молчала. Наверное, она на меня сердится.
   - Или думает, что ты уже взрослая! Что должна решать сама!
   - Да, - подтвердила она, - я так и поняла. Что она уже больше никогда
не появится. Что я должна сама... Я решила. Потому и пришла так  поздно,
не хотела прийти до того, как приму решение. - Она прижалась ко мне, и я
почувствовал, как ее губы жадно вобрали мои.
   Я отчетливо осознавал, что испытываю почти победоносное  удовлетворе-
ние. Но в то же время и какие–то отзвуки неудовольствия: ведь  решила–то
она без меня, даже не сочла нужным спросить моего согласия. Ощутил  я  и
страх перед той фатальной серьезностью, с какой она вверяется мне.
   В поцелуе она словно сосредоточила всю любовь, все свое страстное су-
щество, словно в следующее мгновение собралась умереть, отдаться на про-
извол крыльев, которые не удержат ее, и упасть  в  пропасть.  Вдруг  она
отстранилась от меня.
   - Мы больше не встретимся! - Ее голос показался мне  болезненно–стро-
гим. - Если бы мы снова встретились, я не вынесла бы! Прошу, пойми меня!
   - Но мне казалось... - попытался я возразить.- Мы говорили,  что  нам
хорошо вместе... Мне казалось, - меня вдруг окатила волна жалости к  са-
мому себе, - что наконец я нашел близкого человека.
   До нас доходил едва уловимый свет далекого  фонаря,  и  все–таки  мне
удалось разглядеть слезы в ее глазах.
   - Может, когда–нибудь, спустя время, - сказала она. - Я никогда  тебя
не забуду, никогда.
   Я молчал. Через каменную ограду я смотрел на гладь  реки,  в  которой
качалось круглое отражение луны. Вокруг меня и во мне разливалась  тиши-
на. И вдруг у моих ног что–то тяжело шлепнулось. Прошло мгновение, преж-
де чем я понял, что это она. Она лежала навзничь, руки раскиданы,  глаза
закрыты, у рта белела вспененная слюна. Я нагнулся,  попробовал  поднять
ее голову. Меня оглушило ужасное предчувствие. Я взывал к смерти, и  она
пришла. Но что делать?
   Она громко вздохнула и открыла глаза.
   - Что с тобой, что с тобой?
   Она села и в удивлении осмотрелась. Я помог ей встать.
   - Не знаю, что со мной. Я упала? - Она оперлась на меня.
   - Пойдем домой, ты переутомилась!
   - Мне уже хорошо, дорогой, прости меня! - Она судорожно  сжимала  мою
руку. - Поверь, я не могу иначе. Разве ты поступил бы по–другому? Распо-
ловинить душу невозможно.
   Я подвел ее к ближайшей скамейке, но, видимо, держал ее  недостаточно
осторожно
   - когда она снова стала падать, я не успел подхватить ее, разве  чуть
замедлил падение.
   На этот раз она оставалась неподвижной дольше, я не  мог  определить,
сколько это продолжалось точно, но к нам уже начали сбегаться люди.
   Наконец она очнулась, какой–то незнакомец помог мне поднять ее и выз-
вать такси.
   В больнице приняли ее без проволочек. Мне разрешили подождать на  бе-
лой скамье в полутемном коридоре.
   Через полчаса она вернулась, рассеянно улыбаясь.  Ничего  особенного,
она просто немного переутомилась, ей сделали укол, теперь все в порядке.
Я снова нашел такси, по дороге мы оба молчали, казалось,  она  спит.  Ее
лицо в мерцающем свете уличных фонарей было  призрачно–бледным.  На  нем
остро торчал нос, будто клюв мертвой птицы. Я не смог, хотя  и  силился,
подавить отвращение. Я словно еще слышал хрипящий звук, что  рвался  изо
рта, видел пену, облепившую бескровные губы. С внезапным  облегчением  я
осознал, что это чужая девушка, что она принадлежит не мне и я - не  ей.
К счастью, мы оба вовремя поняли это, она сама, признав это, все решила,
а я лишь подчинился ее решению.
   На следующий вечер у нас появился Ота. Позвонил, подождал, пока  мама
позвала меня, и, не отвечая на приветствие, сказал:
   - Она хочет поговорить с тобой. Я подожду внизу!
   Я подумал, она умирает, и меня обуял ужас. Быстро переодевшись, я вы-
бежал на улицу. Он ждал, прислонившись к стволу акации.
   - Как она? - выдохнул я.
   Не отвечая, он лишь сделал мне знак следовать за ним.
