солнцем, залившим истерзанную  аджимушкайскую землю.  Была это тень
человека -- девушка в  старой  гимнастерке,  в  зеленой  некогда юбчонке. На
голове пилотка со звездочкой.
     Немец приложился к прицельной рамке, и девушка оказалась  заключенной в
ее смертельную прорезь.
     Выйдя,  Маша зажмурилась, прислонилась к скале и закашлялась. Она долго
кашляла и сплевывала на землю черную слюну.
     Борьбу долга и жалости можно было угадать в лице мальчишки -- немецкого
солдата.  Нахмурились брови, лоб  покрылся  испариной. Сдвинутая на  затылок
пилотка открывала белобрысый хохолок.  Палец лежал  на гашетке  пулемета, но
солдат не стрелял.
     Вот  отчаянная  эта девчонка  оторвалась  от  скалы, поправила  пояс на
гимнастерке, взглянула на небо и двинулась вперед, к колодцу. Ствол пулемета
неотступно следовал  за  ней. Сквозь  прорезь прицела  видно  было, как Маша
приближалась  к колодцу,  как  обходила  убитых,  как склонилась на  миг над
одним...
     Из расщелины скалы люди напряженно следили за каждым Машиным шагом. Вот
опустила она ведро,  в колодезь  и  выбрала веревку.  Полное прозрачной воды
ведро стало на  сруб,  и  Маша припала к воде.  Она пила, пила,  пила, пила,
останавливалась, чтобы вдохнуть воздух, и снова пила.
     Следил за  ней немец. Следили глаза  из-за скалы,-- глаза умирающих  от
жажды людей... Напившись наконец,  Маша  еще раз  опустила и подняла  ведро.
Немец видел, как девушка снова  поправила пояс на гимнастерке, взяла ведро и
неторопливо  пошла обратно, к  скале. Ствол пулемета следовал за  ней шаг за
шагом.
     Шла Маша. Ждали люди в катакомбах. Казалось, уже вечность идет девушка.
Вот подошла она к расщелине. Дрогнул палец немецкого солдата. Дрогнул, но не
нажал гашетку.
     И  куда-то  в  сторону, где залег за пулеметом немец,  в сторону врага,
пощадившего ее, улыбнулась девушка. И скрылась...
     В  каменоломнях, у входа ждали Машу солдаты,  командиры, женщины, дети.
Все  молчали  и завороженно смотрели  на ведро, поставленное Машей на землю,
ведро, в котором шевелилась серебряная поверхность воды.

ЛЕТО СОРОК ПЯТОГО

     Тарахтели,  постукивали  колеса  старого разболтанного  вагона. Солдаты
спали. Они лежали и сидели на полках, в проходах, на полу.
     Было их  тут в  вагоне раз в десять больше нормы. Свеча, вставленная  в
фонарь, тускло освещала вагон.
     Сергей проснулся оттого, что. Маша кричала во сне. Он поднялся  с пола,
наклонился над нею.
     Маша металась, кричала и как бы отталкивала что-то от себя.
     --  Проснись, Маша,--  шептал  Сергей,--  проснись,  людей разбудишь...
Тише, тише...
     И  Маша проснулась.  Прижалась к спинке, подобрав,  ноги  и со страхом,
широко  открыв  глаза,  не узнавая,  смотрела на Сергея.  --  Это я...  я...
Успокойся. Ну успокойся же...
     Но Маша все так же сидела, сжавшись в комок.
     --  Очнись,  Машенька.  Все  хорошо,--  шептал Сергей.-- Мы живы. Война
кончилась...  Мы  едем  домой  в  Москву.  Опомнись...   Тебе  опять  что-то
приснилось...
     И Маша вдруг бросилась на шею  к Сергею  и, дрожа, плача, прижалась.  к
нему.
     --  Ну,  тихо,  тихо... Все хорошо, все  хорошо.  Но  Маша  плакала все
сильнее. '
     --  Успокойся, забудь, дорогая, забудь. Все прошло, все кончилось,  все
хорошо, Машенька, забудь...
