я не прогадал. Верно?
   Я начинал понимать человека  из  Солано  и  ответил  утвердительно.  Он
спрятал часы в карман и заметил, поигрывая цепочкой:
   - Пожалуй, с такими часами можно сойти за франта и богача.
   Я согласился.
   - А чем вы собираетесь здесь заняться? - спросил я.
   - Что ж, у меня наберется долларов семьсот наличными. Думаю  наведаться
на Уолл-стрит,  понюхать,  чем  пахнет,  может,  подвернется  какое-нибудь
дельце.
   Я хотел было сказать ему несколько слов, предостеречь его, но, вспомнив
про часы, воздержался. Мы пожали друг другу руки и разошлись.
   Через несколько дней я встретил его на Бродвее. Он был  уже  в  другом,
новом костюме, и мне показалось, что с внешней стороны он сделал некоторые
успехи. В его одежде насчитывалось всего пять разных цветов. Но это, как я
убедился впоследствии, оказалось чистой случайностью.
   Я спросил, был ли он на балу. Оказалось, что да.
   - Эта девушка - и бойкая же девушка! - тоже там была,  только  она  как
будто сторонилась меня. Я нарочно для бала купил новый костюм, а эти лакеи
загнали меня в ложу, так мне и не удалось поговорить с ней насчет багажной
квитанции. Зато этот франт, Дэшборд, был очень со мной любезен. Привел  ко
мне в ложу целую компанию молодых людей и девиц и тут же пообещал  сводить
меня на Уолл-стрит и на биржу. А на следующий день  зашел  за  мной.  И  я
вложил долларов пятьсот в эти самые акции, а может, и больше.  Мы,  знаете
ли, поменялись с ним акциями. У меня,  видите  ли,  нашлось  десять  акций
медного рудника "Павлин", где вы были раньше секретарем.
   - Да ведь эти акции ни гроша не стоят. Все это дело лопнуло еще  десять
лет назад.
   - Что ж, может быть, вам лучше знать, но ведь я  тоже  ничего  не  знал
насчет "Общества Газонефть" или "Коммунико-Централь",  я  и  подумал,  что
одно другого стоит. А купленные бумаги я тут же продал и ушел с прибылью в
четыреста долларов. Риск  все-таки  был:  ведь  акции  "Павлина"  могут  и
подняться!
   Я посмотрел ему в лицо: невозмутимо спокойное, совершенно  обыкновенное
лицо. Я стал побаиваться соланца, вернее, того, что  я  так  плохо  в  нем
разбираюсь. Мы обменялись несколькими словами, пожали друг  другу  руки  и
разошлись.
   Прошло несколько месяцев, прежде чем я опять увидел человека из Солано.
Оказалось, что за это время он успел стать маклером  и  завести  маленькую
контору на Брод-стрит, и дела  его  процветали.  Я  вспомнил  пашу  первую
встречу и спросил, удалось ли ему возобновить знакомство с мисс X.
   - Я узнал, что этим летом она  будет  в  Ньюпорте,  и  поехал  туда  на
недельку.
   - И поговорили с ней насчет багажной квитанции?
   - Нет, - сказал он  степенно,  -  она  поручила  мне  купить  кое-какие
бумаги. Видите ли, по-моему, эти щеголи подняли ее на смех из-за  меня,  и
она решила перевести наше знакомство на деловую ногу. Я  вам  говорю,  она
девушка бойкая. Вы слышали, что с ней случилось?
   Я не слыхал.
   - Вот видите ли, она каталась на яхте, и я тоже достал себе приглашение
через одного из этих  модников.  А  все  это  затеял  один  тип,  который,
говорят, собирается на ней жениться. Ну и  вот,  в  один  прекрасный  день
налетел шквал, гик повернулся и столкнул ее за борт. И  поднялось  же  тут
столпотворение - может быть, слышали?
   - Нет!
   Но я понял все чутьем писателя в  минуту  поэтического  озарения!  Этот
бедняга по своей неловкости не умел выразить ей свою любовь  и  вот  нашел
наконец подходящий случай. Он...
   - Такая поднялась суматоха, - продолжал он. - Я подбежал к  поручням  и
увидел, что она ярдов в десяти от меня, эта миленькая, бойкая  девушка,  и
я...
   - И вы бросились за ней? - поспешил я сказать.
   - Нет, - отвечал он невозмутимо. -  Я  подождал,  пока  другой  за  ней
бросится. А сам только смотрел.
   Я в изумлении уставился на него.
