать, блин. Каждый месяц
буду я таскаться за зарплатой. У меня будет толстая жена...

     Нет,  воскликнул я про себя, нехорошо  так себя  настраивать! Не так! У
меня будет не толстая, а пухленькая жена! Жена-пампушечка! Я буду навешивать
на  столбы провода,  это  напряженная работа,  от  меня будет  каждый  вечер
пахнуть током...  в  сумерках  я крадусь по проспекту Ленина в  кирзачах, из
карманов у меня торчат вороха денег... откуда вороха?.. по десятке разменяю,
и будут... Это будет суровая жизнь,  со столба видно Каменный пояс, и весь я
буду похож на героя наших краев Василия Никитича Татищева. Я - наводнение! Я
выше ординара. Меня купят выше номинала. Я - много обещающий!..

     В этот  критический  момент надо мной в последний раз мелькнул  дневной
свет, я уснул, и мне стали сниться идиотские сны.

     Мне снилось, что мы с Катей стоим на лестничной площадке, а за окном не
жара, а  зима. Катя курит, причем дым  вываливается у  нее изо рта  большими
клейкими кусками.  Лицо у нее состоит из четырех  неравных частей, как будто
ее  голову разбили, как вазу,  а потом  обезжирили поверхность и  склеили. Я
стою рядом  и  хочу ее обнять-поцеловать,  но  мне мешает дым, и к тому же я
боюсь, что лицо у нее расклеится от слюны.

     Потом будто  бы пришла Варя, я  ее  тоже  хотел  обнять-поцеловать (вот
такой сон  был эротический), но девчонки вдруг повели себя очень агрессивно.
Они  повалили  меня  на пол  и  стали  лить  в  меня одновременно из четырех
кувшинов  различные  жидкости,  заставляя эмпирически, горлом,  измерять  их
плотность.  Их  было  целых  четыре,  и  всякая  звучала по-разному,  отчего
несколько звуков сливалось в один, как в песнях, когда поют на четыре голоса
каждый свое. И мне  стало очень хреново. Горло не  вмещало  всю эту дрянь, я
стал задыхаться и проснулся.

     Кругом было видно только жару и темноту; по полу, правда, тянуло гнилой
свежестью, если можно так сказать. Я отдышался и опять стал спать.

     Лучше бы  я не спал, но  я  не мог  удержаться. Сны, снившиеся  мне  во
второй половине ночи, отличались неприличными подробностями. Если Фрейд прав
насчет снов, то мне пора  в психушку. Самое  невинное:  кот пил  у  меня  из
грудей молоко, а потом выяснилось, что это Чубайс в женском платье.

     Утром я  проснулся с трудом,  хотя шел дождь, нисколько не посвежело. Я
посмотрел при жарком  сером  свете неба (рваные  тучи  цеплялись  за  кресты
церкви) на свой живот.  Он был мертвенно бледен,  и я понял, что разлагаюсь.
Однако надо было идти на митинг.

5

     Митинг дыбороссов должен был происходить на  углу Конюшенной и Невского
в  десять утра. В без пяти  десять я  подошел на угол. В десять часов десять
минут  я  забеспокоился.  Вообще-то,  додумался  я,   митинг  тут  проводить
абсолютно негде.  Во-первых, нет  тени. А  во-вторых,  абсолютно нет  почвы.
Ландшафт был изрезан траншеями и рвами, то  там, то сям пролетали булыжники,
тужились  трактора,  матерились какие-то цыганские работники.  Все тряслось,
шум стоял до небес.  Иностранцы и народ целенаправленно бежали через траншеи
по досточкам. Земля под асфальтом  была похожа на начинку  голубцов: бежевое
мясо и белый рис.

     Я  еще  раз пригляделся и  решил пройтись по Невскому в другую сторону:
может,  кого-нибудь  встречу.  Вскоре  моя  предприимчивость   победила.  На
следующем же углу, на ровной гранитной поверхности, в тени огромного тополя,
я увидел орды народу под разноцветными флагами.