     --  Спать  не  даете,  черти...-- раздался,  сверху, с  третьей  полки,
недовольный голос,-- дня им мало...
     И  уже заулыбалась Маша, и они шепотом  что-то  говорили друг  другу  и
смеялись и закрывали  друг  другу рот рукой, чтобы не  вызвать  своим смехом
гнев сердитого верхнего дяди.
     Чем  ближе  подходила  Маша  к  школе,  к   родному  своему  дому,  тем
неувереннее шла, тем чаще взглядывала на Сергея, ища его поддержки.
     Ворота были  открыты, школьный двор  залит солнцем. Крича,  сшибая друг
друга, ребята гоняли футбольный мяч.
     В глубине  двора  стоял  двухэтажный флигелек.  Взглянув вверх, на  его
раскрытые окна, Маша сказала:
     -- Вон те -- крайние два...
     Мальчишки перестали  гонять мяч и  уставились на девушку с медалью  "За
отвагу" и  "Красной Звездой" на гимнастерке и  старшего лейтенанта  с  двумя
рядами боевых орденов, который опирался на палку.
     -- Ребята, кто у вас теперь директор?
     -- Анна Ванна,-- нестройным хором ответили Маше мальчишки.
     -- Она уже дома.-- Похожий на цыганенка паренек заорал, глядя вверх, во
все горло:-- Анна Ванна! Анна Ванна!
     В  одном из крайних окон флигелька,  на  которые указывала раньше Маша,
появилась пожилая женщина с полотенцем и тарелкой в руках.
     -- Заходите, товарищи, прошу вас,-- сказала она.-- Костик, проводи...
     Цыганенок побежал к подъезду, распахнул дверь.
     -- Спасибо, Костик, я знаю дорогу. Маша прошла в подъезд. Сергей за ней
следом.  Деревянная  лестница   вела  на  второй  этаж.  Маша   поднималась,
задерживая руку на перилах, ощупывая их знакомую гладкость. Сергей понимающе
смотрел на нее. Во дворе вокруг цыганенка собрались мальчишки.
     -- Видали, че у нее... "За отвагу"!
     --  Подумаешь,   взяла  у   кого-нибудь  напрокат  да  нацепила,  чтобы
пофасонить,-- сказал маленький скептик и тут же получил по уху.
     -- Заткнись, фашист!
     -- Сам фашист! -- заревел скептик.
     Вот Маша и Сергей уже на площадке деревянной лестницы. Здесь поворот на
второй марш, а в раскрытых дверях уже стояла, поджидая их, Анна Ивановна.
     --  Пожалуйте,  прошу  вас...--  говорила  она и  вдруг,  вскинув руки,
закричала  во  весь  голос:  --  Машенька!  Маша!  --   и   бросилась  вниз,
навстречу...
     Потом  все сидели  за  чайным столом.  Заплаканная,  все еще вытирающая
глаза Анна Ивановна, Маша и Сергей. Маша осматривалась, ища, находя, узнавая
знакомые приметы своей прежней жизни.
     А Анна Ивановна все говорила, говорила:
     -- ...все я сохранила после Павла Петровича... и мебель  вашу  и посуду
-- вот... Берите эту большую комнату, а я пока в спаленке, а потом, конечно,
переберусь  куда ни  куда -- дадут  мне площадь... Я так счастлива. Маша,  и
ничего не  умею  выразить, неужто, неужто, девочка, ты пришла?.. Какой ужас,
какой ужас эта война... скольких не стало...
     -- Анна Ивановна,  дорогая,  никуда мы  не переедем, правда,  Сережа?--
Сергей  кивнул.-- Нам дали общежитие... И я очень рада, что именно вы здесь,
у  нас  дома...   Я  хочу...  я   хочу,  чтобы  вы  рассказали  про  папу...
пожалуйста...
