еще раз. Теперь  у
его воображаемого партнера была дама, а у Джека - четверка. Он  повеселел,
начиная третью сдачу. Она принесла его  противнику  двойку,  а  ему  опять
короля.
   - Два из трех, - сказал Джек довольно громко.
   - Что такое, Джек? - спросил Браун.
   - Ничего.
   Теперь Джек попробовал бросить кости; однако он  все  время  выбрасывал
шесть  очков,  а  его  противник  -  одно.  Сила  привычки  бывает  подчас
стеснительна.
   Тем временем магическое влияние мистера Гемлина или действие  виски,  а
может быть, и то и другое вместе, принесло облегчение мистеру Брауну, и он
уснул.
   Мистер Гемлин подвинул свой стул  к  окну  и  стал  смотреть  на  город
Уингдэм,  сейчас  мирно  спавший.  Резкие  очертания  домов  расплылись  и
смягчились, кричащие краски потускнели и  стали  нежнее  в  лунном  свете,
заливавшем все вокруг. В тишине ему слышно было, как журчит вода в канавах
и шумят сосны за горой. Тогда он  взглянул  на  небо,  и  как  раз  в  это
мгновение падающая звезда прорезала мерцающую  синеву.  За  ней  другая  и
третья. Это явление навело  мистера  Гемлина  на  мысль  о  новом  способе
гадания. Если за четверть часа упадет еще одна  звезда...  Он  просидел  с
часами  в  руках  вдвое  больше  назначенного  времени,  но   явление   не
повторилось. Часы пробили два, а Браун все еще спал. Мистер Гемлин подошел
к столу, достал из кармана письмо и  прочел  его  при  колеблющемся  свете
свечи. Там была только одна строчка, написанная карандашом женской рукой.
   "Будьте у корраля [загон для скота] с коляской в три часа".
   Спящий тревожно задвигался и проснулся.
   - Ты здесь, Джек?
   - Да.
   - Не уходи пока, Джек. Я сейчас видел сон. Мне  снилось  старое  время.
Будто мы с Сюзанной опять венчаемся, а пастор будто бы - как  ты  думаешь,
кто? - ты Джек!
   Игрок засмеялся и сел на кровать, все еще с письмом в руке.
   - Хороший знак, верно? - спросил Браун.
   - Ну, еще бы... Скажи-ка, старик, а не лучше ли тебе встать?
   "Старик",  повинуясь  ласковому  призыву,  поднялся,   ухватившись   за
протянутую руку Гемлина.
   - Закурим?
   Браун машинально взял предложенную ему сигару.
   - Огня?
   Джек скрутил письмо спиралью, зажег  и  протянул  приятелю.  Он  держал
письмо, пока оно не сгорело, и уронил остаток - огненную звезду - за окно.
Он проследил, как она падает, потом повернулся к своему другу.
   - Старик, - сказал он, положив руку на плечо  Брауна,  -  через  десять
минут я буду в пути, исчезну, как эта искра. Мы больше  не  увидимся,  но,
пока я не уехал, прими совет от дурака:  продай  все,  что  у  тебя  есть,
возьми жену и уезжай отсюда. Тебе здесь не место, и ей тоже. Скажи ей, что
она должна уехать, заставь уехать, если не захочет. Не хнычь о том, что ты
не праведник, а она не ангел. Не будь идиотом. Прощай!
   Он вырвался из объятий Брауна и бросился вниз по лестнице  с  легкостью
оленя. У конюшни он схватил за шиворот полусонного конюха.
   - Оседлай мою лошадь в две минуты, а не  то...  -  Умолчание  было  как
нельзя более внушительно.
   - Хозяйка сказала, что вы возьмете коляску, - пробормотал конюх.
   - К черту коляску.
   Лошадь была оседлана настолько быстро, насколько дрожащие  руки  конюха
могли справиться с пряжками и ремнями.
   - Что-нибудь случилось, мистер Гемлин? - спросил конюх, который, как  и
все слуги, восхищался огневым характером своего патрона и  искренне  желал
ему добра.
   - Прочь с дороги!
   Конюх отскочил. Проклятие, скачок,  стук  копыт,  и  Джек  очутился  на
дороге. Еще минута, и  полусонные  глаза  конюха  различили  вдали  только
движущееся облако пыли, к которому звезда, оторвавшаяся от  своих  сестер,
протянула огненную нить.
