елает исключения.  Ко-
нечно, радуется его прибытию, но лает с подвывом и осуждением.
   Саныч из тех нормальных людей, которые могут и любят выпить,  но  под
хорошую закуску и только по субботам. Пить по заказу он не умеет.  Порт-
фель газа, которым его снабдил Фомич и с помощью которого он выбил  нуж-
ную бумажку, потребовал соучастия в истреблении газа.
   И при помощи Шерифа я узнал об этом еще до того, как грузовой  помощ-
ник ступил на трап.
   Обозленный бесконечными хождениями по канцеляриям с протянутой рукой,
уставший и весь даже какой-то посеревший от неплановых выпивок,  Дмитрий
Александрович принимать бразды правления у старпома  отказался,  ибо  по
графику его суточная стояночная вахта закончилась. При этом он записал в
черновой судовой журнал по часам и минутам все свои похождения с  указа-
нием фамилий и должностей лиц, у которых побывал по приказанию капитана,
и сформулировал эти приказы.
   - С волками жить - по-волчьи выть, - объяснил он мне свои манипуляции
с судовым журналом, явившись за псом.
   - Садись, забулдыга, - приказал я. - Сейчас будешь нашатырь глотать и
соллюксом облучаться.
   Саныч внимательно рассмотрел себя в зеркале над умывальником, пригла-
дил непокорные седеющие кудри и заявил, что до соллюкса далеко,  но  так
как ему хочется поцеловать Шерифа в морду, то это  означает,  что  Устав
был в некоторой степени нарушен; зато бумажка оформлена  просто  замеча-
тельная, и Фомич ее поцеловал взасос, как Сусанночку-пышечку.
   И я почувствовал, что Саныч уже сам, но незаметно для себя втягивает-
ся в азартную игру выбивания бумажек, ему уже нравится, что  он  бумажку
выбил.
   Саныч встал в позу и продекламировал из чартера (договора на перевоз-
ку груза):
   Судно обеспечивается
   палубным грузом, Перевозимым на риске
   фрахтователя, Но в количестве того,
   что может быть уложено разумно И перевезено судном
   сверх такелажа
   снаряжения,
   припасов и инвентаря!
   - Аминь, - сказал я. - Но мне не нравится  эта  формула:  "С  волками
выть..." И что ты какие-то записи стал в журнал делать, тоже не  нравит-
ся.
   - А если я погрузку даже в бинокль не наблюдаю третьи сутки?  А  если
нас прихватит в Карском? - вопросил Саныч, не удержался, подбросил  виз-
жащего Шерифа к потолку и чмокнул в морду. - А если  караван  улетит  за
борт? Мне под суд идти? Или запрут на Австралийско-Новозеландскую  линию
третьим помощником, по семь месяцев рейс, - и будешь шататься,  как  под
наркозом... А у меня два огольца растут, и у жены смещение диска в  поз-
воночнике, корсет носит.
   - Не идет вам, Дмитрий Александрович, на один уровень со Спиро стано-
виться.
   - Ах, бросьте! Все в нас запрограммировано. И нечестность.  И  добро.
Когда, предположим, я совершаю честный поступок, то это не я,  -  сказал
Саныч, подошел к окну и продолжал, уже наблюдая  за  погрузкой  носового
каравана: - Кто-то во мне велит: "Делай так!" Или: "Не бойся - все боят-
ся! Ну, убьет тебя, ну и что? Иди на него! Не бойся!" Но все это - не я.
Очень неприятное ощущение! Очень! Наша запрограммированность на  хорошее
или дурное злит меня больше всего, больше насилия любой внешней  власти.
Вы на таком себя ловили?
   Конечно, я про эту запрограммированность думал, и в последний раз не-
давно совсем - в Певеке, но не так четко формулировал. Обычно я ее вспо-
минаю, когда к смерти себя готовлю, к тому,  чтобы  в  последние  минуты
достойно себя держать. И гадаю: будет тебе тогда внутри говорить  кто-то
"другой" или тут уж ты голеньким, совсем самим собой останешься?..
   Всю ночь судно переваливалось с борта на борт. Не много - градуса  на
два-три. Это можно было объяснить неравномерностью работы  судовых  бри-
гад: одна бригада быстрее работает, но по неопытности большую часть гру-
за укладывает только на один борт - вот и крен.
   Около пяти утра позвонил Фомич и попросил  явиться  на  совещание.  Я
отправился в шлепанцах.
   Капитан же сидел в форме. У него уже был стармех. Ждали старпома. Фо-
мич молчал. Сидел как истукан. Впервые я видел его таким сурово-сосредо-
точенно-серьезным.
