те в том белом великолепном счастливом будущем,  которое  мы  для
Вас неустанно строим". Более я не смог читать, как–то меня замутило, за-
тошнило, майор заметил и так под локоток меня - иди,  прокуратура,  вниз
полегоньку, а то еще скопытишься.
   - И что, - подал голос председатель.
   Никодимов разлил остатки по стаканам, они выпили и закусили каждый из
своей банки, Юра по–прежнему жадно, председатель небрежно, не торопясь.
   - Я сполз в магазин, отдышался. Прошел час, а меня не звали наверх  и
никто не спустился вниз. Я вновь поднялся. Они были мертвы, лежали в ба-
шенке с улыбками и не дышали.
   Председатель поперхнулся, закашлял, поискал глазами воды. У Никодимо-
ва загорелось лицо, как обычно после второй. Председатель кашлял сильнее
и сильнее, вены на горле надулись и почернели,  рукой  нашарил  банку  с
килькой, слил соус в стакан, набралось  немного,  и  выпил,  успокоился.
Глухо спросил:
   - А дальше?
   - Судебно–медицинская экспертиза показала, что у  всех  случился  ин-
сульт, мгновенно отправивший их на тот свет.
   - На какой? - не понял председатель.
   - В общем, я ни в чем не был виноват, - продолжал не слыша Никодимов,
- но с тех пор от меня стали  шарахаться  коллеги,  и,  воспользовавшись
случаем, я ушел, спокойно, никто не чинил препятствий, даже  и  написали
великолепную характеристику, в областную партийную газету, корреспонден-
том.
   - Да, - сказал председатель, - одной по такому случаю маловато. - За-
копошился в необъятном на слух внутреннем кармане куртки и изъял  вторую
бутылку. Не ставя на стол, распечатал, чуть накренив, спросил: - Не воз-
ражаешь?
   - Может, не надо, - засомневался Юра, - подумаете еще - пьяница.
   - Ладно тебе, - отмел возражения председатель и  быстренько  наполнил
по полной.
   Они чокнулись и выпили, председатель сноровисто, а Никодимов с  явным
сопротивлением организма. Покушали.
   - Понимаешь, - сказал Юра, - КГБ  провело  расследование.  Ничего  не
нашли. Не имелось причин для массового нарушения мозгового  кровообраще-
ния, и баста!
   - Тебе повезло, - глухо ответил председатель, - хоть мертвые имелись.
А у нас в деревне, - он испуганно обернулся  на  дверь  и  побледнел,  -
кладбища нет.
   - И письмо не нашли, - продолжал бормотать захмелевший Юра, - ничего,
валялась пустая гильза с отвинченной крышкой в птичьем дерьме, и  пусто-
та! - Он отодвинулся к спинке кровати, поджав под себя ноги, зрачки  за-
полнили всю роговицу, ладони засунул под  мышки.  Председатель,  отогнув
обшлаг телогрейки, суетливо посмотрел на часы:
   - Засиделся я с тобой, пора мне, а ты обустраивайся, а завтра  выходи
на работу, в Доме культуры библиотека, на втором этаже. К  девяти  часам
подходи, я проверю. - Встал  твердо,  постоял  пару  секунд,  жалостливо
вздохнул. - Давай добьем, - разлил остаток, махнул, не глядя, в рот, от-
щипнул мякиш, помял в пальцах, понюхал и бросил резко за печку, буркнул:
- Пошел я.
 
 
   4
 
 
   Сапоги председателя прогрохотали по коридору, а Юра никак не мог  оч-
нуться.
   Ноги онемели и противно кололи, хотелось пойти куда–нибудь в ярко ос-
вещенное место с красивыми женщинами, громкой музыкой,  бестолковым  ве-
сельем. Опять хотелось есть. Он осторожно придвинулся ближе  к  столику,
уронил ноги на пол, вычистил из своей банки остатки, подтер соус  короч-
кой, посмотрел скептически на недопитую водку в  своем  стакане,  но  по
жадности выпил, мерзко морщась, и пододвинул к себе  и  председательскую
банку с недоеденной килькой. Съел, подтер
   - отправил в рот, отломил еще хлеба, съел всухомятку, оставив по раз-
мыслию третью банку на завтрак, и откинулся на жесткие пружины, пережить
момент.
