ю хоть волосок тронуть на  твоей
головке. Милый маленький Майлс, - и я решилась сказать прямо,  даже  если  б
мне пришлось зайти слишком далеко, - я только хочу, чтоб ты помог мне спасти
тебя!
   Но как только я это выговорила, я в ту же минуту поняла, что  переступила
границу дозволенного. Ответ на мою мольбу последовал  мгновенно,  но  какой!
Неистовый порыв ветра, поток ледяного воздуха вихрем  пронесся  по  комнате,
сотрясая все с такой  страшной  силой,  как  если  бы  вышибленная  ураганом
оконная рама обрушилась в комнату. Мальчик  вскрикнул  пронзительно  громко,
но, хоть я была совсем рядом с ним, в этом  вскрике,  заглушенном  ураганным
шумом, нельзя было различить ясно - ужас это или торжество.  Я  вскочила  на
ноги, сознавая только, что кругом  мрак.  Так  мы  и  остались  во  мраке  и
несколько секунд молчали; я оглядывалась по сторонам и  вдруг  увидела,  что
опущенные шторы недвижны и окно плотно закрыто.
   - Что это? Свеча погасла! - воскликнула я.
   - Это я ее погасил! - сказал Майлс.
 
   XVIII
 
   На следующий день,  после  уроков,  миссис  Гроуз,  улучив  минуту,  тихо
спросила меня:
   - Вы написали письмо, мисс?
   - Да, написала.
   Но я не прибавила, что мое письмо, запечатанное и адресованное, еще лежит
у меня в кармане. Будет еще время отослать его, когда посыльный отправится в
деревню. Между тем никогда еще  у  моих  воспитанников,  по  тому,  как  они
держали себя, не  было  такого  блестящего,  такого  примерного  утра.  Было
совершенно так, будто  они  в  глубине  души  твердо  решили  загладить  все
недавние маленькие трения между нами. Они проделывали головоломные фокусы по
арифметике, далеко превышавшие сферу моих скромных познаний, и придумывали с
небывалым воодушевлением географические и  исторические  шутки.  Особенно  у
Майлса заметно было желание показать, что  ему  ничего  не  стоит  превзойти
меня. Этот ребенок запечатлелся и живет в моей памяти, осиянный  красотой  и
страданием, каких не выразишь  словами;  в  каждом  его  порыве  сказывалось
особенное,  только  ему  присущее  благородство;  никогда   еще   маленькое,
бесхитростное существо, само чистосердечие и непринужденность для  человека,
не посвященного в его тайну, не воплощало в себе такого  даровитого,  такого
удивительного юного джентльмена.  Мне  постоянно  приходилось  остерегаться,
чтобы не выдать своего изумления, в которое моя наблюдательность посвященной
то и дело повергала меня, не  выдать  себя  недоуменным  взглядом,  взглядом
отчаяния, которое я старалась подавить,  теряясь  в  догадках,  что  же  мог
сделать такой маленький джентльмен,  чтобы  заслужить  кару.  Допустим,  что
темная сила, о которой я знала, открыла его представлению все зло,  -  жажда
справедливости во мне мучительно требовала доказательств, что  плодом  этого
был какой-то поступок.
   Во всяком случае, никогда еще он не казался таким добропорядочным, как  в
тот ужасный день после раннего обеда, когда он подошел ко мне и спросил,  не
хочу ли я, чтобы он поиграл мне с полчаса. Давид, игравший Саулу, не мог  бы
с такой чуткостью выбрать более удачное время. Это было поистине подкупающим
проявлением такта, великодушия, как  если  бы  он  прямо  сказал:  "истинные
рыцари,  о  которых  мы  любим   читать,   никогда   по   пользуются   своим
преимуществом. Я знаю ваш ход мыслей: вы думаете, что оставить меня в покое,
не следить за мной, то есть перестать меня донимать  и  ходить  за  мной  по
пятам,  это  значит  позволить  мне  отдалиться  от  вас,  предоставить  мне
приходить и уходить, когда я хочу. Так вот я пришел, вы же видите, - но я не
ухожу! Для этого еще много времени впереди. Мне в самом дело приятно быть  с
вами, и я только хочу показать  вам,  что  спорил  из  принципа".  Можно  ли
удивляться, что я не отказала ему в его просьбе, и мы, как прежде,  взявшись
за руки, пошли с ним в классную. Он сел  за  старенькое  фортепьяно  и  стал
играть - так он еще никогда не играл, и, если есть люди, которые думают, что
лучше ему было бы играть в футбол, я могу только сказать, что я совершенно с
ними согласна. Ибо по истечении какого-то времени, которое  я  под  влиянием
его игры перестала ощущать, я вдруг очнулась с каким-то  странным  чувством,
что я, по-видимому, спала, заснула на своем посту. Это было после  завтрака,
в классной перед камином, но в действительности я вовсе не  спала:  со  мной
произошло нечто гораздо худшее - я обо всем забыла. Где  же  все  это  время
была Флора? Когда я задала этот вопрос Майлсу, он с минуту продолжал играть,
не отвечая мне, а потом сказал только:
   - Что вы, дорогая, откуда же мне знать? - и  тут  же  разразился  веселым
смехом,  который,  словно  вокальный  аккомпанемент,  постепенно  перешел  в
бессвязный, сумасбродный напев.