   Явился Стенька Разин.
   Фомич наконец открыл рот, подправил пальцем вставную челюсть и объяс-
нил, что собрал нас по чрезвычайному поводу:  старпом  без  его  личного
разрешения прекратил принимать груз и, мало того, сразу  начал  заводить
на караван найтовы, и к данному моменту караван в  корме  уже  полностью
закреплен.
   - Я, значить, двести кубов под всяким, значить, соусом,  но  отфутбо-
лил, отбил, - говорил дальше Фома Фомич тихим, но зловещим в тихости го-
лосом и загибал пальцы, - это, значить, раз. Второе.  Под  соусом,  зна-
чить, лиственницы еще двести кубов нам списали. А план-то был  пять  ты-
сяч. Значить, должны взять четыре тысячи шестьсот кубов.  Душу  вон,  но
должны. Фомичев если что обязан сделать, то и сделает.  Прошу,  значить,
извинения, что обязался сделать, то уж это Фомичев сделает по честности.
Теперя выясняется, что у нас на борту всего четыре тысячи четыреста  ку-
бов, а старший помощник начал найтовы класть и у меня не спросил; беспо-
коить, объясняет, меня не хотел, чтобы я, значить,  отдохнул  хорошо.  А
экипаж что? Экипаж-то без премии остается. Такой рейс делаем, люди рабо-
тают - хорошо там или плохо, но пароход-то дышит, значить, а  экипаж  за
невыполнение плана без премии сядет. Я людей  на  выходные  гонял,  они,
значить, пошипели, но осознали, и вот им такой гутен-морген. Баржи, сла-
ва богу, по ночному делу от борта еще не отошли. Я, значить, их успел за
хвост ухватить и с диспетчерами связался. Приказываю: всем принять меры,
чтобы рейсовое задание душу вон - выполнить свайка  в  свайку.  Товарищу
Кролькову, как парторгу, обеспечить политическое настроение. Дублеру мо-
ему товарищу Конецкому возглавить отдачу найтовов  обратно  с  кормового
каравана. Старпом, коль он их наклал, пусть сам своими руками и откручи-
вает. Боцман с ним будет работать и два матроса. Этим сверхурочные  поо-
бещать. Сверхурочные оплачены будут из премии старшего помощника. Даю на
подготовку к продолжению, значить, погрузки один час. Все.  Все  свобод-
ные!
   "Во как Фомич завернул! Драйвер! Настоящий драйвер! - Так  восхищался
я, переодеваясь в каюте в рабочее платье. - И ведь каким  голосом  гово-
рил! Ни разу громкости не прибавил, все на тихом тоне..."
   И в тот же момент Фомич опять опрокинул меня навзничь способностью  к
неожиданным поворотам, ибо из каюты старпома, сотрясая тонкую  переборку
и мои барабанные перепонки, донесся чудовищный мат, который,  естествен-
но, никакая бумага не выдержит, потому оставляю только цензурные  слова,
а четырехточечные цезуры заполняйте соответственно мере своей образован-
ности: ".... Блоха беременная, почему остановил погрузку? Ага! Как паро-
ход закачался, так и полные штаны наложил?! .... Если очко старое  игра-
ет, собирай чемодан и уходи в бухгалтерию! .... Ничего сам  решиться  не
можешь! Ото льда бегал! Переросток старый! .... Сдохнешь ты скоро, скоро
сдохнешь! Со страху сдохнешь! .... Катись на берег, тебе сказано! ...."
   Фомич орал так, что сотрясалась не только переборка моей каюты и  мои
барабанные перепонки, но и баржи с досками у нас под бортами. Ей-богу, я
как раз сапоги натягивал, когда Фомич начал арию, и сразу ноги в голени-
щах застряли - ни взад, ни вперед. Куда там Шаляпину!
   До арктического рейса "Державино" работало на  отшлифованной,  трафа-
ретной линии на Гамбург и Антверпен. Там не могло случиться ничего  осо-
бенно неожиданного. Там экипаж терпел своих бравых начальников и  держал
дисциплину, ибо эти короткие рейсы выгодны в  валютном  отношении,  плюс
через каждые двенадцать дней - сутки дома. Там для Фомы Фомича  лучшего,
нежели Спиро, старпома и не нужно было: не пьет и сиднем сидит на  судне
в родном порту - красота! За последний год Фомич выдал верному  старпому
две денежные премии и повесил его на доску Почета. Думаю, они и внутрен-
не как-то сблизились, сжились, когда вместе выбирали какой-нибудь сверх-
перестраховочный курс по двадцатиметровым глубинам, имея осадку в  шесть
с половиной и еще завышая ее старательно и на просадку от скорости, и на
крен, и на опресненность воды. А в Арктике на  их  дружбу  или,  скажем,
близость обрушились льды, чужие и жесткие воли ледоколов, туманы  с  ме-
телью, непривычный лесной груз в пакетах и разложение экипажа, привыкше-
го к коротким и выгодным рейсам. Здесь от старпома  потребовались  воля,
знания, смелость, а Спиро боится не только льдов, но и людей  -  судовых
"низов", шхер и студиозов-грузчиков.