     Слева стояли те, что на "К": красные перцы и крутые яйцы. Справа стояли
россияне для  русских.  Коммунисты совестливо молчали,  бритоголовые  угрюмо
топали и произносили  свои  речевки, - все они,  бритоголовые, были грязны и
неухожены. Один из них стоял совсем близко ко мне.  Голые ноги заканчивались
огромными  ботинками  с  тяжелыми подошвами,  правая  рука была в гипсе,  на
бритой голове - прыщи и перхоть.

     Посередине  между  этими двумя  толпами выпендривались мои товарищи  по
партии. Их  было мало, всего-то пять  человек,  но как!  Мишка  на серединке
крутился на макушке под овации толпы,  и выделывал всякие рискованные штуки.
Три более взрослых члена стояли, держась за трехцветное знамя.
     - Эй, - сказал я, подойдя, - а я ваш.
     -  Что-то  мы тебя  не  знаем,  - сказали  члены подозрительно.  -  Нас
всего-то раз, два и обчелся.
     Так  бы  меня и выгнали, но  тут  подбежала  Александра  Александровна,
потрясая браслетами.
     - А-а-а! - радостно закричала  она. - Егор пришел! Сейчас мы его к делу
приставим. Будешь раздавать талоны на свободу слова!

     Александра  Александровна  дала  мне десять  талонов,  и  мы  пошли  их
раздавать.  На  талонах было написано: "Талон на свободу  слова.  Дает право
обладателю произнести одно  из  нижеперечисленных слов". Ниже  перечислялись
всякие  приличные  слова:  Путин,  губернатор, Чечня,  бандит,  беспредел  и
взяточник. Я раздавал просто так, а Катя бойко выкликала:
     - Вождя под землю!
     - Похороним дедушку!
     - Долой язычество!

     Тут до  меня  дошло, что,  наверное, Катя имеет  в  виду Ленина. Честно
говоря, я  против  похорон.  Ведь я  его еще не видел. Но  в  принципе  это,
конечно, позор,  и Кате я завидовал:  мне хотелось тоже что-нибудь крикнуть,
да в голову ничего не приходило, кроме стиха "святая ревность гражданина".

     А Мишка все крутился. Первоначально все было, наверное, задумано, чтобы
привлекать внимание к митингу, но потом  Мишка его даже отвлек.  Коммунисты,
бритоголовые, прохожие - все смотрели только на него. Члены так загляделись,
что опустили трехцветный флаг на землю, и кто-то из посторонних уже кинул на
него пять рублей.

     -  Да  чо вы смотрите! - заорал тут один бритоголовый. - Они же тут все
жиды!
     Бритоголовые пошли на коммунистов.  Те  замахали авоськами и отступили.
Бритоголовые начали драку. Коммунистический дед, брякая орденами, наскакивал
на него и азартно кричал:
     - Бей фашистов!
     С  перекрестка уже  бежали менты.  На нас  никто  не обращал  внимания.
Грянула  пушка с крепости, сгустился мрак и пошел горячий  проливной  дождь;
молния хряськнула в тополь, и  тот аккуратно лег поперек Невского; дыбороссы
собрали флаг, Мишка поспешно спрятал  выручку,  и мы  побежали под навес, на
котором было написано: "Балтика".

     - А! - кричал в красной темноте среди грома Мишка. - Как я?!
     Но  никто не  поддержал  его, потому что  вообще  трудно  находиться  в
обществе гения. А Мишка, конечно, был гений. Он сидел на дубовой бочке среди
снастей. Все было обставлено подобно кораблю. Катерина пила мелкими глотками
и все время курила в сторону.
     -  Ну, давайте  обсудим план дальнейших действий, -  предложил  толстый
старый член Валера.

     По плану Валеры, который он, двигая бровями, нам изложил, выходило, что
есть три пути, прокладываемые в сумраке белой ночи: один вел в кабак, другой
- в кабак на Неве, третий - в магазин, а потом в штаб-квартиру.
     - У нас плюрализм, - сказал наконец Мишка. - Это значит, что будет все,
как я сказал. То есть  мы скинемся и  пойдем на Неву.  Там романтично и есть
где поссать.
     - Фу, какой ты пошлый! - немедленно вскричала Катерина.
     Я поддержал ее, и мы пошли в другую сторону, но пришли все равно к Неве
- туда волокла нас бурная толпа.