   Я сразу же пошла к себе в комнату, но сестры Майлса там не  было.  Тогда,
прежде чем сойти вниз, я заглянула в несколько других комнат. Раз  ее  здесь
нигде нет, наверное, она с миссис Гроуз, успокаивала я себя, отправившись на
поиски. Я нашла миссис Гроуз  там  же,  где  и  вчера  вечером,  но  на  мои
торопливые расспросы ответом было только испуганное молчание. Она не  знала.
Она полагала только, что после завтрака я увела обоих детей гулять; и  с  ее
стороны естественно было так предположить, потому что это было  первый  раз,
что  я  совсем  упустила  девочку   из   вида,   не   приняв   никаких   мер
предосторожности. Конечно, она могла уйти с кем-нибудь из служанок, так  что
первым делом надо было попытаться разыскать ее, не поднимая тревоги. Мы  тут
же уговорились об этом с миссис  Гроуз,  но  когда  минут  через  десять  мы
встретились в холле, как было  условлено,  то  могли  только  сообщить  друг
другу, что после очень осторожных расспросов нам так и не удалось напасть на
ее след. После того как мы  обменялись  нашими  наблюдениями,  мы  с  минуту
смотрели  друг  на  друга  в  ужасе,  и  я   чувствовала,   какую   глубокую
озабоченность вызвало у миссис Гроуз все то, о чем я рассказывала ей раньше.
   - Она, должно быть, наверху, - сказала миссис Гроуз, -  в  одной  из  тех
комнат, где вы не искали.
   - Нет, здесь поблизости ее нет. - Я уже догадывалась. - Она куда-то ушла.
   Миссис Гроуз посмотрела на меня с тревожным недоумением.
   - Без шляпы?
   Наверно, у меня тоже был встревоженный вид.
   - А женщина эта, ведь она всегда без шляпы?
   - Она с ней?
   - Она с ней! - сказала я. - Надо отыскать их обеих.
   Я схватила за руку  мою  подругу.  Она,  потрясенная  моими  словами,  не
ответила на мое пожатие, но тут же поделилась со мной своей тревогой:
   - А где же мистер Майлс?
   - О, он с Квинтом. Они оба в классной.
   - Господи, мисс!
   Сейчас, - я чувствовала это, - вид у меня  был  совершенно  спокойный,  и
никогда еще голос мой не звучал с такой твердой уверенностью.
   - Нас обманули, - продолжала я, - у них все было очень  хорошо  обдумано.
Он нашел поистине божественный способ удержать меня около себя, когда  Флора
сбежала.
   - Божественный? - растерянно повторила миссис Гроуз.
   - Ну, дьявольский! - чуть ли не шутливо бросила я. - Он ведь и  для  себя
тоже постарался. Но идемте же!
   Она беспомощно и хмуро возвела глаза к небу.
   - Вы оставляете его?..
   - Когда он с Квинтом? Да, теперь это уже не имеет значения.
   В такие минуты миссис Гроуз всегда сама хватала меня за  руку,  и  это  и
сейчас еще могло бы остановить меня.  Но,  пораженная  неожиданностью  моего
отречения, она, помолчав, спросила:
   - Это из-за вашего письма?
   Вместо ответа я быстро нащупала в кармане письмо, вынула его, показала ей
и, отойдя, положила на большой стол в холле.
   - Люк возьмет его, - сказала я, вернувшись  к  ней.  Потом  я  подошла  к
входной двери, отворила ее и уже ступила на крыльцо.
   Моя подруга все еще мешкала: ночная и утренняя буря утихла, но  день  был
сырой и пасмурный. Я сошла на дорожку, а она все еще стояла в дверях.
   - Вы так и пойдете, не надев ничего?