   За окном темнело. Из щели под дверью тянуло холодом. Надо было многое
успеть до ночи: навесить потверже входную дверь, найти дров или хотя  бы
поломать на дрова тумбочки, растопить печь, сделать запор на дверь  кух-
ни. Но шевелиться не хотелось, хотя опьянение  медленно,  как  лоскутное
разномастное старое одеяло, сползало с сознания и вместо него накатывал-
ся страх, усугубляемый полумраком захламленной и чужой, пахнущей неживым
комнаты. Он не любил ночь с ее непонятными, а потому неприятными звуками
и движеньем, измененными формами и объемами бытия. По  ночам  он  всегда
только вспоминал свои старые детские страшилки, и они,  в  его  взрослом
состоянии, становились еще страшнее и реальнее.
   Юра старался не поворачиваться лицом к окну, надеясь на то, что то  -
которое там - будет более благосклонным к его  спине.  Он  начал  думать
(все–таки это казалось безопасным): а есть  ли  на  кухне  электрическая
лампочка...
   На улице, как показалось, кто–то закашлялся. Он заворочался,  поджал-
ся, рассчитывая на возможное собственное несогласное движение. По облуп-
ленным, с неприличными надписями и  картинками,  стенам  заплясал  белый
световой круг фонарика. Никодимов раззявил рот, вдыхая глубже  и  полнее
воздух...
   - Я так и подумала, что ты здесь, - с усмешкой произнес  женский  го-
лос, и яркий круг деликатно остановился рядом с лицом  Юры,  отблескивая
на железной спинке кровати. Он икнул, извинился и, прищурившись, обнару-
жил напротив давешнюю продавщицу.
   - Вы? Евдокия?
   Женщина засмеялась:
   - Нет, Елена Прекрасная.
   - Да. Спасибо. Да.
   Она засмеялась громче и дернула его за рукав куртки:
   - Пред тебя только сюда и мог засунуть. - Сморщилась, брезгливо  уви-
дев бутылки, небрежно узнала:
   - Сам поил или председатель угощал?
   - Впополам.
   - Ну да ладно, потом посмотрим, -  что–то  неопределенно  подтвердила
Евдокия сама себе и настойчиво сказала, - пошли.
   - Куда?
   - Ко мне. Неужели ты в этом свинарнике собираешься жить?
   - Нет. То есть не знаю. А муж?
   Она опять засмеялась:
   - Потом увидим. Пошли.
   Никодимов себе на удивление твердо встал, нашарил шершавый и холодный
рюкзак, и они осторожно тронулись к выходу. Евдокия впереди, Юра  сзади,
стараясь не дотрагиваться, чтоб не обидеть случайно, до  женщины.  Вышли
на полустоптанное земляное крылечко. Было зябко, заходящее солнце  резко
вычертило на горизонте кайму леса и небольших  гор,  по  речке  стелился
рваный, мотающийся под легким ветерком туманчик. Брехали лениво  собаки.
Евдокия молча и не оглядываясь пошла по тропинке, Юра, спотыкаясь,  поб-
рел следом.
   Обойдя три дома, нырнув под низкие ветки  разросшейся  густо  акации,
они оказались перед низкой калиткой, слаженной из редких, крашенных жел-
той краской, штакетин.
   Евдокия приглашающе широко распахнула, пропустила Юру вперед, закрыла
на крючок и сказала:
   - Сначала, вон, в баню, видишь? - Махнула рукой в сторону.  -  Чистое
белье имеется?
   - Да.
   - Хорошо. Помоешься - заходи в дом. - И  пошла  вперед  к  темнеющей,
пахнущей молоком и хлебом, неопределенной формы глыбе.
   Никодимов свернул направо, к бревенчатому, с торчащей из щелей ватой,
домику, из трубы которого валил горьковатый, белесый дым. Радостно  рас-
пахнул дверь, быстро скинул одежду в скромной и весьма холодной прихожей
и заскочил, торопясь, в нутряное, жаркое тепло основной комнаты. Одуряю-
ще пахло распаренной березой и горелыми сосновыми и, по всей  видимости,
он не мог точно определить, дубовыми полешками. Середину помещения зани-
мала широкая, беленая, сооруженная из саманных  кирпичей  русская  печь.