   А рано утром люди, жившие далеко от Уингдэма, услышали  голос,  чистый,
как голос полевого жаворонка. Те, кто спал, повернулись  на  своем  грубом
ложе, грезя о юности, любви и прошлых днях. Суровые  мужчины,  беспокойные
искатели золота, поднявшиеся до  света,  бросили  работу  и,  опираясь  на
кирку, слушали романтического бродягу, ехавшего  легкой  рысцой  навстречу
румяной заре.



        Брет Гарт. Джентльмен из Лапорта

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - Н.Дарузес.
   Авт.сб. "Трое бродяг из Тринидада". М., "Детская литература", 1989.
   -----------------------------------------------------------------------



   Он был первый поселенец.  Партия  старателей,  которая  проложила  себе
дорогу через снеговые заносы зимой 1851 года и нашла треугольную маленькую
долину,     названную     впоследствии     Лапортом,     встретила     там
одного-единственного жителя. В течение трех месяцев  он  поддерживал  свои
силы, съедая в день по два  сухаря  и  по  кусочку  бекона  пальца  в  три
шириной, а жил в шалаше из коры и прутьев. Тем не  менее  старатели  нашли
его бодрым, жизнерадостным и изысканно вежливым. Но тут я с  удовольствием
уступаю место капитану Генри Саймсу, начальнику партии старателей,  и  его
более красочному повествованию:
   "Мы на него набрели невзначай, джентльмены,  смотрим,  сидит  себе  под
скалой (он отмерил расстояние), примерно вот так, как вы стоите. Только он
нас завидел, сейчас ныряет к себе в шалаш, вылезает оттуда  в  цилиндре  -
сущая печная труба, джентльмены, и в перчатках, убей  меня  бог!  Длинный,
худой, щеки втянуты дальше некуда; рожа постная, да оно  и  понятно,  если
принять во внимание голодный паек. Однако приподнимает вот этак цилиндр  и
говорит:
   - Счастлив  с  вами  познакомиться,  джентльмены,  боюсь,  дорога  сюда
показалась вам довольно неудобной. Не угодно ли сигару?  -  И  вытаскивает
щегольской портсигар с двумя настоящими гаванами. -  Жаль,  что  так  мало
осталось.
   - А сами вы не курите? - говорю.
   - Редко, - говорит.
   И ведь все врал: в этот же день  я  видел,  как  он  дымил  коротенькой
трубочкой, изо рта ее не выпускал, как младенец соску. -  Сигары  я  держу
для гостей.
   - У вас тут, надо полагать, частенько  собирается  высшее  общество?  -
говорит Билл  Паркер,  разглядывая  в  упор  цилиндр  и  перчатки,  а  сам
подмигивает ребятам.
   - Заходят кое-когда индейцы, - говорит он.
   - Индейцы! - говорим мы.
   - Да. Народ по-своему очень хороший. Раза два приносили мне дичь, да  я
отказался, не взял, беднягам и самим туго приходится.
   Ну, джентльмены, всем  известно,  что  мы  люди  мирные,  тихие,  можно
сказать, люди, но эти самые "хорошие" индейцы в нас стреляли раза три, а у
Билла сняли вершка три кожи с черепа, вместе с волосами, оттого он и ходит
в венке, вроде римского сенатора, - так  вот  всем  показалось,  что  этот
чужак бессовестно над нами  издевается.  Билл  Паркер  встал,  смерил  его
взглядом и говорит спокойным голосом:
   - Так вы говорите, эти самые индейцы, хорошие  индейцы,  приносили  вам
дичь?
   - Приносили, - говорит.
   - А вы отказались?
   - Отказался.
   - Вот, должно быть расстроились! Каково это им  при  их  чувствительной
натуре? - говорит Билл.
   - Да, кажется, были очень огорчены.
   - Ну еще бы, - говорит Билл. -  А  позвольте  спросить:  кто  вы  такой
будете?
   - Извините, пожалуйста, - говорит незнакомец и  -  провалиться  мне  на
этом месте - вытаскивает бумажник и протягивает Биллу: - Вот моя карточка.
   Билл берет и читает вслух:
   - Дж.Тротт, из Кентукки.
   - Ничего себе карточка, - говорит Билл.
   - Очень рад, что она вам понравилась, - говорит незнакомец.
   - Думаю, и остальные пятьдесят одна карта  в  колоде  не  хуже  -  одни
картинки да козыри.
   Незнакомец молчит и пятится от Билла, а тот на него наседает.
   - Ну, так какая же ваша игра, мистер Дж.Тротт из Кентукки?
   - Я вас не совсем понимаю, -  говорит  незнакомец  и  весь  вспыхивает,
словно табак в трубке.