     --  Видишь  ли, детка,  когда началась война и ты  ушла на фронт, Павел
Петрович  затосковал  ужасно...  я  даже  рассказать  тебе  не могу, как он,
бедный, переживал...  Единственный ребенок, слабая девочка где-то  там -- на
войне... Ведь он любил тебя больше жизни, в тебе видел и маму твою покойную,
и  все,  все, весь  свет был  в тебе...  Как  он  ждал  письма, какой-нибудь
весточки от тебя, но  весточки все не было, не было, и когда  наконец пришел
этот единственный треугольник от тебя, его уже не стало.
     -- Я не могла писать, Анна Ивановна. Такие условия были...
     --  Не стало  нашего Павла Петровича...  Война его убила, война. Как он
переживал каждую сводку про наше отступление... не мог примириться... Просто
физически угасал, и  все молчал,  молчал... Потом первый удар, второй... Без
сознания,  все  с тобой говорил -- будто ты  рядом... Мы по очереди дежурили
возле него... Вот  так-то, Машенька, родная... В наробразе хлопочут -- хотят
имя его присвоить школе... Так-то... Ну,  а ты? И как вы думаете жить, какие
планы?
     -- Я на медицинский,--  сказала  Маша,-- если  примут. А  Сергей  -- он
ведь, Анна Ивановна, из летной школы на фронт ушел...
     -- А семья ваша, родители?..
     --  Сережа  детдомовец,-- сказала  Маша. Сергей  давно  уже  к  чему-то
прислушивался и все посматривал в сторону полуоткрытой двери.
     -- У вас там, кажется, вода льется...-- сказал он Анне Ивановне.
     -- Это я кран оставила, когда вы пришли,--  засуетилась она и пошла  на
кухню закрывать кран.
     Сергей и  Маша переглянулись:  для  них вода, звук текущей воды означал
нечто для других недоступное.
     Потом они шли все вместе по школьному коридору, мимо закрытых  классных
дверей.
     Маша открыла одну  из  них,  заглянула, подошла к парте  --  крайней, у
окна. Потрогала ее, села...
     В  учительской  Анна  Ивановна  подвела  гостей  к  висящей  на  стене,
оправленной в рамку фотографии.
     --  Твой  выпуск,--  сказала она,--  мы его  потому  здесь поместили,--
обернулась она к Сергею,-- что они ведь все, всем классом ушли добровольцами
на войну. Кто в сандружину, кто в армию, кто в ополчение... все. Вы тут Машу
не узнаете, Сергей?
     Прищурившись,  пробежал  Сергей  взглядом по  лицам и  указал  на самую
красивую девочку в центре группы.
     --  А  вот  и нет!  --  засмеялась Маша.--  Это  Колокольчик --  Валька
Колокольчикова. Ты  просто подхалим  и выбрал самую  хорошенькую. А я -- вон
наверху, лягушка.
     --  Да,  дети...--  сказала  Анна  Ивановна,-- дети, дети...  Из  этого
выпуска две  трети  погибли...  Вон -- Коля Образцов, Синельников  Володя...
какой был способный мальчик... Калинин Марат -- помнишь, как дразнил тебя...
Дети...
     Анна Ивановна называла имена, а Маша проводила пальцем по  лицам тех, о
ком она говорила.
     -- ... Кудояров Сева... о нем.. "Правда" писала,  вызвал огонь на  себя
-- Герой Советского Союза... посмертно...  Трое  без вести  пропали  -- Юлик
Трифонов, Гросман, Татарская Аня... господи, господи, какую страшную цену мы
заплатили...  Да, вот кто жив и кто в Москве -- Шаров, он недавно заходил ко
мне --  твой рыцарь  Митя Шаров.--  И, обратившись  к Сергею, Анна  Ивановна
продолжала:  -- Невозможно  представить себе, сколько шуток,  сколько острот
было у нас в школе по этому поводу! Чуть ли не со второго класса объявился у
Маши  верный  рыцарь.  Вы себе  представить  не  можете,  что  этот  бедняга
перетерпел за школьные  годы! Вечные насмешки ребят, Машины  розыгрыши, иной
раз очень злые... Хочешь, Маша, я тебе его адрес дам?..
