любовью к  юноше.  Но  и
тут я все еще колебалась, обнаружить ли то, что  внезапно  ощутила  в  душе,
созерцая его обнаженного и прекрасного при слабом свете,  проникавшем  через
тонкий полог, и про себя твердила: "Что, что удерживает  тебя?  Приди  же  к
нему, обвей томными руками его нежную шею". А он  тем  временем  ждал  моего
ответа и наконец, видя, что я  молчу,  вопросил:  "Каков  твой  приговор,  о
госпожа? Пронзит ли мою грудь холодное острие или согреют твои объятья?"
     Устрашенная, я отбросила холодность и ринулась к нему  на  другой  край
ложа. Выхватив у него проворной рукой острый нож, я обняла  его,  много  раз
поцеловала и заключила:
     "Юноша, дух  мой  отступает  пред  натиском  богов,  твоей  смелости  и
красоты. Я навеки твоя, как тебе предрекли сны; едва ли  мне  надо  просить,
чтобы и ты был навеки моим, но если надо, то вот  я  тебя  прошу  быть  моим
отныне и навсегда".
     Он с радостью, страшными клятвами, поклялся мне в том, чего я  просила.
И тогда я, больше не колеблясь, удостоила его желанной награды; с тех пор он
мой и пребудет моим всегда, послушный мне и моим наставленьям. Так  я  стала
служить Венере, а видя, как она печется о своих подданных, я с  еще  большим
усердием чту ее как мою богиню; и тем ревностнее, чем дольше не решалась  ей
покориться. А,  для  того  чтобы  угодить  Калеону,  который  называет  меня
Фьяметтой, и в память о том, что до пашей любви он  увидел  меня  в  зеленых
одеждах, я с радостью одеваюсь только в зеленое; и еще в память начала нашей
любви и в вечную честь богини я радостно посещаю ее храмы.
     После этого ей оставалось только пропеть стихи, и она начала:

XXXVI

                     Венец бесценный Ариадны, словно
                     великий символ, с неба светит нам,
                     и он обещан мне не пустословно;

                     ко многим добродетельным делам
                     он вел героев; он подвиг Персея,
                     который пожелал его и сам,

                     Палладою научен, не робея,
                     убить Горгону, а минойский бык
                     был побежден уловкою Тесея.

                     Персей, победоносен и велик,
                     с освобожденной Андромедой милой
                     супружества счастливого достиг.

                     И Юний Брут с неслыханною силой
                     секирой сыновьям нанес удар,
                     дабы коварностью, ему постылой,

                     не предали свободу - божий дар.
                     Катон Утический и Цензор - оба
                     являли свету мужественный жар,

                     с младых ногтей труждаясь и до гроба,
                     дабы пресекся на земле порок
                     и миру зло не диктовала злоба;

                     их труд святой принес немалый прок -
                     Кипр с Утикой и с Ливией Ахайя
                     тому и подтвержденье и залог.

                     Был праведен Фабриций, отвергая
                     самнитов деньги, эллинов дары;
                     а жадный взял бы - сделка неплохая!

                     И речи Цицерона столь мудры,
                     и честь Эмилия, и жизнь Торквата
                     прославились премного в те поры,

                     и Сципион, стремившийся когда-то
                     венца достигнуть, - все сии мужи
                     влеклись к нему, хоть исподволь, но свято.

                     И в срок ему Дидона послужи,
                     когда ненужной сделалась Энею,
                     уплывшему в чужие рубежи,

                     и, может, поступила бы умнее,
                     и душу исцелила бы тогда,
                     и с исцеленной бы смирилась с нею.

                     И скорбная Библида никогда
                     от света б не отторглась, твердо зная,
                     что мир душа обрящет навсегда.

                     Так, вред себе немалый причиняя,
                     иные жизнь и скорбь свою клянут,
                     себя из жизни сами изгоняя.

                     Безумные! Неужто же от пут
                     и тягот нету лучше исцеленья?
                     Не лучше ль к мукам притерпеться тут,

                     чем смертные умножить прегрешенья
                     и душу блага вечного лишить -
                     себя сгубить и не найти решенья?

                     И мне, ища любовь, пришлось пролить
                     немало слез: не безмятежна доля
                     тех, кто, любя, предполагает жить;

                     но жду венца, и пусть страданьям   воля
                     подвластна будет - оборовши страх,
                     уйду победно с боевого поля

                     и заслужу венец и жизнь в веках.