Посередине ее широкого тела был встроен чугунный котел,  эдак  ведер  на
восемь–девять, внизу была - приемистая топка, к полу  прибита  жестянка,
на которой лежали грудой еще дрова. Напротив печки, к бревенчатой стенке
были прибиты две достаточно вместительные полати, причем верхняя  оказа-
лась как раз напротив аккуратно сделанной в трубе  юшки.  На  влажном  и
прохладном полу стоял пустой тазик и тазик с горячей водой, там, придав-
ленный гранитным камушком, распаренно вздыхал  зеленый,  с  длинненькими
разомлевшими сережками, березовый веничек. А чуть сбоку  умостилась  ка-
душка с холодной, мягкой, на удивление, водичкой. Юра вначале  тщательно
потерся небольшой мочалкой, обнаруженной вместе с душистым импортным мы-
лом на подоконнике в прихожей, облился, смешав ковшиком горячую и холод-
ную, водой. А потом, наконец, дрожа, потянулся к венику. Вытянул,  поню-
хал, прижимаясь целиком лицом к горячим и благоухающим веткам,  стряхнул
осторожно остатки влаги в угол и,  не  торопясь,  приступил...  Постоял,
небрежно поохаживал ступни, колени, прошелся вкруг тела, поохал  слегка,
перешел на нижнюю лавку.
   Передохнул и еще раз прошелся вкруг, приучая и согревая телесную сущ-
ность.
   Крякнул и полез на вторую лавку. Крепко постукал, погукал,  поприкла-
дывался с силой и наслаждением, спрыгнул стремительно и бухнул на голову
поток, показавшейся ледяной, воды, заранее приготовленной  в  тазике.  И
повторил, а потом и веник окатил холодной водой  и  вновь  вспорхнул  на
вторую полку. Резко, пока были холодными руки, раскрыл юшку, вдохнул но-
сом раскаленный воздух, ударивший по нервам и телу солнечным  жаром,  и,
размахнувшись исступленно гибким размягченным букетом, ходко пошел,  по-
шел, погнал ударную волну по плечам, спине, ссохшейся  волосатой  груди,
вздрагивая и ругаясь не  обидными  словами  (почему–то  чувствовал,  что
нельзя обидными - нельзя); задрал ноги повыше  -  с  яростью  припечатал
ступни несносным бьющим и бьющим из юшки яром.
   Березовые ветки жгли пальцы, волосы встали дыбом,  и  было  ощущение,
что начали медленно тлеть. Тогда он спрыгнул вниз  и  засунул  голову  в
мгновенно ставшую теплой воду. Еще раз, через силу, залез наверх и,  уже
сомлевши, с трудом закрыл заслонку, похлопался утомленно и еле–еле сполз
вниз. Полежал отрешенно в предбаннике, зашел - окупнулся, вышел  оконча-
тельно, вытерся, оделся.
   Вышел из бани, придержал дверь, чтоб не стукнула громко, и  побрел  к
дому, радуясь ощущению невесомости в чистом теле. А из–за легких на  вид
облаков выглянул узенький молоденький серпик  Луны,  освещавший  все  же
дрожащим, трепетным серебристым светом тропинку...
   Из приобщенных к делу вещественных доказательств ЖАЛОБНОЕ ПИСЬМО  ВЕ-
ЛИКОМУ!
   Дорогой, уважаемый, любезный и любимый... Вы - извращенец (без  воск-
лицательного знака, интонация спокойна, как дело  давно  обдумываемое  и
совершенное. - Авт.). Вы - субъект с нетривиальной  внутренней  любовной
ориентацией, которая, безусловно, и вызвала, вытянула, вызволила к  све-
ту, опубликовала Ваши внутренние наклонности,  чудность  которых  никоим
образом не прокомментирована и не замечена  политически  ангажированными
критиками и публицистами всех мастей, времен и расцветок, привыкших  ду-
мать только и лишь политическими или там общественно–социальными катего-
риями; не умеющими опускаться до таких высот, как телесно–внутренний мир
отдельных людишек, затесавшихся между глобальными построениями вождей  и
теоретиков общечеловеческих счастий. И я Вам зело собираюсь раскрыть  на
это глаза, основываясь между прочим на Ваших произведениях. Ведь  удиви-
тельность состоит не в том, чтобы расписать и разложить по полочкам  би-
ографию: и творческую, и личную писателя; а в том, чтобы раскупорить ГО-
МУНКУЛА, заключенного в самом тексте, выброшенном на прилавки (а тем бо-
лее ходившем в рукописных свитках -  почти  по  Гоголю  -  заколдованные
свитки - а?). Душа книги - чем не очередной извечный русский вопрос  для
обмусоливания русской же интеллигенцией? Вот токмо как  вынести  его  на
всенародное обсуждение? А подумать - имеет, наверное, данное постановле-
ние право на парочку исторических веков.
 
   5
 
   Признаюсь - мое письмишко несколько эпигонское, ведь Вы сами, помнит-
ся, толканули нечто подобное в свое время. К тому же это не  первый  мой
опус. Еще парочка, в стихах (героический эпос на  тему  "Да  здравствует
команданте ЧЕ.