   - Не все ли равно, ведь и девочка не одета? Некогда одеваться, - крикнула
я, - а если вы считаете это  необходимым,  я  не  буду  вас  ждать.  Кстати,
загляните наверх.
   - Туда, к ним?
   О, тут бедняжка мигом подбежала ко мне.
 
   XIX
 
   Мы пошли прямо к озеру, как его называли  в  усадьбе,  и,  надо  сказать,
называли правильно, хотя теперь мне кажется,  что  это  водное  пространство
было совсем не так обширно, как  представлялось  тогда  моему  неискушенному
взгляду. Мое знакомство с водными просторами было очень невелико, и озеро  в
Блае, по крайней мере, в  тех  редких  случаях,  когда  я  отваживалась  под
покровительством моих воспитанников прокатиться по его поверхности в  старой
плоскодонке, которую держали для нас на причале  у  берега,  производило  на
меня внушительное  впечатление  своей  ширью  и  колыханьем.  Обычное  место
причала находилось в полумиле от дома, но я была глубоко убеждена, что,  где
бы ни была Флора, во всяком случае, она не поблизости от дома. Она  улизнула
от меня не для какой-нибудь  проказы;  после  того  знаменательного,  что  я
пережила вместе с ней, я заметила во время наших прогулок,  куда  ее  тянет.
Вот почему я решительно предложила миссис Гроуз следовать за мной,  и  когда
она поняла, куда мы идем, и попыталась меня остановить - я увидела, что  она
в полном недоумении.
   - Вы идете к озеру, мисс? Вы думаете, что она...
   - И это может быть, хотя там как будто и не глубоко... Но  я  думаю,  что
она, вероятнее всего, пошла на то место, откуда мы в тот день видели  то,  о
чем я вам рассказывала.
   - Когда она притворилась, будто не видит?
   - Да, и с таким изумительным самообладанием!  Я  так  и  думала,  что  ей
хочется вернуться туда одной. Вот братец и помог ей в этом.
   Миссис Гроуз все еще стояла не двигаясь.
   - Вы думаете, они говорят об этом между собой?
   Я отвечала с полной уверенностью:
   - Они говорят о таких вещах, что мы с вами просто ужаснулись бы,  если  б
услышали.
   - Так если Флора там?
   - Да?
   - Значит, там и мисс Джессел?
   - Можете не сомневаться. Увидите сами.
   - Нет уж, спасибо! - воскликнула миссис Гроуз, и я, видя, что  она  будто
приросла к земле и не ступит ни шагу, быстро пошла  одна.  Однако,  когда  я
приблизилась к озеру, оказалось, что она шла за мной по пятам, и  я  поняла,
что какие бы ужасы ей ни мерещились, что бы ни случилось со  мной,  все-таки
около меня ей не так страшно. Она вздохнула с облегчением, когда перед  нами
открылась большая часть озера, а никаких следов девочки не  было  видно.  Не
было следов Флоры и вблизи, на берегу, где я с таким изумлением наблюдала за
ней, ни по ту сторону озера, где густая чаща кустарников подходила  к  самой
воде, если не считать песчаной полосы ярдов в двадцать. Озеро, продолговатое
по форме, было сравнительно нешироко, и оттуда, где его  конца  в  длину  не
было видно, его можно было принять за  мелкую  речку.  Мы  смотрели  на  его
пустую гладь, и по глазам моей подруги я догадалась, какие у нее опасения. Я
знала, о чем она думает, и ответила, отрицательно помотав головой.
   - Нет, нет, погодите! Она взяла лодку.
   Моя подруга поглядела на пустое место у причала, а потом  снова  перевела
взгляд на дальний берег озера.
   - А где же она?
   - Вот то, что мы ее не видим, - это и есть самое  верное  доказательство.
Она переправилась на ту сторону на лодке, а потом ухитрилась где-то спрятать
ее.
   - Одна - такая крошка?
   - Она не одна, и в такие  минуты  она  не  ребенок:  она  старая,  старая
женщина.
   Я внимательно оглядывала, насколько было доступно глазу, оба берега, в то
время как миссис Гроуз с какой-то внезапной покорностью погружалась в чуждую
стихию, о которой она узнала от меня; затем я показала ей, что  лодка  может
быть укрыта в одном из маленьких заливчиков озера, закрытом для нас выступом
того берега и купой деревьев, растущих у самой воды.
   - Но если лодка там, так где же девочка? - тревожно спросила моя подруга.
   - Вот это мы и должны узнать. - И я пошла дальше.
