мир. Быть может, озеро собирало в линзу штилевых вод свет звезд и отбра-
сывало под ноги.
   Кажется, не думал ни о прошлом, ни о настоящем,  ни  о  будущем.  Сил
хватало только на то, чтобы гнать и гнать себя  вперед.  Брезент  содрал
кожу на коленях до ощущения мокроты, но расстаться со штанами я  не  ре-
шился. Тем более что главная боль спустилась ниже. Морские "гады" носят-
ся не с портянками, как сапоги в презренной пехоте, а с носками.  Желез-
ная яловость ботинок не амортизировалась носками и терзала щиколотки по-
чище брезента робы.
   На двенадцатом километре я понял, что наступает каюк, что надо  отле-
жаться, спуститься к озеру и попить. До этого запрещал себе думать о во-
де, потому что знал: пить нельзя.
   И вот когда я остановился, чтобы собраться с силами и съехать с насы-
пи к Имандре, то увидел винтовку.
   Боевая подруга торчала из кучи запасного гравия прикладом  вверх,  на
треть воткнувшись в кучу стволом. До винтовки было шагов  десять.  Я  не
стал их делать. Я съехал на заду с насыпи, подполз к урезу воды и  опус-
тил башку в чуть колыхающуюся волну. Потом расшнуровал  и  снял  "гады".
Носки были сочными от кровищи. Стаскивать их я не стал - было больно.  Я
сунул ноги в Имандру, которая спасла меня  привиденческим  светом  своих
вод. Но в первую очередь-то спас меня, ясное дело, полковник Соколов.
   Кажется, я заплакал, потому что после напряжения сразу наступил  спад
и я ослабел физически и духовно.
   Штиль был над озером. Черное зеркало. Но вода все-таки  чуть  колыха-
лась. И шорох время от времени прокатывался вдоль берега. И  мощные  де-
ревья за насыпью тоже пошевеливали черными вершинами с древесным шумом.
   Я первый раз в жизни был ночью в тайге.
   Из черного зеркала озера торчали под берегом белые  глыбы.  Казалось,
они тоже шевелились. От жути и  одиночества  или  просто  остывая  после
кросса, я затрясся мелкой дрожью. Ведь, кроме мокрой от пота  тельняшки,
на мне ничего не было. И вообще, следовало начинать обратное движение  -
еще двенадцать километров по шпалам, по шпалам.
   Более истертую ногу я обмотал носовым платком, штаны засучил выше ко-
лен и выбрался на насыпь. Вытащил и обтер рукавом тельника винтовку, па-
ру раз щелкнул затвором, убедился, что все с затвором в порядке,  загнал
патрон в патронник на всякий пожарный случай и сразу  почувствовал  себя
не таким уж и одиноким в ночи Кольского полуострова. И тогда вспомнил  о
наличии махры в кармане. Это было замечательно сесть на рельсу, свернуть
закрутку и закурить горячую махру, когда между  стертых  коленок  зажата
винтовка.
   За все это время мимо не прошел ни один поезд, а тут рельса подо мной
начала подрагивать и я увидел в чуть уже сереющей тьме свет фары.  Катил
тепловоз, но без состава.
   Мне продолжало везти!
   Я вскочил, поднял над головой винтовку, и принялся отплясывать на пу-
тях индейский танец, и, конечно, орал что-то. Кто мои орания  мог  услы-
шать? Но дикую фигуру в засученных штанах, в тельняшке  и  с  винторезом
над башкой машинисты заметили. И остановили тепловоз, и взяли  на  борт.
Когда я полез по ступенькам-лопаткам в будку, кто-то решил бедолаге  по-
мочь и схватился за штык, подтягивая вверх. И я чуть обратно  не  спрыг-
нул, ибо в измученном сознании это представилось покушением на винтовку.
   Да и патрон был в патроннике, а свернуть курок на стопор я от возбуж-
дения и удачи забыл. Ствол же смотрел прямо в лоб моему чумазому помога-
телю.
   Оказалось, что по селектору было сообщено кому положено  на  перегоне
между станциями Хибины и Апатиты, что где-то там болтается не беглый ка-
торжник, а военнослужащий, выполняющий спецзадание. Это полковник  Соко-
лов предусмотрел. Очень мудро. Потому что только на борту тепловоза, ко-
торый развозил по линии смену железнодорожных работников, я понял,  что,
кроме щепотки махры, в карманах у меня ничего, включая хоть одну  копей-
ку, не было. Зачем военнослужащему деньги?