XXXVII

     Распорядившись, кому из нимф рассказывать в свой  черед,  Амето  удобно
расположился на зеленой траве среди пестрых цветов, уставил в землю локоть и
подпер левой рукой белокурую голову. Глазами, ушами и  помыслами  он  тотчас
обратился к лицу, речам и страстям прекрасной девы, отвлекшим его от прежних
раздумий,  и  подчинился  теченью  ее  рассказа.   С   наслаждением   внимая
повествованью о древности благородной Партенопеи, он восхвалял ее про себя и
вспоминал, что не раз слышал про то, какая превосходная охота в  этом  крае,
прославленном обилием молодых резвых козочек, проворных, быстроногих  косуль
и ланей, зрелых годами, знающих, как увернуться от сетей, собак и охотничьих
стрел. Потом стал раздумывать  о  дерзости  Калеона  и,  поначалу  сочтя  ее
безрассудной, под конец восхвалил, решив, что Фортуна на стороне дерзких, да
и со столь прекрасной дамой осторожность куда предосудительней, чем безумная
смелость. Но больше всего он подивился вещему сну и рассудил, что  его,  без
сомнения, промыслило небо; с пылким желанием он подумал: "А что, если бы  на
месте Калеона был я,  и  все  завершилось  бы  худшим  из  того,  чем  могло
завершиться, то есть смертью, ибо что хуже смерти? Ничто.  Ее  все  почитают
наивысшим несчастьем, но такой конец то ли ждал бы меня, то ли нет.  А  если
бы он все же меня настиг, я принял бы его с  благодарностью,  хотя  говорят,
что умирать хорошо, спасая другому жизнь. Однако разве есть надежнее путь  в
жилище богов, чем расстаться с душой на руках у такой прекрасной  нимфы  или
хотя  бы  ради  нее?  Нет,  конечно,  а  значит,  Калеон  был  мудр,  а   не
безрассуден".
     Но пока он рассуждал таким образом, прекрасная дама,  окончив  повесть,
начала стихи, и ему пришлось, отвлекшись от своих дум, оглядеть  оставшихся,
чтобы решить, чей черед продолжать. Оказалось, что нет больше никого,  кроме
Лии; взглянув на нее, он  залюбовался  ее  красотой:  и,  дивясь  ей  больше
прежнего, пораженный, молчал. Ее одежды всюду блистали  золотом,  прекрасные
волосы обвивал дубовый  венок,  а  лицо  будто  озарял  дивный  свет.  Долго
созерцая ее, он увидел, что  она  так  же  прекрасна,  как  ее  подруги;  и,
почувствовав, как он богат ее милостью, отдал ей всю свою душу и укорил себя
за недавние мысли, когда с пылким желаньем хотел то быть на  месте  Аффрона,
то превратиться  в  Ибрида,  то  стать  Дионеем,  то  поменяться  местами  с
Апатеном. Апиросом и Калеоном. Нельзя  сказать,  чтобы  ему  вдруг  стало  в
тягость представлять себя возлюбленным этих нимф или чтобы он их отверг,  но
он устыдился того, что полагал других счастливей себя. Тут, однако, услышав,
что нимфа окончила песнь,  он  очнулся  и  со  смиренным  видом  просил  Лию
последовать примеру подруг; улыбнувшись, она так начала:

XXXVIII

     - История моей  любви  заключена  в  немногих  словах,  а  так  как  до
прохладных сумерек еще далеко, и я осталась одна,  то  я  постараюсь  занять
время беседой так, чтобы оно протекло не праздно. Повесть моя будет  долгой.
Сначала я расскажу о происхождении нашего города, а потом постепенно дойду и
до того, как Венера явила мне свое пламя. Никто еще не  успел  прослышать  о
том, что  Юпитер  похитил  Европу,  когда  обеспокоенный  Агенор,  достойный
жалости и безжалостный одновременно, отдал жестокий  приказ  сыну  Кадму,  и
тот, повинуясь отцу, стал изгнанником. Скитаясь в поисках пропавшей  сестры,
он благородной душой постиг высокую  мысль  -  возвести  для  себя  и  своих
сидонских товарищей  новый  град.  Наученный  Аполлоном,  он  устремился  за
телкой, не знавшей ярма, через Ионийские горы  и  долы  и  там,  где  она  с
мычанием прекратила свой бег, он вместе с  мужами,  выросшими  из  драконьих
зубов, основал беотийский град, которому,  не  родись  в  его  стенах  столь
красивые девы,  суждено  было  бы,  кто  знает,  более  долгое  процветание.
Выдержав гнев Юноны, может быть, за Данаго  и  бедняжку  Семелу,  опоясанный
после бед Атаманта стенами под звук Амфионовой лиры, он  перешел  наконец  в
руки Лая; под его властью,  огромный  и  многолюдный,  выстоял  против  всех
могучих соседей и радостно приносил  жертвоприношения  Вакху.  За  несколько
дней до гибели от руки сына Лай успел выдать младшую сестру Ионию за Оркама,
знатнейшего человека в царстве. Достигнув середины жизни,  чета  уже  начала
клониться к печальной старости, не имея потомства, когда Иония, несмотря  на
плачевное положение города  из-за  вечных  распрей  враждующих  братьев,  со
слезами вознесла Вакху жалостные мольбы,  прося  остаток  дней  не  дать  ей
прожить бездетной. Как  ни  утомили  бога  непрестанные  мольбы  фиванцев  о
благоденствии родины, он приклонил слух к жалобам Ионии и явил милость чете,
обреченной не увидеть  своего  сына.  Возрадовавшись,  Иония  во  тьме  ночи
отрадно зачала с мужем желанный плод, после чего раскинулась на широком ложе
и долгим молчанием приготовилась к безмятежному сну. Но когда он проник в ее
ревностную душу и объял отяжелевшие члены, бодрствующим очам души  предстало
такое видение: будто бы, выносив плод, она сама призвала Люпину и -  подобно
тому как во сне Астиага Мандана разрешилась лозой,  осенившей  всю  Азию,  -
разрешилась облаком дивных размеров, которое одним концом  облегло  небо,  а
другим  придавило  землю  и  простерлось  за  видимые  пределы;  дважды  его
раскололи ужасные молнии, но оно снова сходилось, в третий раз его  пронзило
и воспламенило могучим огнем, после чего оно  изошло  паром,  и  все  кругом
прояснилось. Это диво прервало ее сон, и, пробудившись, она  в  испуге  чуть
было не  раскаялась  в  своих  мольбах.  Но  вскоре  вещее  предзнаменование
раскрыло ей судьбу будущего потомства, и она стала радостно дожидаться срока
тягостных родов. Однако прежде, чем он  подошел,  Оркам,  раненный,  пал  на
кровавых полях от руки Тидея, и тогда,  в  скорби,  надев  траурные  одежды,
Иония стала торопить время, надеясь,  что  плод  ее  чрева  возместит  Фивам
потерю Оркама. Срок пришел, но Люпина,  призванная  к  печальному  ложу,  не
даровала ей беспечальных родин за то, что она больше радела о  своем  благе,
чем о  благе  отечества,  и,  позволив  сотворенному  сыну  беспрепятственно
явиться на свет, отняла душу у матери. Тогда  Йемена,  зная  об  уготованной
младенцу судьбе, заботливо  взяла  его  на  свое  попеченье,  вскормила  как
собственного сына и нарекла Ахеменидом. Но после того как  пагубные  распри,
несмотря на мольбы Иокасты,  окончились  гибелью  братьев,  узнавших  равную
участь, и при Тесее рухнули бряцанием лиры возведенные стены, Йемена  бежала
сначала от гнева Креонта, а  потом  от  гнева  богов  и  укрылась  вместе  с
Ахеменидом в царстве Лаэрта,  где  он  едва  остался  жив  без  материнского
молока; там, бедствуя, Йемена взрастила его как человека простого звания  до
возмужалости, после чего вручила ему отцовское оружие и доспехи.