     Сергей и Маша сидели  на скамейке возле памятника Пушкину. Мимо них шли
прохожие,  у  их ног  играли дети,  с улицы доносились  гудки автомобилей  и
звонки трамваев.
     Изредка только кто-нибудь взглянет на худенькую девушку в военной форме
и сидящего рядом старшего лейтенанта.
     А   они  смотрели,   смотрели  на   проходивших   и  молча,   понимающе
переглядывались, когда какой-нибудь малыш убегал от  зазевавшейся матери или
влюбленные, никого и ничего не видя вокруг, шли в состоянии прострации.
     И  тень  листвы   покачивалась  на  песке,  тени   и  солнечные   блики
покачивались на земле перед Сергеем и Машей.
     -- Подумай,-- сказал Сергей,-- мы живы... Маша прижалась к его плечу.
     -- Давай так,--  она  подняла указательный палец,--  пусть у нас  будет
знак.  Если я покажу тебе этот палец -- значит, я сказала: "Подумай, Сережа,
мы живы". Ладно?
     Сергей кивнул головой и тоже поднял указательный палец.
     Возле них остановились, закуривая, двое мужчин.
     -- Фу, какая жара,-- сказал один,-- что будем делать?
     --  Приходи, составим  пульку, убьем вечерок. Сергей и Маша улыбнулись,
посмотрев друг на  друга,  и потом взглянули вслед жаждущим "убить вечерок".
Маша достала из кармана гимнастерки маленькое зеркальце и расческу.
     -- Подержи.-- Она дала зеркальце Сергею и стала причесываться.
     -- Что ж он не идет, твой рыцарь? Может быть, ему записку не передали?
     -- Алло! Маша! -- послышался возглас.
     --  Шарик!--  закричала  она.--   Митенька!  Маша  бросилась  навстречу
высокому  молодому   человеку   в   железнодорожной  форме.  Они   обнялись,
расцеловались, и Маша подвела его к Сергею.
     -- Вот, Сережа, это и есть Митя Шаров. Слушай, как же ты вырос!  Вдвое.
Да еще в этой форме... Ты же был лейтенант, по-моему... Что же это -- теперь
машинистом заделался? Или большим начальником?
     Митя пожал руку Сергею, сказал степенно:
     -- Шаров,-- и уселся на скамью рядом с Машей.
     -- Правда, Митя,-- теребила она его,-- рассказывай, что ты? Как ты? Где
ты? И что за форма?
     -- Так...-- неопределенно ответил Митя,-- одно задание...
     -- Ну, узнаю...-- захохотала  Маша,-- вечно  у Шарика какие-то тайны. И
ведь все врет, все врет.  Брось  трепаться,  Митька,  говори,  как  человек.
Может, и правда стал большим начальником?
     --  Закуривайте,--  протянул  Митя пачку "Казбека" Сергею.--  Нет, Маш,
никакое  я не начальство. Меня  за мой язык  в два счета выставили  бы. Сама
знаешь...
     -- Да, что верно, то  верно.  Митька вечно учителей доводил... Я с этим
паразитом на  одной  парте  сидела,  и  он все  у меня сдувал. А  помнишь, с
Тонькой?..
     Оба рассмеялись.
     -- А Марат...
     -- Погиб Марат,-- сказала Маша, и они замолчали. Потом Маша спросила:
     -- Ну, а что делать собираешься?
     -- В медицинский мечу.
     -- Быть не может?! И я туда. Во второй или в первый?
     -- Я бумаги во второй подал.
     -- Вот здорово, и я туда!
     --  Опять  вместе. Если  не завалимся,  конечно. Тебя  примут точно  --
фронтовичка... А вы, Сережа?
     -- "Завыкал",-- сказала Маша,-- не больные и на "ты" перейти.
     -- Давай на "ты", правда. А ты куда? Сергей улыбнулся.