   К тому моменту, когда я преодолел голенища сапог и притопнул каблука-
ми, Фомич за перегородкой выдохся. Все-таки он не был настоящим  Шаляпи-
ным, который мог потрясать люстры и стены ночи напролет.  И  я  услышал,
как тонким голосом закричал Спиро:
   - Хорошо! Уйду! И каждый день на вас доносы писать буду! Каждый! Я не
позволю! Забываете, как за меня благодарность получили? Это я про  кровь
придумал, а вы примазались! - На этом он заткнулся, как будто  на  столб
налетел. Что там у них произошло, я только потом узнал, но вдруг  насту-
пила мертвая тишина.
   Суть же вопля Спиро заключалась в том, что, когда  он  объявил  почин
донорства, то первым, естественно, пришлось расстаться с кровью  экипажу
"Державино" во главе с капитаном, и Фомич  получил  свою  долю  газетной
славы.
   Итак, мы вышли в рейс, когда на судне  все  переругались,  перессори-
лись, оставив на берегу моториста и джинсы второго механика  и  недобрав
четырехсот плановых кубов (но полностью заменив эти кубы бумажками весом
в двадцать граммов). К этому надо добавить массу пустот в трюмах и  хре-
новую остойчивость.
   Повели нас вниз по Енисею те же веселые лоцмана, которые вели  вверх.
Но они сразу почувствовали атмосферу на судне и поскучнели.
   Да и вести судно вниз по могучей реке сложнее, нежели вверх.  Течение
прибавляет тебе скорости, но и уменьшает поворотную силу руля.
   Через три часа после отхода я сдал вахту Фомичу, спустился в каюту, и
так мне стало в ней тошно, что я открыл иллюминатор и вышвырнул за  борт
осенний букет, который еще недавно навевал романсовые настроения.
   Эстонцы называют морскую тоску Большим Халлем. Он иногда идет за  мо-
ряком, как злобный пес. Об этом прекрасно написал Смуул. Когда Халль на-
падает только на тебя одного, с ним еще можно бороться.  Помогает  рюмка
виски, музыка (но не рок-н-ролл, а океанская  мощь  глухого  Бетховена),
треп легкомысленного соседа, эпическое  спокойствие  слепого  Гомера.  И
дельфины еще очень хорошо помогают. Они гоняют Большого Халля по  морям,
как сидорову козу. Он их боится, как слоны мышей. Знаете, мыши  перегры-
зают слонам нежную кожу между пальцами ног. И потому слоны ужасно  мышей
боятся. Так Халль боится лукавых дельфинов.
   Но вот если все судно охвачено Халлем, тут дело  хуже.  Тем  более  и
дельфинов в Енисее нет.
   Отправился к Андриянычу. Сидит и вяжет авоську. Значит, и его прихва-
тило. Он вяжет сеточки, если чем-то недоволен или долго нет  радиограммы
из дома.
   Оказалось, что кроме общесудовых дел у него есть и чисто машинные за-
боты. Очередь за топливом в Игарке оказалась  большая,  добрать  топлива
под завязку не удалось. Вообще-то, до Мурманска хватит с запасом, но...
   Решили позвать свежего человека - подвахтенного лоцмана и  чай  пить.
Чай-то дед заделал превосходный, но лоцман  оказался  человеком  веселым
только тогда, когда другие люди анекдоты рассказывают, а по сути  груст-
ным.
   Звать Митрофаном  Андреевичем,  закончил  владивостокскую  мореходку,
обплавал весь мир, надоело, вернулся на родину в Красноярск,  работал  в
"Енисейрыбводе"; после постройки ГЭС над рыбой  началось  такое  издева-
тельство, что ушел сюда в лоцмана; подумывает стать  смотрителем  маяка,
тянет к тихой жизни...