   Ребят с тепловоза не запомнил. Даже где я там сидел, не  помню.  Зато
отлично помню, как ныл про брошенные где-то бушлат и рубаху  и  про  то,
что с меня за казенное обмундирование высчитают всю отпускную получку. И
бушлат ребята обнаружили, и притормозили, и кто-то за ним слазил.
   ...И пусть солдат всегда найдет У вас приют в дороге - Страны любимой
он оплот В часы ее тревоги...
   Рубаха осталась в тайге на радость путевому обходчику.
   В Апатитах дежурный по станции подсадил в первый же пассажирский  по-
езд в общий вагон на третью полку. Жрать хотелось  мучительно.  Буханка,
оставшаяся на земле, так и торчала перед глазами. Но я быстро вырубился,
обняв винтовку и застегнув поверх нее бушлат на все пуговицы.
   В Кандалакше милицейский патруль наконец-то обнаружил одного подозри-
тельного беглого, да еще с винтовкой и на третьей, безбилетной полке.
   Проснулся я от света фонарика, направленного в физиономию, и довольно
крепкого тумака. И конечно, кто-то из патрульных ухватился за  винторез.
Вероятно, это были тренированные самбисты, регбисты и боксеры, но я пло-
хо соображал после пережитого и принялся лягаться и отбиваться  с  такой
беззаветной и неукротимой энергией, что они отступились, и тогда провод-
ник объяснил им что к чему.
   И я поехал дальше.
   И догнал эшелон еще до Ленинграда - продолжало везти. Вернее,  сперва
я его еще и обогнал. Эшелон стоял на полустанке Валя, а пассажирский по-
езд там не остановился.
   ...Легким именем девичьим Валя Почему-то станцию назвали...
   В этой книге впереди еще достаточно невероятных встреч и  совпадений,
потому скажу только, что на полустанке Валя в августе сорок первого,  то
есть ровно за десять лет до того, число в число, наш поезд,  следовавший
в Ленинград, разбомбили и в упор расстреляли немецкие самолеты. Брат был
ранен осколком бомбы, а я и мать отделались смертным ужасом.
   Двадцать четвертого августа пятьдесят первого года я  промчался  мимо
полустанка Валя и полковника Соколова, радостно-торжествующе  размахивая
бескозыркой из открытого окна.
   Во Мге вылез, и часа через два подошел час расплаты.
   Я поднялся в штабной вагон и по всей форме, но сияя полной луной, до-
ложил, что курсант такой-то винтовку нашел и прибыл для дальнейшего про-
должения караульной службы.
   Строевая машина, которая только что поставила  ради  меня  судьбу  на
кон, взяла винтовку, вытащила обойму, с облегченным вздохом подкинула ее
на ладони - все патроны были целенькие. А в те времена  и  утрата  одно-
го-единственного патрона считалась преступлением.
   - Молодец! Теперь чепухой отделаешься, - сказал полковник Соколов.  -
Двадцать суток простого ареста после прибытия в училище. Можете идти!
   - Есть двадцать суток ареста! - сказал я, переставая излучать  лунное
сияние.
   Единственный в году отпуск предстояло провести на гарнизонной  гаупт-
вахте в некотором удалении от мамы и любимой. А  я-то,  догоняя  эшелон,
думал, что полковник преподнесет мне конфетку на блюдечке за  героизм  и
самоотверженность при выполнении столь боевого задания!
   В части мой "подвиг" докатился до ушей адмирала Никитина - начальника
училища. И я первый раз в жизни сподобился разговаривать с адмиралом.  И
даже в его кабинете.
   Не знаю, как в армии, а на флоте рядовые знают  о  высшем  начальстве
только то, что успевают сами пронаблюдать. Никаких биографических  спра-
вок рядовым об адмиралах не сообщают. Где он служил, чем занимался, ког-
да и где родился - тьма над Имандрой. Быть может, в целях конспирации  и
секретности, а может, из традиции скромности...
   Про адмирала Никитина я ровным счетом ничего не знал. И видел-то  на-
чальника только из строя в щель между впереди торчащими  стрижеными  за-
тылками.
   Непроницаемое, тяжелое лицо, по-монгольски желтоватое.  Лицо  сфинкса
перед Академией художеств. Небольшого роста, но плотный и широкий  туло-
вищем.