   Мы шли улочкой, по которой в последние дни  я  провожал  ее.  Сколько
раз, собственно? Все было так быстротечно - и говорить об этом не стоит.
Однако много ли времени нужно для того, чтобы человек ступил на карниз и
отдался на произвол крыльев, которые не смогут его удержать?
   - Она рассказала мне все, - отозвался он вдруг. - Ты вел себя гнусно.
Но что можно было ждать от такого... такого... - Казалось, ему не удает-
ся найти подходящее слово. Но он все–таки нашел его: - Если  с  ней  что
случится, ты убийца!
   Я впервые оказался в квартире, где она жила. Мы  прошли  прихожую,  в
конце ее, перед стеклянной дверью, он остановил меня. Постучал  и  вошел
один. Из–за двери я услышал ее голос, но слов не разобрал. Что она хочет
от меня? Как она сумела убедить его привести меня сюда? И зачем, если не
хотела больше меня видеть?
   Наконец он появился.
   - Входи! - Не глядя мне в глаза, он чуть посторонился и пропустил ме-
ня в комнату, сам остался в прихожей.
   Комната была большая, с высокими стенами и лепным потолком.
   Она лежала в кровати мертвенно–бледная, по самую шею прикрытая  одея-
лом в красно–белую полоску. Кивком она подозвала меня ближе.  У  постели
стоял стул - я сел.
   - Как ты себя чувствуешь?
   - Вполне хорошо. - Ее голос звучал легко, почти весело. - Это он  ве-
лит мне лежать. Беспокоится! Я хотела пойти к тебе сама, но он  запретил
мне вставать.
   Я должна была тебе сказать, что я выздоровею. Чтобы ты не волновался,
это больше не повторится.
 
 
   8
 
 
   - Я знаю, что ты выздоровеешь.
   - Я сама во всем виновата. Думала, все можно решить насилием над  со-
бой, но я не выдержала этого напряжения. А теперь я поняла, что все рав-
но это не имело бы смысла. Я хотела, чтобы ты знал, что я все поняла.
   Я не мог взять в толк, о чем это она, но прежде чем я успел спросить,
в комнату вошел Ота.
   - Тебе ничего не нужно, девочка?
   - Нет, ничего.
   - Ты же знаешь, ты должна щадить себя! - Он обратился ко мне:  -  Она
была смертельно больна. Доктора сказали, что любое волнение может  убить
ее. Но есть люди, думающие только о себе. О своем удовольствии.
   Был ли смысл защищаться? Она подала мне руку. На мое бережное пожатие
ответила мне долгим и судорожным. Ота открыл передо мною дверь -  я  вы-
шел.
   Тремя днями позже, возвращаясь домой с лекции, я нашел в ящике письмо
от нее.
   На конверте без марки и адреса стояло только мое имя.
   Я вскрыл конверт еще на лестнице.
   Сколько всего она хотела бы мне сказать, писала  она,  и  думала  это
сделать, когда я пришел к ней, однако возможности для этого не  было,  и
она попробовала лишь намекнуть на самое главное, но  все  равно  она  не
уверена, что в действительности сказала мне за этот короткий миг, а  что
сказала только мысленно - ведь мысленно она разговаривает со мной непре-
рывно, и днем и ночью.
   И еще она боится, что я посчитаю ее непостоянной, что она из тех, кто
все время меняет свои решения. Ей было тяжело и потому, что  она  знает,
как ее любит Ота, и потому, что она уважает его, этого прекрасного,  са-
моотверженного человека. Но произошло то, чего  она  и  предположить  не
могла: она отдалилась от него, она уже не любит его. Поначалу она не хо-
тела себе в этом даже признаться, пыталась как–то сохранить  их  отноше-
ния, но потом поняла, что все впустую; любовь  бывает  или  полная,  или
ущербная, но разве можно тому, кого она уважает, кто был к ней так  бес-
конечно добр, платить ущербной любовью? Возможно ли  учинять  над  собой
насилие и верить, что этим ты можешь осчастливить другого? Все  это  она
уже сказала Оте, конечно, для них обоих это было тяжело, они ведь  гото-
вились к совместной жизни, но она думает, Ота понял ее и согласится с ее
решением. Пока она не знает, что будет дальше,  читал  я  с  нарастающим
страхом, но чувствует, что между нами  возникло  что–то  особенное,  еще
тогда, на даче, у костра, между нами проскочила искорка и зажгла  пламя,
которое, если мы будем достаточно мудрыми, может  осветить  любовью  всю
нашу жизнь. Она верит, что мы оба способны на это. Сейчас  мысленно  она
видит меня, мой грустный, задумчивый взгляд, мою улыбку, в которой всег-
да сквозит боль, и ждет моего ответа.