     До  того  я никогда  не видел  настоящей  питерской  белой ночи. Сквозь
оливье  пробираешься  ты  в  ней, сквозь  разноцветное оливье,  накромсанное
кусочками разной формы: тут круглый  горох, и квадратная колбаса, и аморфная
картошка, и все  в светлом тенистом майонезе. К небу прилипли  таинственные,
мокрые покровы. Солнце  в желтом дыму качалось за крепостью, - нетрудно было
поверить,  что  оно  -  звезда.  А  еще  в  Питере  были какие-то  абсолютно
остервенелые выпускники.
     - Ура!  - ревели они  жуткими голосами,  катаясь друг  на  друге.  - Мы
дожили!

     То одна, то другая патлатая голова металась передо мной на фоне яркого,
светлого неба. Я оглянулся: Катя презрительно курила.
     - Мне кажется, - указал я ей, - что ты все время о чем-то думаешь.
     - А ты - не думаешь?
     - Я - нет, - честно признался я, растолкал толпу и побежал в кусты мимо
пьяных теней.

     Кусты колыхались неподалеку от Эрмитажа. Я вбежал в  них  и в панике не
заметил, что напротив меня пристроился еще кто-то.
     - Стой, кто идет! - засвистели менты, и затопали, и окружили кусты.
     В  блестящей темноте я  вырвался на свободу; Дворцовый мост  поднимался
под общее улюлюканье. Мишку я нашел возле хилой лошади.
     - Прокатиться, - хриплым голосом сказала девица.
     Люблю ездить на лошадях.
     - А почем? - спросил я.
     - Смотря, - пожала плечами девица.
     Лошадь была  ничего. Я  сел  на  нее,  наддал, и  она поскакала.  Народ
почему-то  шарахался, хотя  я  ехал  не так  уж быстро. За мной сквозь толпу
гнались Мишка и хозяйка лошади.
     - Он губернаторский племянник, - доносились до  меня Мишкины враки. - С
него больше шестидесяти рублей брать нельзя.
     - Чего? А шестьсот не хочешь за такую езду?

     Услышав сумму,  я  обалдел,  наддал лошадке, и та рванула сквозь  толпу
прямо на ментов, которые как раз расставили руки, говоря:
     - Ага! Вот он, кустарный писун!

     Рядом с Эрмитажем на площади, кажется, строили какой-то дом, по крайней
мере,  котлован  уже  вырыли.  В  кромешной  темноте  мы  вдвоем  с  лошадью
пронеслись по  дну котлована.  Посередине  стояла  для  ориентира  невысокая
колонна, на вершине которой темнела фигура прораба.
     - Ну, стой, - шепнул я лошади, привязал ее к колонне и метнулся назад.
     Народу  уже  поубавилось; Мишка опять крутился на голове, перед  ним  в
пыли сипло звенели пятаки. Из-за  всей этой беготни пиво во мне взболталось,
и опять захотелось в кусты. Я наехал на Мишку.
     - Ты говорил, - обидчиво сказал я, - что около Невы есть туалеты.
     - Я не  так  говорил,  - лапая  ладошками  землю, ответил  Мишка,  -  я
говорил, что тут есть где поссать...
     - Ну и где же?
     - Умный человек всегда найдет, - сказал Мишка.

     Уже начало  неприятно белеть  небо.  В этом  новом свете  я увидел:  на
волнах у каменных ступеней качался катер.  На боку у  катера было  выведено:
"Чекист".
     - Вон, - указал я, - там катер, называется "Чекист". Не нассать  ли мне
на него?
     - Пожалуйста, - позволил Мишка.
     Катер сильно качался, но мне удалось  сделать свои дела; потом я сделал
шаг  назад  и  опрокинулся  в  воду,  причем  пришелся  прямо  вертикально к
поверхности Невы, отчего ноги  мои перелетели через голову. Несколько секунд
я  очумело хлебал  воду, потом резко вынырнул и  обнаружил, что  Нева  полна
долларами.  Экскурсовод стоял на  катере  и  крыл меня по  матери.  Катерина
стояла на берегу, ерошила прическу и заливисто курила.