   - Куда это вы так нарядились? Цилиндр, перчатки? Что за цирк? К чему вы
это затеяли? Кто вы такой, собственно говоря?
   Незнакомец поднимается с места и говорит:
   - Я не ссорюсь с гостями у себя дома, и из этого вы  можете  заключить,
что я джентльмен.
   Тут он снимает свой цилиндр, низко кланяется - вот так - и поворачивает
к нам спину - таким вот манером, - а Билли вдруг задрал правую ногу да как
саданет сапогом по этому самому цилиндру - продавил начисто, как  обруч  в
цирке.
   Больше я ничего не могу припомнить, джентльмены. Да и никто из нас Даже
под присягой не мог бы показать, что после этого случилось,  а  незнакомец
держал язык за зубами. Что-то вроде урагана пронеслось по  долине.  Ничего
не помню, кроме пыли и суматохи. Криков  не  было,  не  было  и  стрельбы.
Бывают такие неожиданности, что и  выстрелить  не  успеешь.  Очнулся  я  в
зарослях чапараля, на мне осталась только половина рубашки, в  карманах  я
нашел фунта с три песку и камней, да  и  в  волосы  всего  этого  порядком
набилось. Гляжу вверх и вижу, что Билл застрял в развилине орешника  футах
в двадцати надо мной.
   - Капитан, - говорит он, будто не в себе, - кончился торнадо?
   - Чего? - говорю я.
   - Вот это самое стихийное бедствие, кончилось оно?
   - Как будто, - говорю я.
   - Дело в том, - говорит он, - что перед началом этого явления природы у
меня вышло маленькое недоразумение с незнакомцем, и я хотел бы извиниться.
   С этими словами он спокойно слезает с дерева, идет в  шалаш  и  выходит
под руку с незнакомцем, улыбаясь, как младенец. Вот тогда-то мы  и  узнали
как следует "Джентльмена из Лапорта".
   Вполне  возможно,  что  изложенные  в  этом  рассказе  события   слегка
преувеличены, и осторожный читатель хорошо  сделает,  если  отнесется  без
особенного доверия  к  явлению  природы,  на  которое  ссылается  капитан.
Достоверно  то,   что   Джентльмену   из   Лапорта   прощалась   некоторая
эксцентричность [склонность к поступкам странным, из ряда вон  выходящим],
а личная доблесть оберегала его от критики. Так это и  было  объявлено  во
всеуслышание.
   - Сдается мне, - заметил один  кроткий  новичок,  который,  получив  из
Штатов известие  о  кончине  дальнего  родственника,  украсил  свою  белую
войлочную шляпу полосой траурного крепа необычайной ширины,  в  силу  чего
должен  был  "угостить"  публику  в  гостинице  Паркера,  -  сдается  мне,
джентльмены, что этот налог на естественное проявление горя плохо  вяжется
с таким праздничным нарядом, как желтые лайковые перчатки  на  джентльмене
справа от меня. Я не прочь угостить публику, только, по-моему, резолюция у
нас не вполне соответствует программе.  -  Такое  воззвание  к  демократии
заставило  промолчать  Джентльмена  из  Лапорта;  ответить   должен   был,
очевидно, владелец бара, мистер Уильям Паркер, так  сказать,  председатель
собрания.
   - Молодой человек, - возразил он сурово,  -  когда  вы  наденете  такие
перчатки, как на нем, и они у вас будут мелькать в  воздухе,  как  молния,
ударяя в четыре места разом, вот  тогда  и  разговаривайте.  Тогда  можете
надевать все, что вам угодно, хоть наизнанку!
   Публика была  того  же  мнения,  и  покладистый  новичок,  заплатив  за
выпивку, готов был даже снять  траурную  полосу  крепа,  если  бы  его  не
остановил весьма учтиво Джентльмен из Лапорта.
   И все же, смею вас уверить, по  внешности  его  грозная  доблесть  была
малозаметна. Фигура у  него  была  нескладная,  длинноногая,  связанная  в
движениях и совершенно лишенная живости и ловкости. Необыкновенно  длинные
руки висели вдоль тела, вывернутые ладонями наружу. При ходьбе он загребал
носками, и это наводило на мысль, что  среди  его  предков  были  индейцы.