   Я сложил письмо и вернул его в конверт. О, если бы я мог таким же пу-
тем вернуть все, что произошло, вернуть само время.
   Зазвонил телефон. Я поднял трубку, в ответ - тишина, мне удалось уло-
вить лишь слабое дыхание. По–видимому, она хотела узнать, дома  ли  я  и
нашел ли ее послание. С этой минуты начинал истекать мой срок.
   Будь письмо не столь категорично настоятельным, а ее  предложение  не
столь обязывающим - и то было бы легче! Имею ли я  право  оттолкнуть  ее
после всего, что пробудил в ней? Но каковы мои чувства? Испытываю ли я к
ней нечто похожее на то, о чем пишет она?
   Все  произошло  слишком  быстро.  Я  не  успел  разобраться  в  своих
чувствах. Но я мог бы по крайней мере это объяснить ей. Я не хочу  поте-
рять ее, я, конечно, сумею любить ее, но ни к чему такому я не был  под-
готовлен. Что, если я разочарую ее? Может, ей стоит подумать,  не  опро-
метчиво ли ее решение?
   Меня охватила лихорадка. Надо с ней как можно скорее поговорить!  Все
взвесить, выиграть хотя бы время!
   Я надел пальто и заспешил по знакомым улочкам. Я еще не  успел  дойти
до парка, где мы всегда прощались, когда до меня донеслись  обрывки  ка-
кой–то ярмарочной мелодии и небо тут же озарилось необычным  сиянием.  А
над коньками крыш неожиданно взвилось острие шеста.
   Шесты высились на краю парка, и над опустелой детской песочницей  был
протянут канат.
   Представление шло полным ходом; увидев в  вышине  балансировавшую  на
высоком колесе призрачную фигуру в сверкающем трико, я почувствовал дав-
нее волнение и, словно выпав из этого  ненастного  осеннего  дня,  забыл
вдруг о цели своего пути и замешался в толпе зрителей.
   Неужто она все еще с ними, неужто моя акробатка все эти годы из вече-
ра в вечер метала в вышине свои сальто и до сих пор не рухнула вниз?
   Канатоходец отложил колеса, принес столик, стул и сел,  с  противопо-
ложного конца каната к нему направлялась его подруга,  одетая  официант-
кой, на руке - поднос с горой тарелок. Я силился разглядеть ее лицо,  но
она была слишком высоко надо мной, да и  будь  она  ближе,  будь  она  и
вправду той моей акробаткой, разве я мог бы теперь узнать ее?
   Она поставила на столик тарелки, а я все еще вглядывался в ее  черты,
точно она, если это была она, могла стать моей заступницей,  могла  при-
нести мне какое–то послание или надежду.
   Номер кончился. Оба артиста отложили реквизит; мужчина взял рупор  и,
обратившись к зрителям, стал зазывать к себе наверх, обещая  любого  без
доли риска пронести на спине из одного конца каната в другой. К нему по-
дошла его компаньонка и тоже стала приглашать нас к себе  -  она  сверху
глядела в наши темные ряды, и казалось, выбирает среди нас самого смело-
го. Вдруг я осознал, что она ищет меня. И тут же почувствовал головокру-
жение. Конечно, кто другой может взойти наверх, кроме меня? Но  удержусь
ли я там, наверху, смешно и беспомощно взваленный  на  чужую  спину?  Не
рухну ли вниз с каната, увлекая за собой и своего носильщика?
   Я огляделся: ясно ли и другим, что именно ко мне был обращен их  при-
зыв, но все спокойно смотрели вверх в ожидании нового волнующего  зрели-
ща, призывы их не касались, не занимало их и то, к кому они были обраще-
ны. У меня отяжелели ноги. Сумею ли я вообще взобраться на шест по кача-
ющейся веревочной лесенке?
   Манящий голос снова настойчиво звал меня, сквозь тьму прорезая ко мне
дорогу.
   Я двинулся по направлению к голосу, но в эту минуту увидел,  как  па-
рень в клетчатой кепке ловко взбирается по лесенке. И вот наверху он уже
вскакивает на спину артиста в сверкающем трико.
 
 
   9
 
 
   Когда эта пара прошла враскачку канат, забили барабаны,  и  я  увидел
стройную белую фигуру, поднимавшуюся к верхушке самого  высокого  шеста.