     "Все-то у меня  не слава Богу", - подумал  я досадно. Лошадиные подвиги
Катерина не видела, а вот как я в воду упал - это пожалуйста, завсегда.

     -  Десять  долларов,  - сказал  я,  вваливаясь в  квартиру,  бабушке. -
Заработал честным трудом!
     - Каким таким честным трудом? - подозрительно спросила бабушка, зевая.
     - Из Невы человека спас! - гордо ответил я.
     - Очень хорошо, - не слушая, сказала бабушка, - иди же спать.
     Я глянул на часы. Время подходило к десяти.
     - Извини, - говорю, - мне на митинг опять пора.
     - На  какой митник-магнитник?  - проснулась бабушка. -  А физику  когда
учить будешь?
     - Ну, спроси меня что-нибудь по физике, - предложил я, не расшнуровывая
кроссовок.
     Бабушка растерялась и рассердилась.
     -  Да пошел  ты  со  своей  физикой,  -  высказалась  она и отправилась
смотреть телевизор; а я крутнулся, ссыпался по лестнице и побежал  на митинг
выдемборцев.

     Я не опасался, что встречу кого-нибудь из дыбороссов; по моим расчетам,
все они должны были отсыпаться  в домах.  Ведь только  я так крут, только  я
двухпартиен.

6

     В отличие от  вчерашнего, митинг  выдемборцев я  нашел  сразу: по вождю
Пармену.  Он  торчал бородатой макушкой назад и вверх, стоя на ящиках из-под
капусты,  а Варька и кривоногий Герман придерживали эти ящики, чтобы они  не
разлетелись. В руке  у  Пармена была газета "Справедливость": он использовал
ее в качестве матюгальника. Из горла Пармена вырывались речи.

     -  Наши чиновники  - взяточники и  воры!  - кричал Пармен. -  Но  мы-то
знаем, где собака порылась! Хозяйственная политика, при которой трехсотлетия
приходится ждать триста лет, преступна!
     Народ  останавливался послушать Пармена.  Варька сразу заметила меня  и
быстренько приплела к делу:
     - Слушай, землячок, принеси-ка нам мороженого. Ужасть как жарко.
     В самом деле, жара была хуже прежнего. Земля вся пылала, народ еле шел,
и даже фонтан в полукруге собора был какой-то приторный.

     Я зажал в  руке деньги и  помчался покупать мороженое. Оно стоило  пять
рублей.  Я  вручил продавщице  две  десятки  и попросил  четыре  стаканчика.
Продавщица выдала  товар, а потом дала мне семь  рублей сдачи. Я бестрепетно
принял  их и потребовал у нее еще  два стаканчика.  Продавщица подозрительно
покосилась  на  меня,  смахнула пот с  усиков,  выдала  еще два и уже как-то
свирепо дала пять рублей сдачи.
     - Еще один можно?
     -  А сразу, молодой человек, вы не  могли? - прорвалась продавщица,  но
стаканчик все-таки дала.

     Итак,   я  оказался  обладателем   семи  стаканчиков   мороженого.  Они
стремительно таяли. Нести их было трудно, но я донес.
     - Ждри, - объявил я Варьке.
     Я решил с ней не церемониться, раз она моя землячка.
     Варька  взяла один, Герман  -  другой,  третий  я. Но оставалось четыре
штуки.
     - Пармену дайте, - предложила Варька.
     - Ты дура, - заявил Герман. - Раздайте народу!
     Я решил выполнить  волю  партии  немедленно. Слушали  Пармена  примерно
шесть человек, остальные останавливались и уходили. Я задержал нескольких из
них и вручил им по мороженому. Тут же образовалась толпа, преимущественно из
старушек.  Тут же  стояла и  моя бабушка. Меня она не видела, потому что все
время задумчиво смотрела на Пармена. А тот разорялся:
     - Преступная хозяйственная политика! Своекорыстно! Зарыл деньги!