   - Нет, - продолжал он совершенно серьезно. - Бросился-то  он,  кому  же
другому и бросаться, это уже его забота. Видите ли, если бы я плюхнулся за
борт яхты, барахтался бы, вертелся и в конце концов пошел бы ко дну,  этот
другой, само собой, бросился бы и спас ее, а ведь он все  равно  собирался
на ней жениться, так чего же ради я стал бы стараться? А вот  если  бы  он
бросился да не спас ее и сам  утонул  бы,  тогда  и  мне  представился  бы
случай, а кстати и он убрался бы с дороги.  Вижу,  вы  меня  не  понимаете
кажется, вы меня и в Калифорнии не понимали.
   - Так он ее спас?
   - Ну еще бы! Да и что могло с ной случиться? Если бы он ее  упустил,  я
бы вмешался. Не было смысла за него стараться, пока он не сплоховал.
   Эта история получила огласку. Над человеком из Солано стали насмехаться
еще откровеннее, его приглашали забавы ради на вечера, и там он встречался
со многими людьми, которых иначе не увидел бы. Стало известно также, что у
него уже не семьсот долларов, а гораздо больше и что  его  дела  идут  все
лучше и лучше. Некоторые калифорнийские бумаги, на моих глазах погребенные
в могиле навеки, каким-то чудом воскресли, и я  помню,  что,  просматривая
биржевую страницу, испугался словно привидения, когда со столбцов утренней
газеты на меня  глянуло  набальзамированное  и  размалеванное  акционерное
общество рудников "Мертвый берег". В конце концов многие стали  относиться
к человеку из Солано с почтением, его даже начали  опасаться.  И  вот  эти
опасения оправдались.
   Он уже давно изъявлял желание вступить в один "аристократический" клуб,
и потехи ради его пригласили в  этот  клуб,  где  развлекали  целым  рядом
веселых мистификаций, завершившихся карточной игрой. На другой  день  рано
утром, проходя мимо клуба, я услышал оживленный  разговор  двух  или  трех
членов:
   - Всех до нитки обобрал.
   - Надо полагать, загреб тысяч сорок.
   - Кто? - спросил я.
   - Человек из Солано.
   Я пошел дальше, но один из пострадавших, известный своей опытностью  на
зеленом поле, нагнал меня и, хлопнув по плечу, спросил:
   - Скажите по совести, чем занимался этот ваш приятель в Калифорнии?
   - Он был пастухом.
   - Кем?
   - Пастухом. Пас овец на медвяных лугах Солано.
   - Ну, доложу я вам, черт бы побрал эти ваши  калифорнийские  пасторали!
[пастораль - описание мирных сцен пастушеской жизни; здесь подразумевается
несоответствие между безмятежным занятием человека из Солано в  прошлом  и
его деловитостью в настоящем]



        Брет Гарт. Трое бродяг из Тринидада

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - З.Ровинский.
   Авт.сб. "Трое бродяг из Тринидада". М., "Детская литература", 1989.
   -----------------------------------------------------------------------



   - А? Это ты? - сказал редактор.
   Китайчонок, к которому он обращался, всегда все понимал  буквально.  Он
ответил:
   - Мой все тот же Ли  Ти,  мой  не  меняйся.  Мой  не  длугой  китайский
мальчик.
   - Что верно, то верно, - произнес редактор тоном глубокого убеждения. -
Не думаю, чтобы  во  всем  Тринидадском  округе  нашелся  еще  один  такой
чертенок, как ты. Ну, другой раз не скребись  за  дверью,  как  суслик,  а
прямо входи.
   - Последний лаз, - вежливо напомнил Ли Ти, - мой стучи-стучи.  Ваша  не
любит стучи-стучи. Ваша говоли: совсем как плоклятый дятел.
   В самом  деле,  контора  тринидадского  "Стража"  стояла  на  маленькой
вырубке в сосновом лесу, где было множество птиц. Поэтому стук можно  было
понять неправильно. К тому же Ли Ти умел точно подражать дятлу.
   Редактор ничего не ответил и продолжал писать письмо. Тогда Ли  Ти  как
бы внезапно что-то вспомнил; он поднял длинный рукав своей куртки, который
заменял ему карман, и, как фокусник, небрежно вытряхнул  на  стол  письмо.
Редактор бросил на мальчика укоризненный взгляд и распечатал конверт.  Это
была обычная просьба одного подписчика-земледельца,  некоего  Джонсона,  о
том, чтобы редактор "поместил заметку" о гигантской редьке;  подписчик  ее
вырастил и посылал с подателем письма.