Но это была не она, это вообще была не женщина: какой–то  мужчина  взоб-
рался на то место, что принадлежало ей, и тут же встал на руки -  теперь
под его ногами были темно–серые небеса, по которым он тщетно пытался ша-
гать.
   Я смотрел на воздушную акробатику и ждал, потрясет ли меня, как  ког-
да–то, чужая тревога и чужое головокружение, но я не  испытывал  ничего:
то ли этот эквилибрист был мне безразличен, то ли я  был  слишком  занят
собой, своими переживаниями. Я стоял в толпе, смотрел на  небесного  ар-
тиста, непрестанно бросавшего над нашими головами, над темной пропастью,
вызов Той со звездным ликом, и мне казалось, что я начинаю постигать не-
кую тайну жизни, что я сумею разрешить ту задачу, перед которой  до  сих
пор беспомощно пасовал. Я отчетливо понял, что жизнь - это вечное  иску-
шение смертью, единое, непрерывное акробатическое представление над про-
пастью, когда приходится идти к противоположному  шесту,  даже  не  видя
его, ибо кружится голова, идти не глядя вниз, не оборачиваясь назад,  не
поддаваясь соблазну тех, кто устойчиво стоит на земле и всего лишь  наб-
людает. И понял, что я сам должен натянуть свой канат меж двумя шестами,
как эти циркачи, и двигаться по нему, не ожидая, что меня позовут наверх
и предложат перенести на спине. Что я сам должен начать свое собственное
большое, неповторимое представление. И, конечно, я смогу,  мне  достанет
сил, чтобы смочь. В эту минуту кто–то коснулся моего плеча - я  чуть  не
вскрикнул от неожиданности. Но вот звякнула копилка, и  я  увидел  перед
собой знакомую незнакомку, полузабытое лицо моей давней красавицы. Я то-
ропливо вытащил из кошелька несколько монет и подал ей. Она  улыбнулась,
зубы ее сверкнули во тьме, и я как бы почувствовал горячее освобождающее
прикосновение ее губ.
   Представление кончилось, люди разошлись, я немного побродил по  опус-
тевшему и темному пространству. Кого или что я все еще ждал?
   Чуть в стороне желто светились глаза циркового фургона. Внутри кто–то
играл на гитаре, громко плакал ребенок. Я послушал эти перемешанные зву-
ки и пошел садовыми улочками домой.
   Ответить я решился только на следующий вечер: письмо ее тронуло  меня
и удивило, более того - ошеломило. Но боюсь, не поспешно ли ее решение.
   Несомненно, нам надо встретиться (надеюсь увидеть ее) и обо всем  по-
говорить. Я предложил ей день, час и место (как всегда - в  парке  перед
ее домом). Утром я бросил письмо в почтовый ящик.
   В назначенный день лил дождь. Но я все же пришел на условленное место
несколькими минутами раньше. Канатоходцы уехали; там, где стояли  шесты,
остались кучки разрыхленной земли.
   Я, спрятавшись под высокой елью, вслушивался, как шумит дождь в осен-
них ветвях, и наблюдал за домом, где она жила; одно  окно  на  четвертом
этаже светилось, но ее ли это окно - я не был уверен. И все–таки я смот-
рел на него в надежде обнаружить хоть  какое–то  движение,  тень  крыла,
отблеск утешительного, понимающего взгляда, но  оно  светилось  пустотой
без всяких признаков жизни, словно за ним горел блуждающий огонек.
   Моя недавняя решимость улетучилась. А вдруг я всю жизнь только и буду
делать, что ждать, ждать минуты, когда увижу Ту, Ее  звездный  лик?  Она
устремит на меня взгляд и скажет: "Ты не умел принимать жизнь такой, ка-
кая она есть, так лучше пойдем, дружище!" Или скажет  совершенно  обрат-
ное: "Ты жил хорошо, ибо высоко нес свое  одиночество.  Ты  сумел  отка-
заться от утешения, дабы не отказаться от надежды".
   В самом деле, что она бы сказала?
   В те минуты я не мог об этом судить.
 
   Перевод Н. ШУЛЬГИНОЙ
 
 
   10
 
 
   Город
 
   Бензин кончился в самый неподходящий момент,  как  раз  когда  дорога
спускалась в седловину. Глупая идея - свернуть с главного шоссе, он ведь
знал, что бензин кончается. Но все же не предполагал, что его так  мало.
К счастью, от шоссе они были недалеко. А свернул он, поскольку  табличка
на перекрестке обещала красивый вид.