   Здесь он вытащил записную книжку, из книжки сложенную  вчетверо  жур-
нальную вырезку и дал нам прочитать. Вырезка из  журнала  "Англия".  Там
рассказывалось о британском каторжнике, отсидевшем три срока. Его приня-
ли на работу смотрителем удаленного маяка в диком месте. В интервью быв-
ший каторжник говорит: "Вы видите эти книги на полке? Там  написано  обо
всем. Если бы вам довелось встретиться со мной в тюрьме, то там  у  меня
было штук шесть книжонок про ковбоев и больше ничего. А  теперь  у  меня
книги про погоду, о морских птицах, поварские книги... Иногда люди,  жи-
вущие на берегу и ничего обо мне не знающие, говорят: "Не знаем, как это
он может там существовать. Ведь жить  там  -  все  равно  что  сидеть  в
тюрьме". А я в таких случаях с трудом держу язык за зубами. Моя тепереш-
няя жизнь совершенно не имеет ничего общего с пребыванием в тюрьме, ско-
рее - все наоборот".
   - Я этого типа понимаю, - сказал Митрофан Андреевич.  -  Везде  нынче
как-то шумно.
   За бортом проплывали опять уже безлесные берега, впереди ждало  вовсе
уж дикое устье Енисея, где тишины было по самую макушку, а этому  стран-
ному человеку и здесь было громко!
   На ночной вахте неунывающий Рублев попытался поднять нам  настроение.
Рассказал, вернее, исполнил с обычным блеском номер "Саныч и птички, или
Почему все радисты боятся Саныча". Но как-то "не прозвучал" номер. Пото-
му и здесь не буду пытаться передать имитацию Рублева. А суть в том, что
шикарный лайнер делал челночные круизные рейсы между Норвегией и  Порту-
галией. И каждый раз в холодной Норвегии на  теплоход  садились  воробьи
или какие-то другие маленькие и беззащитные птички. И каждый раз на под-
ходе к Лиссабону прилетал салазаровский кобчик и пожирал птичек. Так бы-
ло шесть раз. Саныч утверждает, что всегда это был один и тот же кобчик.
Или, может быть, сыч, но обязательно тот же самый. На седьмой раз  Саныч
потратил всю специально накопленную для этого валюту на примитивный дро-
бовик и заявил на отходе из Норвегии, что не даст больше кобчику или сы-
чу жрать беззащитных птичек на борту советского пассажирского теплохода.
На подходе к Лиссабону Саныч занял  позицию  на  пеленгаторном  мостике.
Когда рассвело, кобчик или сыч оказался тут как тут. И уселся на  клотик
мачты, чтобы оглядеться и выбрать самую аппетитную птичку. Саныч  шарах-
нул разбойника с первого залпа. Сыч-кобчик рухнул за борт. Вместе с раз-
бойником рухнула за борт и главная судовая радиоантенна, ибо Саныч прих-
ватил крупной дробью ее фарфоровые изоляторы...
   Странно устроены мужчины. Дмитрий Александрович не  любит  вспоминать
этот конфуз. Он, конечно, старается не показать этого, но мне  казалось,
что ему неприятно. Ну, так, как если бы вы промазали в тире  все  пульки
на глазах любимой.
   И нынче мое ощущение подтвердилось. После исполнения номера  Рублевым
он пробормотал:
   - Андрей, ты единственный человек на судне, которому не надо  следить
за порядком на рабочем месте - закрыл рот, и полный ажур!..
   В начале пятого ночи недалеко от Сопочной корги, где происходит расс-
тавание с лоцманами, в рубку поднялся Фомич, объяснил,  что  не  спится,
предложил мне идти отдыхать.
   Вахту ему я официально с удовольствием сдал, но в каюту не хотелось.
   В рубке была обычная кромешная тьма, оба лоцмана (уже со своими чемо-
данчиками); на штурманской вахте был Спиро и  торчал,  переживая  утрату
джинсов, десятки и моториста, второй механик.
   Все молчали.
   Вчерашние, нынешние, завтрашние заботы, тревоги  и  надежды  бесшумно
конвоировали теплоход "Державино" в Карское море.
   - Тимофеич,  звякни  боцману  на  бак,  -  приказал  Фомич.  -  Пусть
штормтрап проверит. И выброску чтоб не забыли привязать.  Это,  значить,
чье дело о веревке и спасательном круге думать? Мое или твое?
   Старпом не ответил. Молчал в углу, уперев лоб в стекло окна.
   - С какого борта вам трап? - спросил Фомич лоцмана.
   - С правого.
   Фомич убавил ход и поинтересовался:
   - Тимофеич, ты там оглох? Не видишь, лоцмана уже намыливаются?
   Совсем затих наш теплоход, едва трепыхалось в стальном чреве его  ус-
тавшее сердце.
   Было четыре сорок ночи.
   Старпом молчал.