   Руки прочь от боливийских партизан") и прозе (в стиле Борхеса),  были
направлены в ряд московских толстых журналов, но, как Вы  догадываетесь,
оттуда были присланы (а некоторые и вообще  ограничились  вежливым  анг-
лийским молчанием) короткие инструкции за подписью второстепенных деяте-
лей культуры, что и как и сколько и кому надо подправить,  переменить  и
увесить... желательно в "зеленых".
   Да! И стоит ли нам беседовать о морали и нравственности?  По  зрелому
размышлению современное человечество, и в особенности, как это и не фан-
тастично, отдельные индивидуумы далековато ушли от этих  проблем.  Да  и
являлись ли они проблемами, так сказать, во  временном  исчислении?  Вот
Ваш герой (кстати, в книге с весьма фривольным названием, не  находите?)
состоит в больном самочувствии. Нет, так чтоб о вечном подумать, о,  из-
вините, Боге, а у него–то воля к жизни возвращается только  после  прос-
мотра нагого женского тела.
   Гораздо смахивает на греков, у которых не было протяженности,  прост-
ранства.
   Античная душа - тело. Ваш же герой в этом смысле ведет себя  подозри-
тельно, поскольку он есть Ваша внутренность,  Ваша  незыблемость,  иначе
Вам просто не о чем было бы писать. И получается - Ваша внутренность, то
бишь душа - это тело, бессознательно выпирающее из всех пор Вашей  вели-
кой души.
   А вот там, где я сейчас живу, душа - развалины, перемещаемые и  пере-
носимые за спиной, передаваемые из рук в руки,  изо  рта  в  рот.  Купил
"Киндер–сюрприз" - съел, а в яйце - кусочек крепостной стены, башенка  и
королева, надрывно плачущая о прежних временах счастья. Но люди не тушу-
ются. Приведу пример.
   У нас в деревне живет дурик. Не в том понимании, что он больной чело-
век, а в том, что он не осознает тех мотивов,  которые  бросают  его  на
нормальные, с точки зрения любимых Вами, по крайней мере словесно, дере-
венских жителей, действия, но абсолютно не поддающиеся дешифровке и  ре-
конструкции с точки зрения не любимых мной интеллигентных размыслитей.
   Он трудится в районной газете "Из Искры возгорится пламя" в  качестве
ответственного секретаря. В облике  проскальзывает  что–то  нордическое:
белокур, подбородок утюжком и выступает твердо вперед. Ему за  тридцать.
Женат третьим браком на шестнадцатилетней девочке,  подхваченной  им  со
школьной скамьи.
   Любит, можно сказать, это его страсть, посещать в  выходные  сельскую
дискотеку.
   Причем начал ходить в народ с младенческого,  как  и  все  сверстники
(мои и его), возраста.
   Слегка отвлекусь. Вы знаете ли что–то подобное  деревенским  дискоте-
кам, особливо в их исторической протяженности?... Я - нет, это нечто  не
поддающееся рациональному вникновению и чувственному охвату. Скорее  оно
похоже на первобытные ритуальные танцы, в сочетании с глобальностью аме-
риканских президентских выборов, немедленно брачующихся пар. И мой, наш,
ответственный секретарь раз в месяц, на спор, любители находятся всегда,
раздевается догола и гордо шествует на дискотеку, традиционно  производя
неописуемый фурор. Сделав своеобразный круг почета, он  возвращается  на
улицу, одевается и с чувством выполненного долга, тут же, вместе с  про-
тивником по спору, выпивает из горлышка бутылку водки. Кстати, в  газете
на правах энтузиаста он ведет еженедельную рубрику "НАШИ ЦЕННОСТИ"...
   В конце добавить ключевую фразу: "Да, а на что я жалуюсь? На то,  что
меня не понимают? Или на то. что я не понимаю?".
 
 
   6
 
   Глава 2. Деревня и окрестности Большие самолеты, да даже и  "кукуруз-
ники" сельхозавиации, над деревней не летали. Как–то не стремились к ней
и птичьи стаи, не соблазняемые, как обычно, человеческим жильем  и  воз-
можностью быстрой добычи корма. Ежедневно кружил над домами лишь  ярко–-
черный, самодельный дельтаплан кого–то из местных жителей.
   Никто никогда не видел взлета, но тем не менее черный парус регулярно
появлялся в деревенском небе в 13. 00, а через час плавно снижался к за-
падному углу Подпольного.