   Через много лет я наткнулся в книге  моториста  1-й  Краснознаменной,
ордена Нахимова I степени бригады торпедных катеров Валентина Сергеевича
Камаева на такие слова:
   "23 февраля 1937 года командир дивизиона  капитан  3-го  ранга  Борис
Викторович Никитин сообщил, что мы будем служить в особом дивизионе тор-
педных катеров, оснащенных новейшей военной техникой, позволяющей атако-
вать корабли противника, не имея на борту людей,  а  выводить  катера  в
атаку будут специальные самолеты, с которых им будут выдаваться  команды
по радио. Очень часто место оператора в  самолете-водителе  занимал  сам
командир дивизиона Борис Викторович Никитин - удивительный энтузиаст но-
вейшей военно-морской техники..."
   Вот перед лицом этого энтузиаста мы с полковником Соколовым вместе  и
предстали, ибо были вызваны к нему "на ковер".
   Разговор получился короткий:
   - Полковник, как вы этого фокусника накажете?
   - Двадцать суток простого ареста с содержанием на гарнизонной  гаупт-
вахте, товарищ адмирал!
   - Вместо отпуска, получается?
   - Так точно, товарищ адмирал!
   - Куда ты собирался ехать в отпуск?
   - Никуда, товарищ адмирал, я здешний, ленинградец.
   - Мать жива?
   - Так точно, товарищ адмирал!
   - Десять суток, полковник. Пусть мать повидает.
   - Есть десять суток, товарищ адмирал! - сказал полковник  Соколов,  и
мы с ним повернулись налево кругом и парадным шагом выкатились из парад-
ного адмиральского кабинета.
   Борис Викторович Никитин прошел всю войну на самом отчаянном и  дерз-
ком - на торпедных катерах. Затея же с управлением катерами по  радио  -
заводка двигателей, их реверс, маневрирование, торпедный залп, постанов-
ка дымзавесы при отходе - в боях проверена не была. Но  не  потому,  что
аппаратура и отработка применения ее были  плохи.  Просто  господство  в
воздухе принадлежало длительное время противнику, и он  сбивал  летающие
лодки типа МБР-2 (морской ближний разведчик, модель вторая), с борта ко-
торых должно было осуществляться управление катерами. Не в этих деталях,
однако, суть дела и суть адмирала Никитина. Ведь  в  основе  идеи  лежит
главный закон лучших русских флотоводцев - победа малой  кровью!  Сохра-
нить родные души, уберечь матросов и лейтенантов от любого лишнего  рис-
ка.
   Как все это сочетается с "Мать жива? Десять суток, полковник..."!
   Процедура посадки на губу, оформление ее, была весьма  бюрократически
занудна. Поглядите, сколько надо было собрать  резолюций  и  отметок  на
"Записке об арестовании":
   "29 августа 1951 года. Номер роты - первая. Звание и должность - кур-
сант. Кем арестован - командиром курса. Причина ареста - нарушение Уста-
ва гарнизонной караульной службы. На какой срок и вид ареста - 10  суток
простого".
   Наискосок: "По состоянию здоровья может отбывать наказание на  гаупт-
вахте. Майор..."
   "Принят на ГГВ 29 августа в 16.15. Подлежит освобождению 8 сентября в
16.15. Горячую пищу давать - ежедневно".
   "Приложение: Справка о мыльном довольствии. Арестованный удовлетворен
мыльным довольствием за август 1951 года. На мытье в бане - 120  гр.  На
стирку белья - нет. На туалетные надобности - 400 гр..."
   Куда мы девали такую массу мыла?..
   Продавали мешочникам возле Балтийского вокзала.
   На обороте: "В бане был 28.08.51. На арестованном состоят вещи: лента
ВМС - 1, тельняшка - 2, кальсоны - 1, трусы - 1, ремень с  бляхой  -  1,
ботинки яловые - 1, носки - 2..." и т. д. и т. п.
   ...Чтобы оформить справки и резолюции  и  дождаться  оказии  в  баню,
пришлось потратить двое суток. А отпуск-то летит, ребята разъехались,  и
ты валяешься в пустом кубрике.
   В город арестованного даже добряк Дон-Кихот не выпустит. И  маме  уже
отписал, что среди лучших из лучших отправлен в  секретную  командировку
за границу и мама должна гордиться замечательным сыном и его боевыми ус-
пехами.
   Ленинградская гауптвахта в те годы находилась на Садовой улице  впри-
тык к площади Искусств. Здание губы не дотянуло сотни  метров  до  того,
чтобы вылезти на эту замечательную площадь фасадом.