     Варька тут меня в бок толкнула и говорит:
     - Слушай, ты заметил, они мороженое любят.
     -  Его сейчас  все  любят,  -  возразил  я.  - Там, кстати,  продавщица
какая-то тормозная, может, беременная. Сдачи дает больше чем надо.
     Варька проследила долгим взглядом  из-под  некрашеных  ресниц, потопала
серым сандаликом, да и говорит:
     - А давай лоток у ней скрадем и сюда поставим.
     - А давай,  - говорю. - Ты  ее будешь отвлекать, а я лоток через  улицу
перевезу и закрою российским флагом.

     Варька бегом метнулась на ту сторону  Невского, я  тихо за ней, к тумбе
холодной прислонился. Варька, хитрющая, к продавщице подкатилась и что-то ей
на ушко зашептала. Предположительно:
     - У вас дома утюг горит.
     Или:
     - Менты запретили есть мороженое и всех штрафуют.
     Или  еще  что  что-то, не  знаю, а только продавщица ахнула,  гикнула и
помчалась,  хлопая тапками,  за  угол;  тут-то я вылетел из засады, и  мы  с
Варькой, давясь от смеха, покатили лоток через Невский. Надо  сказать, что с
непривычки нам было  тяжело,  и мы даже провели несколько  не самых приятных
минут, когда  застряли  последи  Невского на красный  свет,  а машины на нас
громко бибикали.
     - А может, назад? - затрусила Варька в тот миг.
     Но я на нее прикрикнул:
     - Куда назад! Риск благородное дело!

     В общем, прикатываем. Бабушка моя  как раз к тому времени ушла, так она
меня и не  видела.  Фонтан дымился, звенел приторным голоском. Речь Пармена,
как и солнце, как раз в зените стояла:
     -  Но никогда  мы  не доходили  до такого позора!  - рычал он, почти не
отбрасывая тени, а  Герман и еще несколько  членов,  как кордебалет, держали
ему ящики.
     Тут мы с лотком как раз подоспели. Я флаг накидываю, а Варька кричит:
     - Бесплатное мороженое! Бесплатное мороженое!

     Только она это прокричала, сразу  налетела туча народа. И кто слушал, и
кому пофиг, и кто автобуса ждал, и вообще все. Варьке даже пришлось от лотка
отойти. Орава прямо на  него навалилась, кое-кто жадный даже внутрь  залез и
чавкал там среди сухого льда. Пармен со  своих  ящиков пригляделся,  заметил
нашу инициативу и как закричит:
     - Вы что, сдурели? Как же теперь управлять этими народными массами?
     - А никак, - говорит ему  кривоногий  Герман.  -  Теперь  пока  все  не
сожрут, не отстанут. Кстати, откуда вы взяли мороженое, дети?
     - Нам его подарил благодарный народ, - говорю я.
     - А-а, - успокоился Герман. - А то мне в милицию нельзя, я армию кошу.
     Люди  наши тут  совсем  разошлись,  еще бы,  халява  все-таки. Какой-то
молодой человек отходит, у него семь  палочек  изо рта  торчит.  Девицы друг
друга  мороженым обмазывают.  Жара-то сильная была.  Варька тут  за проспект
вгляделась и шепчет мне:
     - Смотри, как  интересно.  Менты бегут,  свистят, а впереди  продавщица
мороженого.
     - Точно, - говорю. - И чего это они  разбегались в  такую жару. Знаешь,
мне, наверное, пора идти.
     - Да, и  мне, - засобиралась Варька. - Только надо договориться, где мы
встретимся. Знаешь, давай в кафе "Рассвет".

     И мы  с Варькой помчались в разные стороны,  причем,  хотя  мчались  мы
действительно в разные стороны,  я почему-то  вид