     Меж тем Фортуна, рушительница земных благ, зажгла меж Фригией и Аргосом
смертную распрю за похищенную Елену и содвинула в битвах рати. Славные  мужи
со  всей  Греции  устремились  туда,  и  с  ними   славнейший   средь   всех
красноречивый Улисс; он-то и увлек за собой в троянские битвы возмужавшего и
стойкого в сражении Ахеменида, полагаясь  на  его  юную  доблесть.  А  когда
хитростью взятая Троя лежала в огне и крови и страдалец Эней,  изгнанный  из
отечества, начал свои скитанья  в  морях,  Улисс  со  спутниками  взошел  на
корабль и после многих бурь, заброшенный  против  воли  в  Тирренское  море,
сошел на Тринакрийский берег. Там он выжег глаз Полифему и поспешно отплыл в
море, по забывчивости оставив безоружного Ахеменида между жизнью  и  смертью
во власти разъярившегося Циклопа. Оттуда его, натерпевшегося страху,  спасли
враждебные корабли  Энея  и  как  союзника  в  будущих  битвах  доставили  в
спасительные гавани Тибра, где  он,  памятуя  о  благодеяньях  Энея,  славно
отличился в его  победах.  Но  когда  тот,  утвердившись  в  Лавренте,  стал
радостно и безраздельно владеть Лавинией, Ахеменид,  послушный  воле  судеб,
расстался с сыном Анхиза; не уступая предкам  в  величии  духа,  он  пожелал
исполнить обеты, данные в пору бедствий среди слепых угроз Полифема,  и  под
лучшим небом восстановить павшие Фивы. Получив испрошенное согласие, а сверх
него оружие, лошадей,  сокровища  и  многочисленных  спутников,  он  отъехал
прочь, и божественный промысел привел его в эти места, где в те  времена  по
полю было рассеяно всего с десяток домов. А надо вам знать,  что  на  Корит,
прекраснейший холм, что виден отсюда, недолгое время спустя после  похищенья
Европы взошел Атлант, сын Япета (хотя некоторые говорят,  что  Корит  -  муж
Электры), и там от него родилось три сына: Итал, Дардан и  Сикул,  и  каждый
после смерти отца стал домогаться власти. Но боги устами оракула  судили  ее
Италу, а двум другим братьям  повелели  в  иных  пределах  искать  владений,
которые уготованы им судьбой для великих дел. Собравшись в  путь,  братья  с
большей частью людей прибыли в это самое место: в ту пору здесь не  было  ни
храма, ни дома, ни деревца, дающего тень, а  только  один  исполинский  дуб,
выросший, по преданию, еще до того, как Юпитер обрек мир потопу; высился  он
примерно в трехстах шагах отсюда, далеко  простирая  ветви,  густо  покрытые
листьями и желудями. Под  ним  и  расположились  братья  со  своими  людьми,
затеплили жертвенные алтари, возложили на  них  внутренности  ста  закланных
ярок и стольких же тельцов и возгласили благочестивыми голосами:
     "О могучий владыка, о предводитель в  сраженьях,  о  чтимый  Марс,  чей
пламенный луч привел сюда наших предков, прими благосклонно наши молитвы;  и
добровольные жертвы, как они ни просты, прими от нас с тою  же  радостью,  с
какой мы их возносим: ради могущества твоих царств, ради великих побед, коим
свидетельства  -  рассеянные  кости  гигантов  на  Флегрейских  полях;  ради
священной любви твоей к матери Купидона благослови нас в путь и  направь  во
славу себе; и пусть это место у пределов родного края, где мы принесли  тебе
первые  жертвы,  вечно  будет  твоим;  и  это  древо,  под  чьей  сенью   мы
благоговейно  возносим  тебе  молитвы,  уповая  на   лучшее   время,   пусть
разрастется, а всю землю вкруг него на полет стрелы  мы  по  наследственному
праву посвящаем тебе, остальную же оставим под властью брата. Пусть это поле
пребудет невозделанным во веки веков,  и  пусть  ежегодно  в  этот  же  день
вершатся на нем игры в честь твоей божественной силы как вечное  напоминание
о нашем исходе".
     Так рекли они, и небо, излив яркий свет, осияло  всю  местность  и  тем
подало знак, что обет услышан, и тут же воспряла сникшая под солнцем листва.
Тогда все, кто там был, радостно уселись вкруг пировать, исполненные  лучших
надежд; а после того как все было съедено, братья и спутники их обняли  тех,
кто оставался с Италом, и, нежно простившись со всеми, отправились  прочь  и