   - А где же редька, Ли Ти? - подозрительно спросил редактор.
   - Нет. Сплосите меликанский мальчик.
   - Что?
   Тут Ли Ти снизошел до объяснения: когда он проходил мимо школы, на него
напали  школьники,  и  во  время  сражения  огромная  редька   -   подобно
большинству такого рода  чудовищ,  быстро  вырастающих  на  калифорнийской
почве,  это  была  просто  принявшая  растительную  форму  вода   -   была
"ласплющена" о голову одного из врагов. Редактор знал, что его рассыльного
постоянно преследуют, и весьма огорчался по этому поводу; к  тому  же  он,
возможно, полагал, что редька, которую не удалось использовать в  качестве
дубинки, вряд ли обладала питательными свойствами. Поэтому он  воздержался
от упреков.
   - Но не могу же я поместить заметку о том, чего  не  видел,  Ли  Ти,  -
добродушно сказал он.
   - А вы совлать... как Джонсон, - так же спокойно посоветовал Ли.  -  Он
дулачит вас свой гниль... вы будет дулачить меликанский люди, то же самый.
   Редактор с достоинством хранил молчание,  пока  не  кончил  надписывать
адрес.
   - Отнеси миссис Мартин, - сказал он, протягивая письмо  мальчику,  -  и
смотри держись подальше от школы. Да не ходи через прииск, если там сейчас
работают; и если дорожишь своей шкурой, не проходи мимо хижины  Фленигена:
ты ведь на днях разбросал там хлопушки  и  чуть  не  поджег  ее.  Берегись
собаки Баркера на перекрестке и уходи с большой дороги, если из-за отвалов
выйдут рудокопы. - Затем,  сообразив,  что  он,  в  сущности,  закрыл  все
обычные подступы к дому миссис Мартин, добавил: - Лучше всего  иди  кругом
через лес, там ты никого не встретишь.
   Мальчик стремглав  выбежал  в  открытую  дверь,  а  редактор  несколько
мгновений с сожалением смотрел  ему  вслед.  Он  любил  своего  маленького
подопечного - еще с тех пор, как несчастного сироту, мальчика из китайской
прачечной, захватили в плен рудокопы, возмущенные тем, что он разносил  по
домам  плохо  выстиранное  белье;  они  решили  оставить  его  в  качестве
заложника, чтобы в будущее им возвращали белье в более приличном  виде.  К
несчастью, другая группа рудокопов, обозленных по той же  причине,  в  это
время разгромила прачечную и прогнала владельцев, так что за Ли  Ти  никто
не пришел. На несколько  недель  он  стал  забавой  прииска,  флегматичной
мишенью  добродушных   озорных   выходок,   жертвой   то   легкомысленного
безразличия, то безрассудной щедрости.  Он  получал  вперемежку  тумаки  и
полудоллары и принимал то и другое со стоической выдержкой. Но  при  таком
обращении мальчик вскоре отвык от прежде свойственного  ему  послушания  и
скромности и стал изощрять свой детский  ум,  чтобы  отомстить  мучителям,
пока тем не надоели наконец и свои и его выдумки. Но они не знали,  что  с
ним делать. Желтая кожа преграждала ему  доступ  в  бесплатную  школу  для
белых, и хотя он, как язычник, мог бы справедливо претендовать на внимание
со стороны  воскресной  школы,  родители,  которые  охотно  жертвовали  на
язычников за границей, не хотели, чтобы он учился с их собственными детьми
у них на родине. В этом сложном положении редактор предложил взять  его  к
себе в  типографию  в  качестве  ученика  -  так  называемого  "чертенка".
Некоторое время Ли Ти, по своей привычке все понимать буквально,  старался
вести себя соответственно этому прозвищу. Он  мазал  типографской  краской
все,  кроме  печатного  валика.  Он  выцарапал  на  свинцовых   пластинках
китайские иероглифы, обозначавшие ругательства, отпечатал их и расклеил по
всей конторе; он наложил мастеру в  трубку  какой-то  трухи;  кто-то  даже
видел, как он ради развлечения глотал мелкие  литеры.  Рассыльный  он  был
быстроногий,  но  не  слишком   надежный.   Недавно   редактор   заручился
сочувствием добродушной миссис Мартин, жены фермера, и уговорил  ее  взять
Ли Ти в услужение, но на третий день мальчик сбежал. Редактор все-таки  не
терял надежды; его письмо должно было побудить миссис Мартин  сделать  еще
одну попытку.