   Приятно, сидя на губе, сознавать, что рядом стоит  вдохновенный  Пуш-
кин, рядом оперетта, Русский музей, Филармония и шикарный  отель  "Евро-
пейская". Или нет, Пушкина тогда еще не было...
   Хорошее место для размышлений о соотношении искусства и жизни, красо-
ты и решеток галерей внутреннего двора гауптвахты! Эти  галереи  тянутся
вдоль каждого этажа, и путь в коридор, из которого ты  уже  попадаешь  в
камеру, обязательно пролегает по ним.
   Ты идешь без ремня и без шнурков на "гадах" - очень  эстетичный  вид.
Позади, гремя связкой ключей, следует мичман-надзиратель.
   Морда у него зверская, но, как помню, он был даже добродушен. Во вся-
ком случае, не злобен, а вернее всего - индифферентен.
   Мичман-надзиратель - штатный работник исправительного заведения,  ему
уже все надоело, и он уже видел все и вся на этом свете, кроме  Русского
музея и Филармонии. Он видел настоящие и  поддельные  истерики,  хамство
смелых и наглую трусость, и трусость слезливую, и слышал смертные угрозы
и жалкие заискивания - всего не перечислишь.
   А вот караул сменяется каждые сутки.
   Я и сам бывал на карауле гарнизонной гауптвахты раньше. Караул назна-
чается из воинских частей города  по  очереди.  С  тем,  чтобы  возможно
большее число воинов воочию ощутило то, что такое гауптвахта и  как  там
весело. Чаще в караул назначают курсантов - будущих офицеров.
   Выводить арестованных по нужде, или делать "шмон", то есть обыскивать
камеры в поисках махорки и спичек, или осуществлять подъем воинов в пять
утра, выдергивая из-под упрямых и бесстрашных матросов "самолеты", -  не
очень-то приятное дело. ("Самолет" - пляжного типа лежак, но на  ножках.
Ног две и только на хвостовом конце фюзеляжа. Головной торец укладывает-
ся на узенькую, в две ладони, скамью, которая идет по периметру  камеры.
Скамья сделана узкой, чтобы ты на ней не засиживался. "Самолеты" же пос-
ле сигнала побудки уносятся из камер.) Служить на  гауптвахте  нештатно,
то есть стоять там суточный караул, на мой вкус, еще  хуже,  нежели  там
нормально сидеть. Ведь к профессии, не исключая тюремщика, надо  привык-
нуть, а разве за сутки привыкнешь обыскивать, например, людей? Попробуй-
те сделать это хотя бы в шутку с приятелем. Потому наиглавнейшее, о  чем
думаешь, когда прутья и переплетения стальной решетки  галереи  мелькают
слева по борту, а по корме звенят ключи мичмана-надзирателя, это простой
вопрос: с кем окажешься в камере? Набьют тебе коллеги  рожу  для  начала
или пронесет? А побить могут, если в  камере  окажется  хронический  ша-
лун-матросик, от которого ты отбирал папиросу  полгода  или  год  назад,
когда был выводящим.
   Но мне продолжало везти.
   В камере оказались двое старшин второй статьи. Они продемонстрировали
отличную строевую выучку и выправку, когда вскочили и  стали  по  стойке
"смирно" при появлении в дверях мичманюги со зверской мордой. Они сдела-
ли стойку получше медалированного овчара на собачьей выставке.
   Как только дверь захлопнулась и замок щелкнул,  старшины  уселись  на
пол камеры и продолжили прерванную мичманским вторжением игру. Они  даже
не поинтересовались, протащил ли я курево или спички.
   Скоро выяснилось, что арестанты имели то и другое в изобилии,  потому
и не поинтересовались.
   А я, используя опыт караульного и выводящего, зашил в штаны -  сукон-
ные второго срока, то есть в уже вытертые и выношенные, как мои коленки,
штаны, - спички, обломок чиркалки и курево. Не будем  уточнять,  куда  и
как я это запрятал, - вдруг новичок-надзиратель прочитает.
   Играли старшины в занятную и самобытную игру. Увы, мало кому ныне она
доступна. Для игры необходим дощатый пол, а у вас паркет.
   Два игрока садятся на одну и ту же половую доску в разных концах  ка-
меры на максимальном удалении друг от друга, широко раскинув ноги в сто-
роны.