достигли краев, где до сих пор жива слава об их деяньях. А  коритяне  с  тех
пор чтут это поле, обведя его межой по  завету  братьев,  и  вершат  на  нем
молебствия и игры, посвященные могучему  богу,  и  оберегают  его  землю  от
прикосновения гнутого плуга и иных посягательств; тяжкая кара ждет  всякого,
кто осквернит Марсово поле. Здесь коритяне и их соседи рядили  нужды  убогой
жизни, сюда собирались  толпы  праздновать  свадьбы;  сюда  в  дни  торжеств
приходили девы с возлюбленными под благодатную сень дерева, чтя  сокрытую  в
нем священную силу Марса, и под ним на  зеленой  траве  предавались  веселым
забавам. Но шли века, и однажды - Эней к тому времени одержал не одну победу
- в день, когда умножившиеся  толпы  стеклись  для  молебствий  и,  звонкими
голосами оглашая округу, стали готовить все нужное для приношений и  игр,  с
великой пышностью  собираясь  воздать  почести  богу,  появился  Ахеменид  с
множеством всадников. Радуясь празднику, они захотели приблизиться  к  дубу,
чтобы вблизи получше все  рассмотреть,  но  по  веленью  жрецов,  служителей
Марса, их предупредил человек, сказавший: "Кто  бы  вы  ни  были,  о  юноши,
остановитесь, не оскверняйте копытом коня священного поля  Марса,  убоявшись
гнева его и  здешнего  люда".  И  показал  им  рубеж,  который  возбранялось
переступать верхом на коне;  при  этих  словах  рыцари  натянули  поводья  и
замедлили шаг, опасаясь обидеть бога;  после  чего  стали  издали  наблюдать
торжество и посматривать на  собравшихся  нимф.  Но  пока  они  смотрели  по
сторонам,  Ахеменид  верхом  на  статном  темно-гнедом  коне,   могучий,   в
прекрасных, сияющих  золотом  латах,  подаренных,  должно  быть,  Энеем,  не
удержав поводьев, перелетел, никого не  задев,  через  указанную  борозду  и
оказался перед священными алтарями средь праздничного  народа  и  готовивших
обряды жрецов; вскинув голову и звонко заржав, конь встал, подобно Пегасу  в
высоких  горах,  и  ударом  копыта  взрыл  неприкосновенную   землю;   толпа
содрогнулась  в  ужасе  и  онемела  от  удивленья,   Но,   видя,   что   все
приостановилось, а священная земля попрана копытом коня,  они  со  смятенным
ропотом обратились к Ахемениду; будь у них под руками камни или оружие, этот
день стал бы для героя последним. Но он, не отступив перед ропотом,  властно
простер руку, и спутники его, ринувшиеся на помощь, уняли  толпу;  повинуясь
увещеваньям жрецов, хотя  и  пылая  негодованьем,  она  молча  приготовилась
слушать.
     "О священный народ, жители этого края, знайте, что ваши  обряды  я  чту
превыше всего; вашему гневу нет причины, хотя есть повод, ибо я не по  своей
охоте нарушил запрет, а против  воли  влекомый  конем,  как  вы  сами  могли
видеть; и кто знает, не по внушению ли богов он влечет  меня  исполнить  то,
что завещано и чему надлежит совершиться. Пусть чтимое вами  божество  будет
свидетелем правдивости моих слов; я, чужеземец, призываю его  на  помощь,  и
пусть истину оно подтвердит, а ложь чудесным образом  покарает.  Вы  знаете,
что боги разнообразны в замыслах и всегда готовят  людям  то,  чего  они  не
предвидят; если вы о том наслышаны, как я полагаю, то не  слишком  удивитесь
моей судьбе и благосклонно исполните волю моего и вашего бога. Я родился  от
фиванского отца и младенцем в годину бедствий, постигших мой город,  матерью
его злополучных правителей был отправлен в столицу нарикийекого вождя, где и
вырос; а когда я последовал за ним, чтобы отомстить за позор ахейцев, то  на
обратном пути был забыт  им  на  огненном  острове  и  там  питался  травой,
спасаясь от рук обезумевшего слепого Циклопа; и много  круговращений  солнца
провел в ужасных невзгодах. Я оброс бородой  и  космами,  ветхие  одежды  не
скрывали уже моей наготы, и весь я больше походил на зверя, чем на человека;
при мне Полифем диким напевом изливал любовь к Галатее, а  потом,  скорбя  о
том,  что  лишился  света,  еще  сильней  распалялся  гневом.  Много  раз  я
увертывался из-под самых его мерзких  рук,  щупавших  каждый  кустик,  и  не
однажды был близок к тому, чтобы своим телом утолить его яростн