   Он рассеянно смотрел в чащу леса, как вдруг уловил легкое движение - но
не звук - в ближних зарослях  орешника,  и  оттуда  бесшумно  выскользнула
человеческая  фигура.  Редактор  сразу  признал  Джима,  всем   известного
пьянчугу-индейца, который слонялся по поселку и был связан с  цивилизацией
только узами "огненной воды", ради которой он покинул  и  резервацию,  где
она была запрещена, и свою деревню, где она  была  неизвестна.  Индеец  не
подозревал  о  присутствии  молчаливого  наблюдателя;  он   опустился   на
четвереньки и стал прикладывать  к  земле  то  ухо,  то  нос,  как  зверь,
выслеживающий добычу Затем встал, наклонился вперед и пустился бегом прямо
в лес. Через несколько секунд за ним промчался его пес, косматый  ублюдок,
похожий на волка; своим тонким нюхом пес учуял присутствие чужого человека
и разразился обычным визгом - в предчувствии камня, которым, как он  знал,
всегда в него швыряли.
   - Забавно, - раздался чей-то голос, - но этого-то я и ожидал.
   Редактор быстро  обернулся.  Позади  него  стоял  типографский  мастер,
который, очевидно, наблюдал всю сцену.
   - Я всегда говорил, - продолжал мастер, -  мальчишку  с  этим  индейцем
водой не разольешь. Где один, там и другой... Они придумали всякие  штучки
и сигналы, чтобы знать, где искать друг друга. Вот на днях вы думали,  что
Ли Ти бегает по вашим поручениям, а я выследил  его  на  болоте  -  просто
пошел за этим паршивым грязным пьяницей Джимом. Там вся компания  устроила
привал. Джим наловил рыбы, оба  натаскали  зелени  с  огорода  Джонсона  и
уплетали за обе щеки.  Миссис  Мартин,  может,  и  возьмет  мальчишку,  но
пробудет он там недолго, пока Джим под  боком.  Невдомек  мне,  почему  Ли
подружился с этим чертовым пьяницей-индейцем и с чего это Джим,  как-никак
американец, якшается с язычником.
   Редактор ничего не ответил. Он  и  прежде  слышал  подобные  разговоры.
Впрочем, почему в конце концов не держаться вместе этим  двум  отверженцам
цивилизации!


   Ли Ти прожил у  миссис  Мартин  недолго.  Ушел  он  из-за  неожиданного
события,  которое  было  предвещено,  как  и  другие   тяжелые   бедствия,
таинственным  небесным  знамением.  Однажды  утром  необыкновенная   птица
огромной величины появилась на горизонте и  стала  парить  над  обреченным
поселком. Тщательное наблюдение  за  зловещей  птицей  показало,  что  это
громадный китайский бумажный змей в виде летающего  дракона.  Это  зрелище
вызвало в поселке немалое оживление, которое,  впрочем,  вскоре  сменилось
некоторым  беспокойством  и  негодованием.  Оказалось,  что  змея   втайне
смастерил Ли Ти в укромном уголке  усадьбы  миссис  Мартин;  но  когда  он
попробовал  запустить  его,  выяснилось,  что  из-за  какой-то  ошибки   в
конструкции для этого змея нужен хвост необычайных размеров. Ли Ти  быстро
исправил упущение с помощью первого подвернувшегося под  руку  средства  -
бельевой веревки миссис  Мартин  с  остатками  недельной  стирки.  Зрители
вначале этого не заметили, хотя  хвост  и  казался  несколько  странным  -
впрочем, не более странным, чем полагается быть хвосту дракона.  Но  когда
кража была обнаружена и слух о ней распространился по всему поселку, хвост
вызвал  живейший  интерес:  были  пущены  в  ход  подзорные  трубы,  чтобы
распознать различные предметы туалета,  висевшие  на  похищенной  веревке.
Постепенно освобождаясь вследствие вращения змея от  прищепок,  эти  части
туалета с полным бесстрастием рассеялись по  поселку;  один  чулок  миссис
Мартин  упал  на  веранду  салуна  "Полька",  а  другой  впоследствии  был
обнаружен, к соблазну прихожан, на колокольне Первой методистской  церкви.
Но еще полбеды, если бы последствия выдумки Ли Ти этим ограничились.  Увы!