   - Надо обойти все озеро?
   - Конечно, как это ни далеко. У нас это займет всего минут десять, но для
девочки это достаточно далеко, ей не хотелось идти пешком. Она переправилась
напрямик.
   - Господи! - опять воскликнула моя подруга; тяжкое ярмо моей логики  было
ей не под силу, но и сейчас оно тащило ее за  мной  по  пятам,  а  когда  мы
наполовину обогнули озеро по утомительной неровной дороге, по  теряющейся  в
зарослях тропинке через  овраги  и  холмы,  я  остановилась,  чтоб  дать  ей
передохнуть. Я поддерживала ее благодарной рукой, уверяя, что она очень  мне
помогла; отдохнув, мы снова двинулись и после нескольких минут ходьбы  дошли
до того места, где, как я и  предполагала,  оказалась  лодка.  Ее  умышленно
задвинули поглубже так,  чтоб  не  было  видно,  и  привязали  к  одному  из
столбиков ограды, которая  здесь  подходила  к  самому  берегу  и  облегчала
высадку. Глядя на пару коротких, толстых весел,  предусмотрительно  поднятых
кверху, я подумала, какой это удивительный подвиг для маленькой девочки;  но
к этому времени я уже слишком долго жила среди всяких чудес и нагляделась на
всякие ловкие фокусы. В ограде  была  калитка,  мы  прошли  в  нее  и  через
несколько шагов очутились на открытом месте. И тут мы обе разом вскричали:
   - Вот она!
   Флора чуть-чуть поодаль стояла в траве и улыбалась нам  так,  словно  она
только что закончила свое выступление. Однако она тут же нагнулась и сорвала
- как если бы она  лишь  за  этим  и  пришла  -  большую,  некрасивую  ветку
засохшего папоротника. Я была уверена, что она только что вышла из рощи. Она
ждала  нас,  не  делая  ни  шагу,  и  я  чувствовала,  с   какой   необычной
торжественностью  мы  сейчас  приближаемся  к  ней.  Она  все  улыбалась   и
улыбалась, и вот мы подошли; но все  это  происходило  в  молчании,  которое
теперь стало уже явно зловещим. Миссис Гроуз первая прервала это наваждение,
она бросилась на колени и, прижав девочку к груди,  обняла  ее  и  долго  не
выпускала  из  объятий  нежное,  податливое   тельце.   Пока   длилась   эта
трогательная сцена,  я  могла  только  наблюдать  ее  -  наблюдать  особенно
внимательно, когда я увидела, как личико Флоры выглянуло на меня из-за плеча
нашей приятельницы. Теперь оно было серьезно - оживление сошло  с  него;  но
это только усилило мою мучительную зависть, которую внушала мне миссис Гроуз
простотой своего отношения. За все это время между нами не  произошло  ровно
ничего, только Флора бросила на землю свою  дурацкую  ветку  папоротника.  В
сущности, мы с Флорой молча сказали друг другу, что прибегать  к  каким-либо
предлогам теперь уже незачем. Когда миссис Гроуз наконец поднялась на  ноги,
держа девочку за руку, обе они очутились передо мною; и  странное  безмолвие
нашего общения особенно подчеркнул откровенный взгляд,  который  бросила  на
меня Флора. "Пусть меня лучше повесят, а я ни  за  что  не  проговорюсь",  -
сказал мне этот взгляд.
   Оглядев меня с головы до ног в невинном изумлении, Флора  начала  первая.
Наши неприкрытые головы поразили ее.
   - А где же ваши шляпы?
   - А твоя где, дорогая? - живо откликнулась я.  К  ней  уже  вернулась  ее
веселость, и она, по-видимому, сочла это за ответ.
   - А где Майлс? - продолжала она.
   Что-то такое в самой незначительности этого вопроса окончательно  сразило
меня: эти три слова, произнесенные ею, сверкнули, словно обнаженное  лезвие,
и чаша, наполненная до краев, которую я неделя за неделей держала  высоко  в
руке,  опрокинулась  и,  прежде  даже  чем  я  успела  вымолвить  слово,   я
почувствовала, как на меня хлынуло.
   - Я тебе отвечу, если ты мне скажешь... - услышала я свой голос, и тут же
услышала, как он дрогнул.
   - А что?..
   Мучительное недоумение миссис Гроуз явно предостерегало меня,  но  теперь
уже было поздно, и я тихо выговорила:
   - Где мисс Джессел, милочка?
 
   XX
 
   Точно так же, как на церковном дворе с Майлсом, все сразу стало нам ясно.