   Он вышел из машины, гребень горы был отсюда не более чем в пяти мину-
тах ходьбы.
   - Хотите пойти со мной, нинита? - обернулся он к машине.
   - Buena idea. - Она достала из своего дорожного мешка  фотоаппарат  и
надела соломенную шляпу.
   Два дня назад он подобрал ее на дороге, не помнил  уже,  перед  каким
городом, названий городов он теперь по большей  части  не  замечал.  Она
стояла с красным дорожным мешком у ног и махала ему  соломенной  шляпой.
Маленькая, смуглая, но волосы довольно светлые, очевидно, среди ее пред-
ков было меньше индейцев, чем это привычно для здешних  мест.  В  вырезе
расстегнутой блузки он разглядел золотой крестик. Не спросил, как ее зо-
вут, куда путь держит. Надеялся, что  она  не  из  тех  девиц,  которые,
пользуясь машиной, не устают при этом горячо ратовать за чистоту воздуха
и воды. Она села рядом, поблагодарила и спросила, куда он едет.
   Он сухо ответил, что едет по торговым делам.
   - Чем вы торгуете? - поинтересовалась она.
   - Красками.
   Девушка испытующе посмотрела на него.
   - Ага, - сказала она, - возможно, я вас знаю. По фотографии. Но  ведь
вы иностранец?
   - Нет, - он сам не понимал, почему ей отвечает, - хотя да, родился  я
не здесь.
   - А где?
   - О той стране вы, наверное, никогда не слышали.
   На этом она прекратила расспросы, сообщила, что  изучает  историю,  а
сейчас возвращается домой и ей еще предстоит проехать более тысячи кило-
метров. Слово "домой" неожиданно его растрогало. В последнее время такое
случалось с ним все чаще, особенно сильные чувства вызывали у него  вос-
поминания о давно утраченном родном доме, о детстве и людях, давно умер-
ших, убитых на войне, тоже уже давно минувшей. Он мог спросить у  девуш-
ки, где находится ее "дом", но ее "дом" не мог иметь ничего общего с его
"домом", а значит - не интересовал его. Он ехал по дороге,  которую  сам
выбрал, а когда их пути разойдутся, девушка покинет машину.
   Вечером он остановился перед мотелем и спросил у девушки, где она бу-
дет спать.
   Она пожала плечами и показала рукой куда–то в сторону начинавшейся за
дорогой пустоши. Он заплатил за ее ночлег,  смущение  девушки  было  ему
приятно, пригласил он ее и на ужин. Но ужинать она отказалась. Потом  он
видел с террасы, как она сидит на скамейке и жует сухую  кукурузную  ле-
пешку. Ее дело. В своем номере она наверняка заперлась, но ему и в голо-
ву не приходило домогаться ее внимания. Наутро она стояла со своим крас-
ным мешком неподалеку от его "форда". Он открыл дверцу и кивнул, пригла-
шая ее в машину. Пока ехали, обмолвились лишь двумя–тремя фразами. Когда
в полдень он остановил машину перед рестораном, она приняла  приглашение
на обед. Он предложил ей выбрать все, что ей нравится,  но  она  выбрала
такос - самое дешевое блюдо. Ее дело.
   Когда проезжали мимо маленькой церкви, перед которой стояла кучка се-
лян, он заметил, что она перекрестилась. И понял: сегодня воскресенье.
   - Не хотите зайти в храм?
   - Я не могу вас задерживать, или вы тоже зайдете?
   - Я еврей, - сказал он. - К тому же не верую в Бога.
   - Es terrible, - испуганно произнесла она. Это могло относиться как к
первой части его сообщения, так и ко второй, а могло и к обеим. Но какая
разница...
   Остановив машину, он сказал:
   - Идите, я подожду.
   - Volvere dentro de poco.
   Она исчезла в церкви, а он тем временем стал листать специальный жур-
нал.
   Когда–то в молодости он жил в непрестанной спешке, тогда он  вряд  ли
стал бы ждать девушку, совсем чужую, с которой его ничего не  связывало,
но теперь время бежало так быстро, что порой казалось, будто оно  совсем
остановилось, да и куда было спешить, он, пожалуй,  достиг  всего,  чего
мог достичь, и больше ждать было нечего, разве что эту девушку, с  кото-
рой его ничего не связывало.
   Теперь они молча шли по каменистой тропке, окаймленной мелкими какту-
сами пейоте. Он отломил кусочек сочной мякоти и стал медленно жевать ее.
Шел неторопливо, в разрежен