Владельца змея  и  его  сообщника,  индейца  Джима,  выдала  предательская
веревка, и их удалось выследить в укромном местечке на болоте. Там  дьякон
Хорнблоуэр и констебль силой отобрали у них игрушку. К несчастью, эти двое
не обратили внимания на то, что крепкая веревка ради предосторожности была
захлестнута петлей через бревно,  чтобы  ослабить  чудовищную  тягу,  силу
которой они не учли,  и  дьякон  опрометчиво  заменил  бревно  собственным
телом. Говорят, что тут взорам публики предстало небывалое зрелище. Дьякон
дикими  прыжками  мчался  по  болоту  за  змеем,  преследуемый  по   пятам
констеблем, который  такими  же  дикими  усилиями  пытался  удержать  его,
уцепившись за конец веревки. Необычайные  скачки  продолжались  до  самого
поселка; там констебль выпустил веревку и упал. Это, по-видимому,  придало
дьякону невероятную легковесность: ко всеобщему удивлению,  он  немедленно
взлетел на дерево! Когда подоспели к нему на помощь и перерезали  веревку,
оказалось, что у него вывихнуто плечо. Констебль сильно расшибся. Так наши
парии одним неудачным ходом восстановили против себя  закон  и  церковь  в
лице их представителей в Тринидадском округе. Боюсь,  что  теперь  они  не
могли  положиться  и  на   настроение   местных   жителей,   как   обычно,
неустойчивое, от которого отныне полностью зависела  их  судьба.  Попав  в
столь затруднительное положение, они на другой день исчезли из  поселка  -
куда, никто не знал. Сизый дымок, который в течение нескольких дней  после
этого поднимался над уединенным островком в бухте, наводил на  мысль,  что
они   укрылись   там.   Но   никто   этим   особенно   не   интересовался.
Благожелательное посредничество  редактора  вызвало  характерную  отповедь
такого почтенного гражданина, как мистер Паркин Скиннер:
   - Вы вот все толкуете про добрые чувства  да  про  негров,  китайцев  и
индейцев, вы смеетесь, что дьякон, как Илья-пророк, вознесся  на  небо  на
этой чертовой китайской колеснице, но я должен сказать  вам,  джентльмены,
что наша страна - это страна белых! Да, сэр, против  этого  вы  ничего  не
сможете возразить. Негр любого сорта  -  желтый,  коричневый  или  черный,
называйте его "китайцем", "индейцем", или "канаком",  или  как  вам  будет
угодно, - должен очистить божий мир,  когда  в  него  вступает  англосакс!
Всякому  ясно,  что  им  не  место  рядом  с  печатным  станком,   жатками
Мак-Кормика и Библией! Да, сэр!  Библией.  И  дьякон  Хорнблоуэр  вам  это
докажет. Наш прямой долг - очистить от них страну, для этого  мы  здесь  и
поставлены. За это мы и должны взяться!
   Я позволил себе привести волнующие высказывания мистера Скиннера, чтобы
показать, что Джим и Ли Ти, по всей вероятности, бежали просто потому, что
боялись суда Линча  и  что  такие  возвышенные  и  благородные  настроения
действительно  существовали  сорок   лет   тому   назад   в   обыкновенном
американском городке, где тогда еще и не помышляли об экспансии и империи!
   Однако  мистер  Скиннер  не  принял   в   расчет   простейших   свойств
человеческой природы. Однажды утром Боб Скиннер, его двенадцатилетний сын,
удрал из школы и отправился на старом индейском челноке в  поход  с  целью
завоевать остров несчастных беглецов. Его намерения  были  ему  самому  не
вполне ясны  и  могли  измениться,  смотря  по  обстоятельствам.  Либо  он
захватит в плен Ли Ти и Джима, либо присоединится  к  ним  и  будет  вести
такую же вольную жизнь. Он подготовился и к той и  к  другой  возможности,
для чего тайком позаимствовал у отца ружье. Он захватил  и  провизию,  так
как наслышался о том, что Джим питается кузнечиками, а Ли Ти - крысами,  и
сомневался, сможет ли он просуществовать на подобном рационе. Он  медленно
греб, держась поближе к берегу, чтобы его не  увидели  из  дома,  а  затем
смело направил свой  утлый  челн  к  острову  -  поросшему  травой  клочку
болотистого мыса, отторгнутому когда-то штормом.  День  стоял  прекрасный,
под дуновением послеполуденного пассата бухта подернулась легкой рябью, но
когда Боб стал подъезжать к острову,  он  попал  в  полосу  мертвой  зыби,
которая шла от волновавшегося вдали Тихого  океана,  и  малость  струхнул.
Лодка сбилась с курса, встала боком к волне и