Лицо, насколько помню, тоже было нескладное. Худое  и  унылое,  оно  редко
освещалось  улыбкой,  которая  только  из   учтивости   отдавала   должное
комическим дарованиям собеседника,  сам  же  он  был  не  в  состоянии  их
оценить. Прямые черные волосы и широкие скулы должны были бы  подчеркивать
близость к индейскому типу, но странные глаза, не подходившие ни  к  одной
из  черт  лица,  ослабляли  это  впечатление.  Они  были  изжелта-голубые,
навыкате, с неподвижным взглядом. По ним  нельзя  было  угадать  ни  одной
мысли Джентльмена  из  Лапорта,  нельзя  было  предвидеть  ни  одного  его
поступка. Они не вязались ни с его речью, ни с его манерой  держаться,  ни
даже  с  его  поразительным  костюмом.  Некоторые  непочтительные  критики
высказывали мнение, что он потерял глаза в какой-нибудь пограничной стычке
и наспех заменил их глазами своего противника.
   Если бы эта остроумная догадка дошла до ушей  Джентльмена,  он,  верно,
ограничился бы простым отрицанием и не заметил бы ничего нелепого  в  этом
юмористическом утверждении. Ибо, как уже сообщалось раньше, одной  из  его
особенностей была полная невосприимчивость  к  комической  стороне  вещей.
Отсутствие чувства юмора и невозмутимая серьезность, редкие в такой среде,
где самые драматические эпизоды не лишены юмористических  черточек  и  где
обычным развлеченном служит "разыгрывание", сочетались в нем  с  прямотой,
приводившей в отчаяние.
   - Мне кажется, - заметил он одному  уважаемому  гражданину  Лапорта,  -
что, намекая на  пристрастие  мистера  Уильяма  Пегхеммера  к  спорам,  вы
сказали, будто бы слышали однажды ночью, как он не  спал  и  пререкался  с
кузнечиками. Он же сам уверял меня, что это выдумка, и я  могу  прибавить,
что провел  с  ним  эту  ночь  в  лесу  и  ничего  подобного  не  заметил.
По-видимому, вы сказали неправду.
   Суровость этой отповеди отбила у всех охоту шутить в  его  присутствии.
Не могу сказать наверное, но, кажется,  именно  после  этого  вокруг  него
создалась атмосфера известной аристократической отчужденности.
   Неразрывно связанный с поселком со времени его основания, мистер  Тротт
разделял его судьбу и содействовал его процветанию. Как один из  открывших
"Орлиный прииск", он пользовался некоторым доходом, позволявшим  ему  жить
не работая и  на  свободе  следовать  своим  немногочисленным  и  недорого
стоящим причудам. Он заботился о собственной внешности, что  сводилось,  в
общем, к чистой рубашке, а кроме того,  любил  делать  подарки.  Они  были
ценны не столько сами по себе, сколько по связанным с ними  воспоминаниям.
Одному из близких друзей он подарил тросточку, вырезанную из  дикой  лозы,
которая росла над тем местом, где была открыта знаменитая "Орлиная  жила";
набалдашник украшал прежде палку, которую когда-то подарили  отцу  мистера
Тротта, а наконечник был сделан  из  последнего  серебряного  полудоллара,
привезенного им в Калифорнию.
   - Можете себе  представить,  -  говорил  возмущенный  обладатель  этого
трогательного дара, - я хотел бы поставить ее на кон  у  Робинсона  вместо
пяти долларов, так ребята и смотреть не захотели, сказали, чтоб я вышел из
игры. Не умеют ценить ничего святого в нашем поселке.
   Как раз в это  время  буйного  роста  и  процветания  поселка  граждане
Лапорта единогласно избрали Джентльмена в мировые судьи. Что  он  выполнял
свои функции с достоинством,  было  вполне  естественно;  но  то,  что  он
проявил странную  снисходительность  при  взыскании  штрафов  и  наложении
наказаний, было неожиданным и довольно неприятным открытием для поселка.
   - Закон требует, сэр, - говаривал он какому-нибудь явному  преступнику,
- чтобы я предложил вам выбрать между заключением  под  стражу  на  десять
дней и штрафом в десять долларов. Если у  вас  нет  при  себе  денег,  мой
секретарь, без сомнения, ссудит их вам.
   Нечего и говорить, что секретарь неизменно  одалживал  преступнику  эти
деньги и что в перерыве заседания судья немедленно возвращал их секретарю.
И только в одном случае упрямый преступник из чистого  злопыхательства,  а
может быть, не желая, чтобы  судья  платил  за  него,  отказался  взять  у
секретаря деньги на уплату штрафа. Его тут же отправили в окружную тюрьму.