     -- Скорей всего в таксисты подамся. Буду вас возить, "на лапу" брать.
     -- Он  в академию  Жуковского поступает,  Сережа  --  летчик,-- сказала
Маша.-- Ну что ж, ребята, заключим тройственный союз...
     Заложив руки за спину, Митя сказал:
     -- Ладно, оставь  это.  Я хочу,  чтобы  Сергей знал. Хочу  в  открытую.
Давайте в открытую. Вот что, Сергей. Я люблю Машу. Давно люблю. И мы клялись
друг  другу быть навсегда вместе. Вот  какие  дела.  Война нас разлучила.  Я
искал Машу все время. Наверно, сотни запросов  писал и не мог  найти. И если
мы наконец встретились... Сергей, ты должен дать мне возможность  поговорить
с Машей наедине.
     -- Моего согласия, кажется, вообще  не требуется?-- усмехнулась Маша.--
Вы будете решать вдвоем?
     -- Я буду дома. Маша,-- сказал Сергей и, не прощаясь с Дмитрием, ушел.
     По улице Горького пешеходы двигались сплошной массой, как в театральном
фойе во время антракта.
     Солнце, теплынь, еще праздничная, победная атмосфера -- все располагало
к  медленному, прогулочному шагу --  люди шли  не  спеша. Великое  множество
военных от рядового до полковника то и дело козыряли друг другу при встрече.
Редко-редко  попадалось  озабоченное  лицо  или  спешащий  человек,  который
переходил на мостовую, чтобы обогнать медлительных прохожих.
     И, может быть, никогда еще в обычный будний день не видела улица такого
множества улыбок, такого сияния глаз, таких добрых лиц.
     Случалось, что Сергей не  замечал  приветствия встречного военного и не
отвечал на него. Не замечал  он и любопытных девичьих взглядов  и шепчущихся
подружек, смеющихся, глядя ему вслед.
     -- Товарищ старший лейтенант,-- остановил его офицер с красной повязкой
на рукаве  --  начальник  патруля.--  Почему  не  приветствуете  старшего по
званию?.. Что у вас с рукой?
     Сергей недоуменно посмотрел на него, затем перевел взгляд на кулак -- с
него  лилась кровь.  Он  разжал руку  -- на порезанной ладони лежали осколки
раздавленного зеркальца.
     --  Давайте в аптеку --  вон на углу,-- сказал офицер,-- что же  это вы
так...
     -- Нет, Митя,-- говорила Шарову Маша. Они сидели на  той же скамейке на
бульваре, рядом играли ребята, гоняли мяч.-- Нет, все это детство... Слишком
многое встало между нами тогдашними и теперешними....
     --  Ты просто  все  забыла... ты  не представляешь  себе,  как  я  тебя
искал...
     -- Ничего, Митенька,-- Маша гладила его по голове, перебирала волосы,--
все  образуется.  И  потом,  ты  как-то  игнорируешь самое главное: я  люблю
Сергея, и нас с ним война связала. Намертво. Навсегда.
     Митя схватил ее руки.
     -- Пойми, я не могу жить без тебя, не могу... И  тут  большой резиновый
мяч с силой ударил  Митю в лицо. Он вскочил, бросился к ребятам. Они наутек.
Маша  смеялась.  Старалась  сдержаться,  но  смех разбирал  ее все  больше и
больше. Она хохотала.
     Митя, обиженный, стоял рядом. Наконец Маша взяла себя в  руки,  сказала
серьезно:
     -- Прости, не сердись... И почему ты все-таки в форме железнодорожника?
-- Маша прыснула снова.
     -- Да потому, что  военная  износилась до  дыр. А эта осталась от Вани,
старшего брата. Был машинистом, то есть гражданским, а его наповал, во время
рейса. Разбомбили состав с эвакуированными...