Как бы мне ни казалось знаменательным, что до сих пор это  имя  ни  разу  не
было произнесено между  нами,  быстрый,  виноватый  взгляд  и  лицо  девочки
отозвались  на  нарушенное  мною  молчание,  как  если  бы  это  был  грохот
вышибленного окна. К этому  присоединился  вопль,  который,  словно  пытаясь
остановить удар, вырвался в ту же секунду у миссис Гроуз,  потрясенной  моей
жестокостью, - вопль испуганного, раненого животного, и все  это  еще  через
мгновение завершилось моим стоном. Я схватила за руку мою подругу.
   - Она там, вон она!
   Мисс Джессел стоила перед нами на берегу по ту сторону озера  совсем  так
же,  как  и  в  прошлый  раз;  и,  мне  страшно  вспомнить,  первое,  что  я
почувствовала  в  эту  минуту,  была   живейшая   радость,   что   вот   оно
доказательство - налицо. Она тут, и в этом мое оправдание; она - тут, и я не
была ни жестокая,  ни  сумасшедшая.  Она  была  тут,  и  ее  видела  бедная,
перепуганная миссис Гроуз, но самое главное -  ее  видела  Флора;  и  в  эти
ужасные минуты, наверно, самой  необыкновенной  минутой  была  та,  когда  я
совершенно сознательно послала ей безмолвный знак  благодарности,  чувствуя,
что даже этот бледный алчный демон примет и поймет его. Она  стояла  на  том
самом месте, где мы только что  были  с  моею  подругой,  и  все  зло  в  ее
направленной к нам алчности достигало до нас  во  всей  своей  полноте.  Это
первое острое восприятие и ощущение длились  несколько  секунд,  пока  я  по
ошеломленному взгляду миссис Гроуз, глядевшей туда,  куда  я  указывала,  не
убедилась, что наконец-то она тоже видит, после  чего  я  поспешно  перевела
взгляд на Флору. То, как  приняла  это  Флора,  поразило  меня,  и,  сказать
правду, гораздо сильнее, чем если бы я увидела, что она просто  встревожена.
Явного испуга я, разумеется, вовсе и не ожидала увидеть. С тех пор как мы ее
разыскали, она уже  успела  подготовиться,  держалась  настороже,  старалась
ничем себя не выдать, поэтому то особенное, о чем я и мысли не  допускала  и
что обнаружилось с первого взгляда, поистине потрясло меня. Видеть, как  она
без тени колебания на розовом личике,  нисколько  не  притворяясь,  даже  не
поглядела ни разу на это чудо, на которое я показывала, и только смотрела на
меня с твердой спокойной суровостью, но с таким небывалым, совершенно  новым
выражением, как если бы она читала мои мысли, обвиняла и вершила  надо  мной
суд, - это было для меня ударом, это словно  обратило  девочку  в  то  самое
наваждение, которое заставляло меня содрогаться. Я содрогалась,  но  никогда
еще я не была так твердо  уверена,  что  она  видит,  как  в  этот  миг,  и,
чувствуя, что нельзя сдаваться, я отчаянно призывала ее в свидетели:
   - Она тут, несчастный ты ребенок, - тут, тут,  и  ты  видишь  ее  так  же
хорошо, как меня!
   Незадолго до этого я говорила миссис Гроуз, что Флора в такие  минуты  не
ребенок, а старая, старая женщина, и более разительного  подтверждения  моих
слов нельзя .было бы и придумать, когда она вместо ответа повернула  ко  мне
лицо и, ничего не подтверждая, ни с чем не соглашаясь, просто взглядом  дала
мне почувствовать свое глубокое,  нарастающее  и  наконец  вдруг  совершенно
непререкаемое осуждение. В эту минуту, - если только я способна связать  все
воедино, - я больше всего была потрясена  вот  этой  ее  -  если  так  можно
назвать - манерой, но тут, сверх того, на меня вдруг обрушилась миссис Гроуз
- и как обрушилась! Не знаю, как это случилось, но внезапно у  моей  подруги
словно бы помутилось в голове и она, вся  вспыхнув,  накинулась  на  меня  с
громким негодованием и возмущением.
   - Что это за чудовищные выдумки, мисс? Да где вы здесь что-то видите?
   Я могла только обнять ее за плечи, потому что в тот самый  миг,  как  она
это говорила, отталкивающе явственное виденье  стояло  перед  нами  нагло  и
открыто. Прошла минута, другая, пока я, обхватив мою под