Из довольно достоверных источников стало  известно,  что  после  заседания
судью видели в ослепительном белье и  желтых  перчатках  направляющимся  к
окружной тюрьме - маленькому глинобитному строению, которое служило  также
архивом; что судья, просмотрев для вида несколько  дел,  вошел  в  тюрьму,
будто бы для официальной ревизии, что  позже  вечером  шериф,  стороживший
заключенного, был послан за бутылкой виски  и  колодой  карт.  Утверждают,
будто бы в этот вечер во время дружеской партии в  юкр,  составленной  для
развлечения заключенного, страж проиграл ему все свое месячное  жалованье,
а судья - свое жалованье за целый год.  Вся  эта  история  была  встречена
недоверчиво, как несовместимая  с  достоинством  судьи  Тротта,  хотя  она
вполне отвечала добродушию его характера.  Достоверно,  однако,  что  этой
снисходительностью он чуть не погубил свою репутацию как судья, но тут  же
спас ее, проявив силу характера  как  частное  лицо.  Талантливый  молодой
адвокат из Сакраменто выступал в качестве защитника перед судьей  Троттом,
но, будучи уверен в успехе своего выступления  перед  простаком-судьей,  в
своем заключительном слове он не счел нужным скрывать  презрения  к  нему.
Когда он кончил, судья Тротт не двинулся с места, только его широкие скулы
слегка  покраснели.  Но   здесь   мне   снова   придется   воспользоваться
выразительным языком очевидца.
   "Тут судья вывесил красный флаг  в  знак  опасности  и  говорит  вполне
хладнокровно этому шаркуну из Сакраменто.
   - Молодой  человек,  -  говорит,  -  знаете  ли  вы,  что  я  могу  вас
оштрафовать на пятьдесят долларов за неуважение к суду?
   - Ну так что же? - говорит шаркун, дерзкий и нахальный, как слепень.  -
Штрафуйте, я заплачу.
   - Должен,  однако,  предупредить  вас,  -  говорит  Джентльмен  мрачным
голосом, - что я этого делать  не  намерен,  я  признаю  свободу  слова  и
действия!  -  Тут  он  поднимается,  расправляет,  так   сказать,   плечи,
протягивает руку Правосудия, хватает этого шаркуна и  вышвыривает  его  за
окно в канаву, футов примерно за двадцать.
   - Вызовите  истца  и  ответчика  по  следующему  делу,  -  говорит  он,
усаживаясь на место, и преспокойно смотрит на всех своими белыми  глазами,
как будто ничего особенного не случилось".
   Для Джентльмена было бы удачей, если б такие чудачества всегда  сходили
ему с рук столь же благополучно.  Но  роковая  и  до  сих  пор  никому  не
известная слабость была проявлена Троттом в том самом суде, где он одержал
столько  побед,  и  временно  поколебала  его  репутацию.  Одна  особа   с
сомнительным прошлым  и  весьма  свободными  манерами,  богиня,  правившая
"Колесом Фортуны" в первом из игорных  домов  Лапорта,  подала  в  суд  на
некоторых граждан за то, что они "силой" вломились в ее салун  и  разнесли
вдребезги рулетку. Ей помогал ловкий адвокат и  горячо  сочувствовал  один
джентльмен, который не был ее мужем. Однако, несмотря на такую влиятельную
поддержку со стороны,  ей  не  повезло.  Преступление  было  доказано,  но
присяжные, даже  не  удаляясь  на  совещание,  вынесли  вердикт  в  пользу
ответчиков. Судья Тротт обратил к ним свой кроткий взгляд.
   - Так ли я вас понял? Это ваш окончательный вердикт?
   - Можете прозакладывать последние сапоги, ваша честь, что дело  обстоит
именно так, - ответствовал старшина присяжных  с  веселой,  но  безобидной
непочтительностью.
   - Господин секретарь, - сказал судья  Тротт,  -  составьте  приговор  и
заносите в протокол, что я слагаю с себя звание судьи.
   Он встал и вышел из зала суда. Напрасно  влиятельные  граждане  Лапорта
бежали за ним вдогонку, намереваясь объясниться, напрасно докладывали ему,
что истица не заслуживает внимания,  да  и  дело  ее  тоже  -  дело,  ради
которого он пожертвовал собой. Напрасно присяжные давали ему  понять,  что
его отставка  явится  для  них  оскорблением.  Судья  Тротт  повернулся  к
старшине присяжных, и его широкие скулы зловеще вспыхнули.
   - Что вы сказали? Я вас не понял, - переспросил он.
   - Я говорил, что бесполезно будет спорить  на  этот  счет,  -  поспешно
ответил старшина и отступил, несколько опередив остальных  прися