     -- ...Знаешь, Машенька,-- сказал однажды Сергей,-- до моей комиссии два
дня, а у меня есть давний  долг, до войны еще все собирался съездить в  свой
детдом, повидать нашу нянечку -- "Пятихворовна" мы ее звали. Видно, какое-то
имя мы  так переболтали. Она нас  жалела.  Веселая такая  была, вечно шутит,
песенки нам поет. А то поплачет, когда  кто обидит... Пятихворовна..  добрая
душа.  Сто  раз  собирался  и ни разу  не  съездил. Не  знаю, жива ли?  Ведь
вечность прошла...
     -- Поедем, Сережа. Поедем прямо сейчас...
     -- Это недалеко от Москвы. Электричкой.
     -- Спасибо,-- сказала Маша,-- но я говорить не умею...
     Вместе  с  краснощекой  нянечкой  вошла  Петровна--  сестра-хозяйка  --
толстая-претолстая, сонная женщина в белом халате.
     -- Здрасьте, -- сказала она, -- бабушка в инвалидном доме живет, болеет
она, а присматривать у нас некому. Вот я вам адрес списала...
     Сергей взял бумажку, простился.
     -- Будем ждать,-- провожала их  заведующая,-- приезжайте побеседовать с
ребятами. И вы тоже, пожалуйста...
     Они  шли тропинкой по краю высокого, крутого обрыва, под которым далеко
внизу, красиво  изгибаясь,  текла речка. А  по ту  сторону речки открывались
широкие дали -- степи, перелески и снова степь до самого горизонта.
     Ни единой живой души кругом.
     -- Поцелуй меня, Сережа...-- сказала Маша. Сергей обнял ее,  поцеловал.
И долго, долго, очень долго длился этот поцелуй. У Маши  были закрыты глаза.
Потом она открыла их, и, постепенно проясняясь,  пробуждался от  забытья  ее
взгляд,  и,  глядя  на  бескрайние   дали  за  рекой,  она  сказала  Сергею,
отстраняясь:
     --  Тут  бы  пулеметную  точку...  обзор  какой...   Сергей  оглянулся,
посмотрел -- обзор был действительно потрясающий.
     --  Не  надо, Маша,  не надо... постарайся забыть. Пойдем, тут  поворот
должен быть, а за ним наш детдом...
     -- Как вы говорите -- Пятихворовна?
     --  Да,   да.   Пятихворовна.  Полная   такая,  круглолицая.  Волосы  с
сединой...-- ответил Сергей заведующей детдомом.
     -- Нет, нет у нас такой. А фамилию вы ее не знаете?
     -- Это,  наверно, про  Никишкину спрашивает  лейтенант,--  вмешалась  в
разговор пожилая медсестра.
     -- Старший лейтенант,-- поправила ее заведующая.
     -- Извиняюсь,-- сказала  медсестра,-- но  Никишкина давно на пенсии. До
войны еще. Ее, верно, как-то так ребята похоже называли.
     В  дверях кабинета столпились молодые  нянечки  и с большим  интересом,
подталкивая друг друга и посмеиваясь, рассматривали Сергея.
     -- А вы, значит, наш воспитанник? -- спросила заведующая.
     -- Конечно.
     --  Вот удача-то...-- расплылась она,-- побеседуйте с нашей ребятней...
Это ведь какое для них событие будет...
     -- В  другой раз,  сейчас  мне  нужно  отыскать  Пятихворовну... Как вы
сказали? Никишкина она?..
     -- Тут внучка  ее у нас  сестрой-хозяйкой. А ну, Татьяна,  живо сбегай,
покличь Петровну,--  сказала медсестра  краснощекой  молодой  нянечке,  и та
исчезла.
     -- А что  же вы нас не познакомили  с вашей  спутницей, товарищ старший
лейтенант? -- сказала заведующая.
     -- Это моя жена. Познакомься, Маша.
     -- Какие у вас награды почетные, Маша,  "За отвагу" -- подумать только,
такая  девочка...  И "Звезда" еще... Может быть, вы, Маша, тоже  выступите у
нас?
     -- Вон она в коляске сидит, Никишкина, -- сказал санитар.