   Игровой инвентарь - тяжелый шар, слепленный из  хорошо  пережеванного
черного хлеба низшего сорта. Шар закаменел и будет,  пожалуй,  потяжелее
бильярдного.
   Характер игры военный. Надо поразить наиболее уязвимое место  партне-
ра. При этом вы не имеете права бросать шар. Он должен катиться по  дос-
ке, ни разу не подскочив на ней.
   Для определения точности попадания не нужно ни видеотелемонитора,  ни
другой сложной финишной современной техники. Если попадание  точное,  то
партнер в автоматическом режиме, без всякого участия подлого  и  лживого
сознания, восклицает: "Ой!!!" Потом он некоторое время матерится, с  не-
поддельной опять же злобой и азартом перебрасывая шар из руки в  руку  и
прицеливаясь для обратного отомстительного броска.
   Продолжительность игры ограничена только крепостью нервов партнеров и
их, так необходимой на флоте, выдержкой.
   Вопросы генетической наследственности в те времена еще не мучили наши
умы и не мешали спать по ночам, ибо гены еще были зловещим бредом  миро-
вой буржуазии и космических космополитов. Потому я и  принял  участие  в
игре.
   Без шуток: очень сложная и азартная игра! Надо обладать большим  опы-
том, чтобы пустить шар строго по доске, ибо если шар чуть захватит  стык
с соседней доской и при этом попадет противнику в ногу, то партнер полу-
чает право на двойной бросок. Тут даже не только опыт нужен,  но  и  та-
лант, и искусство. Я вышел из игры довольно быстро. Потому что у меня не
оказалось ни первого, ни второго, ни третьего.
   В силу этого я на следующие сутки попросился на работу. Не знаю,  как
ныне, а в сентябре пятьдесят первого года арестованные  простым  арестом
могли работать, а могли и не работать - по собственному желанию.
   Мои коллеги пачкать руки грязной тачкой не хотели, а  я  каждое  утро
отправлялся к Красненькому кладбищу - мы  строили  трамвайную  линию  на
Стрельну.
   В шесть утра на Садовой  улице  возле  губы  останавливался  грузовой
трамвай с двумя прицепами-платформами. Мы залезали на платформы и громы-
хали через пустынный еще и спящий город в Автово.  Утреннее  путешествие
мне даже нравилось. Но вот вечернее - нет. Любой  прохожий  мог  увидеть
меня на открытой трамвайной платформе, а известно, что Ленинград отлича-
ется от всех городов планеты еще и тем, что каким-то  чудом  среди  трех
миллионов жителей на каждом перекрестке встречаешь знакомого, даже  если
знакомых у тебя жалкая дюжина. И я боялся: до матери докатится,  что  ее
сын не в спецзагранкомандировке, а просто-напросто копается  в  земле  и
костях возле Красненького кладбища - трамвайная  линия  прихватила  край
сровненного с пустырем многие  годы  назад  захоронения.  И  экскаваторы
иногда выбрасывали на свет божий останки наших предков. А мы разравнива-
ли грунт лопатами и укладывали на подготовленное полотно шпалы.
   Первые дни сентября, чудесная погода, листья  только-только  начинают
облетать с деревьев, загородный воздух, ветерок с залива, запах смолы от
свежих шпал, шорох камышей в придорожных болотах и иван-чай на пригород-
ных свалках, и добрые женщины - дорожные работницы, с которыми мы таска-
ли шпалы в одной упряжке.
   Они по русской древней традиции жалели арестованных матросиков и, хо-
тя сами существовали впроголодь, делились то молоком, то хлебом.
   ...И пусть солдат всегда найдет У вас приют в дороге...
   Кто мог из арестованных матросиков, платил им по  наличному  счету  в
кустах ивняка и среди могил Красненького кладбища. Вероятно, вы понимае-
те, чего даже больше хлеба хотелось  женщинам-работягам  в  послевоенные
времена.
   Часовые в таких случаях не замечали исчезновения должника с зоны. Са-
мые отчаянные из ребят этим пользовались и даже срывались в самоволку  в
город на часок-другой. Круговая порука действовала безотказно,  и  норму
должников и самовольщиков дорабатывали менее  отчаянные,  проклиная  при
этом и себя, и самовольщиков.
   Начали снижение. Быстро нынче летают воздушные лайнеры...
   Самое тягомотное на гауптвахте - воскресенья, когда не возят на рабо-
ту. Тогда в обязательном порядке положена прогулка. Она в том,  что  вас
выводят из ка