   Так вот, если взглянуть на деревню с высоты полета этого дельтаплана,
то можно обнаружить, что построена она неведомыми строителями с каким–то
определенным, не расшифрованным смыслом. Хотя вполне вероятно, что умыс-
ла не было, и строили, кто во что горазд, но  бессознательно  получилась
шифровка. Ведь взлетя и достаточно долго находясь в воздухе и пристально
вглядываясь вниз, на хозяйственные постройки и избы, обнаруживаешь,  что
строения складываются в слово "НЕТ", причем поперечная перекладинка бук-
вы "Н" не прерывается, а осознанно–плавно переходит  в  среднюю  палочку
буквы "Е". А перекладина буквы "Т" смыкается с верхушкой, опять же, бук-
вы "Е". И смастерился таким образом какой–то непонятный, слегка невразу-
мительный иероглиф, который, с одной стороны, можно и прочитать по–русс-
ки, а, с другой стороны, особенно, когда закладываешь вираж и  плоскость
искривляется и уничтожается до сплошной линии, видишь  что–то  неземное,
не наше, чужеродное, проникнувшее в самое сердце России.
   Этот рассказ, в дальнейшем повторяемый слово  в  слово,  Никодимов  в
первый раз услышал где–то через месяц после своего появления в  деревне.
Он сидел за деревянным расхлябанным барьерчиком, ощущая  спиной  мощь  и
поддержку стоящей на стеллажах русской  классической  литературы,  и  не
спеша листал подшивку местной районной газеты "Из Искры возгорится  пла-
мя" (как ему сказала по поводу названия газеты заведующая Домом культуры
- редакция не хочет менять принципы  и  переименовываться  так  резко  и
быстро, как проистекают исторические перемены в нашей  великой,  конечно
же, державе. Непристойно это!), внимательно присматриваясь к  аляповатым
и размытым снимкам передовиков  капиталистического  производства  разных
акционерных обществ закрытого типа и старательно размышляя над  заданием
руководства - оформить стенд о достижениях новой жизни на селе в  период
после октября 1993 года. Руководство милостиво разрешило пользоваться  и
областной газетой "Коммуна", но не злоупотреблять и постараться  ограни-
читься местными материалами.  Старинные  часы  с  амурчиками  показывали
полтретьего.
   Скрипнула дверь, и вошел потрепанный, с громадными пылезащитными  оч-
ками для сельскохозяйственных работ на лбу, в белой русской расшитой ру-
башке и лоснящихся джинсах опять же  областного  пошива,  мужичонка  лет
эдак под 50. Он молча прошагал к барьеру, облокотился, деревяшки  засто-
нали (Юра в первый раз подумал о том, что надо бы соорудить  нечто  пок-
репче), и, представившись поклонником Сократа, страстно поведал о  непо-
нятном иероглифе, запечатленном под крылом дельтаплана на  теле  Родины.
Никодимов молча выслушал. Мужичонка потоптался и попросил почитать Эсхи-
ла "Прометей прикованный". В имевшемся формуляре у него оказалась и  фа-
милия, и имя, и отчество, а место работы было обозначено, как понял Юра,
собственноручно: скотник. "Прометей" был записан, молча вручен, и  мужи-
чонка отбыл, чтобы через неделю вновь появиться у барьерчика и,  расска-
зав о слове "НЕТ", попросить Ленина  "Материализм  и  эмпириокритицизм".
Ради любопытства Никодимов после  второго  посещения  заглянул  на  иные
странички в его формуляре и разочарованно отметил, что  "Материализм"  и
"Прометей" чередовались по неделям. Когда Юра поинтересовался у  доморо-
щенного летчика, почему именно эти две книги так волнуют крылатого чита-
теля, то мужичонка обиделся, буркнул: надо повышать свой образовательный
уровень, и не появлялся в библиотеке недели три. Заведующая, узнав отку-
да–то об этом вопросе, сделала Никодимову замечание, попросив в дальней-
шем не проявлять бестактности и не отпугивать от кладезей мудрости  жаж-
дущих.
   Вообще–то, в библиотеку ходили редко,  и,  как  заметил  Юра,  только
взрослые, детей в деревне не имелось. Однажды он  спросил  у  Евдокии  о
данном феномене и получил неприятный ответ: мы боимся детей. Первая  ре-
акция Юры была удивленной:
   почему? Она нахмурилась и не стала отвечать, а на ночь ему было  пос-
телено не рядом, как обычно, а в углу у окна, где он спал первую  неделю
жизни у нее.
   Второй вопрос вылупился из Юриного опыта следовате