   - Оглох он там, значить? Или характер показывает? -  гадательно  про-
бормотал Фома Фомич, разглядывая в бинокль черные близкие берега.
   - У вас, Фома Фомич, голосок-то посильнее шаляпинского, - заметил  я.
- Такую арию Тимофеичу спели, что и бегемот оглохнет.
   - На глотку не жалуюсь. Пожалуй, и ныне еще смогу  на  милю  звуковой
сигнал подать, - сказал Фома Фомич не без удовлетворения. - Бот подойдет
или сам "Меридиан"? - спросил он лоцманов.
   - Сам, - ответил кто-то из них.
   - Разрешите доложить? - спросил от руля Ваня.
   За рейс салага в значительной степени повытряхивал из волос и сено, и
солому. И уже даже начинает огрызаться на боцмана.
   - Чего тебе? - спросил Ваню Фомич.
   - Спит старпом. Нормально кемарит, - доложил Ваня с четкостью  Рубле-
ва.
   Да, такое с любым моряком может случиться. Раз -  и  вдруг  вырубился
человек, уперев рога в стекло рубки. Внешне все нормально: штурман креп-
ко стоит на ногах и внимательно смотрит вперед, а на деле  -  вырубился.
Так можно вырубиться и на несколько секунд, и на минуту, и на  пять  ми-
нут. Очень опасная вещь. Очевидно, для таких ситуаций психологи и счита-
ют полезными "маленькие аварии". Со мной такое происходило за жизнь  три
или четыре раза. Самое страшное, когда очнешься и осознаешь, что спал на
ходовой вахте, а у тебя под ногами несколько десятков человек  полностью
полагаются на твое внимание и предусмотрительность. Потому даже не  счи-
тается зазорным при таком состоянии вызвать капитана и попросить подмены
на часок, чтобы проспать затмение. Однако редко у кого из штурманов хва-
тает внутренней смелости признаться в грехе и позоре, срабатывает  само-
любие, в результате лишние, бессмысленные аварии.
   - Это что, значить, получается? - вопросил окружающую тьму  Фома  Фо-
мич. - Он кемарит, а мы здесь вкалываем? Тсс! Тихо! Я ему сейчас в  сно-
видении такое кино покажу! Тихо! Ваня, бери ратьер и бегом на бак! Скажи
боцману, пущай все три огня врубит и на рубку направит. Викторыч,  стань
пока на руль.
   - Чего боцману сказать-то? - не понял Ваня.
   - Цыц! Не ори, - сказал Фомич. - Тот сам догадается.
   У ратьера - ручного фонаря - красный, зеленый и белый огонь. Если  их
все разом включить и направить с бака на мостик, то получится  картинка,
очень похожая на огни судна, идущего прямо тебе в лоб.
   Боцман у нас с юмором, имеет солидное брюшко, но утверждает,  что  от
работы на лесовозе "Державино" так ужасно истощал и похудел,  что  может
спрятаться от любой погранзаставы или даже таможни за обыкновенной шваб-
рой.
   Ваня взял фонарь и отправился на бак.
   Я много раз говорил, что милое и лукавое хулиганство взрослых мужчин,
работающих тяжелую работу, таит в себе не меньше обаяния, нежели  таится
его иногда в прекрасной игривости молодой девушки.
   Но здесь назревало что-то не то.
   Кажется, и лоцмана это "не то" почувствовали.
   Пока Ваня преодолевал на пути в нос баррикады лиственно-соснового ка-
равана, потенциальный отшельник  и  пустынник  Митрофан  Андреевич  тихо
рассказал мне, как еще в те времена, когда он плавал на Дальнем Востоке,
назначили к ним на судно четвертого штурмана. "Ну, прямо-таки мальчишка,
вовсе мальчуган, вроде Тома Сойера. Отходили с Охотска. На рейде шлепну-
ли якорь, "добро" ждем на окончательный  выход.  "Добро"  все  не  дают.
Ночь, мальчуган и закемарил в рубке. Капитан заметил. Но спокойный такой
мужчина. "Давайте, - говорит мне, - на крыло удалимся,  пусть  судоводи-
тель отдохнет, коль минутка выпала свободная, не  будем  его  разговором
тревожить". Мы удалились, треплемся, "добро"  ждем,  его  все  не  дают.
Мальчуган свои минуток пятнадцать ухватил,  проснулся  и  видит  ужасную
картину - прямо на кучу огней его пароход прет. А это  "Советский  Союз"
на рейд втягивался. Малец огляделся, а в рубке-то пусто!  И  у  штурвала
никого! Он прыг к штурвалу, одной р