по липовой аллее к дому.
   На застекленной террасе с видом на реку играли в  карты  Абдуллаев,
Алексей, Миша и Маша.
   - Надоело играть,  - сказала Маша,  отбрасывая карты. - Да и статью
мне надо заканчивать.
   Маша работала уже год у Абдуллаева,  в его газете, главным редакто-
ром.
   - Я и не думала прежде,  что мне так будет нравиться работать в га-
зете. Ведь вот что удивительно: слова для меня приобрели другое значе-
ние. Каждое слово на вес золота.
   - Например? - спросил Миша.
   - Да вот - первая полоса. На ней должно быть не менее шести матери-
алов,  чтобы глаз бежал у читателя,  было что посмотреть.  А я  должна
этот глаз каким-то приемом остановить. Я сигналю: "Анатолий Чубайс ре-
шил,  что чековая приватизация увенчалась полным успехом".  Крупно так
это,  черным,  то есть полужирным шрифтом. И все! Понимаешь? Это целое
искусство!  Я понимаю, Миша, что ты меня можешь назвать изменницей, но
книжка  моих  рассказов,  выпущенная два с лишним года назад тиражом в
тысячу экземпляров,  до сих пор не распродана.  И все в той  книжке  -
детский лепет. Эти, извини, сопли в сахаре: "Розовые, розовые, розовые
лепестки утренней зари..." А тут  в  номер:  "Американская  финансовая
группа  20-20 рассматривает возможности инвестиций в России".  Понима-
ешь?
   Бывший врач кремлевки Алексей,  хромая, вышел к рампе с балалайкой,
пропел:
   Долго в цепях нас держали,  Долго нас голод томил. Черные дни мино-
вали, Час искупленья пробил...
   - Почему ты не ходишь в черном?  - спросил Миша. - Тебе очень был к
лицу черный цвет.  Твои короткие,  ершистые черные волосы, черные бро-
ви...
   - У меня есть черное вечернее платье. Когда-нибудь увидишь.
   - Маша, ты прекрасна, изумительна, великолепна! - сказал Абдуллаев.
- С тобою мы завоюем не только Россию, но и весь мир!
   Миша вышел на авансцену и проговорил в зал:
   - Вороны способны к сложным формам поведения.
   На террасе была плетеная мебель.  Кресла-качалки,  стулья,  круглый
стол - все сплетено из белых прутьев хорошего дерева.
   Александр Сергеевич сидел в кресле-качалке.  Миша сел возле артиста
на стул. Миша спросил:
   - Вы прочитали мой последний рассказ?
   - Да. С удовольствием. Вы в архивах работали?
   - Нет. Но о многом из эпохи Грозного вычитал в книгах.
   - Сильный и страшный рассказ!  - воскликнул Александр Сергеевич.  -
Как там у вас живых баграми заталкивают под лед в Новгороде!  А пьяный
царь девок щупает.  Очень сильно! Вы взяли прекрасный сюжет из русской
истории.  Так и нужно.  Обязательно художественное произведение должно
выражать серьезную,  большую мысль. Как говорил Чехов, только то прек-
расно, что серьезно. Продолжайте писать, вы талантливый человек!
   Миша от смущения покраснел.
   - Пора и обедать, наверное, - сказал Алексей.
   - Я распорядился, - сказал Абдуллаев. - Через полчаса все будет го-
тово.
   - Какой чудесный вид с террасы на реку!  - со вздохом умиления ска-
зала Ильинская.  - Живу здесь два года и никак не привыкну к этой кра-
соте. Такое впечатление, что паришь над рекой!
   - Красиво, - согласился Алексей.
   - Очень красиво! - усилил оценку Александр Сергеевич.
   Свет на сцене медленно погас, затем луч прожектора выхватил из тьмы
восторженное лицо Маши.
   - В заголовки новостей субботнего номера!  - начала она и продолжи-
ла: - Банкиры России не склонны преувеличивать проблему оттока капита-
лов на Запад. АО "Пермские моторы" получило заказ на изготовление дви-
гателей для правительственного авиаотряда.  Конфликт Вила Мирзаянова с
генпрокуратурой и контрразведкой завершился победой ученого.
   Дали общий свет. Александр Сергеевич беседовал с Мишей.
   - Вот некоторые субъекты говорят, что раньше было лучше, жизнь была
спокойнее,  -  сказал Александр Сергеевич.  - Но это не так,  и вы это
здорово показали.  Культурный прогресс человечества идет очень медлен-
но.  Мы живем в лучшее время,  по сравнению с прошлыми временами, хотя
дикости еще много, но значительно меньше, чем прежде. И вы пишете луч-
ше,  чем прежде...  Тогда вы плели,  как вон Маша,  - кивнул Александр
Сергеевич в ее сторону, - непроницаемую словесную ткань, и только. Хо-
тя тканью то плетение назвать нельзя. Ткань - вещественна и имеет свое
предназначение,  а то было нечто...  бессмысленное.  Когда нечего ска-
зать,  я думаю, когда пуста душа, то начинается плетение, объемы, гла-
вы, как роман на голову, вместо снега! Мертвые слова, фанерное искусс-
тво.  А у слов есть душа!  Вот в чем дело. Эту душу слов нужно почувс-
твовать и познакомить слово со словом. А это могут делать единицы.
   Ильинская, сидевшая рядом с Алексеем, шепотом спросила у него:
   - Как вы думаете, Маша живет с Абдуллаевым?
   - Разумеется, - прошептал Алексей.
   - А как же Миша?
   - Миша ее никогда не любил.  Он прежде видел в ней коллегу по худо-
жественной прозе, а теперь... Инерция знакомств, работы. Абдуллаев те-
перь ему платит тысячу долларов.
   - Пойдемте обедать, - сказал Абдуллаев.
   Свет погас. Прожектор выхватил крупно руки Маши. Алексей из темноты
бодро запел:
   Пройдут года,  настанут  дни такие,  Когда советский трудовой народ
Вот эти руки, руки молодые, Руками золотыми назовет.
   Повсюду будем первыми по праву.  И говорим от сердца от всего,  Что
не уроним трудовую славу Своей страны, народа своего!
   После этого луч прожектора осветил сидящую в кресле Ильинскую.  Она
задумчиво смотрела в зрительный зал.
   - Муж оставил меня в пятьдесят шестом году.  Я играла  горничных  и
воспитывала сына.  Когда сыну исполнилось двадцать лет, он начал зани-
маться штангой.  За год накачался до неузнаваемости.  Стал победителем
первенства страны, и умер скоропостижно. Я думаю, он совершал ежеднев-
ное насилие над своим организмом ради дурацкой победы,  о которой  те-
перь никто не помнит.  И я,  сознаюсь,  совершила насилие над собой, с
горя родила от главрежа Гену.  То было в шестьдесят шестом году. И вот
Гена вырос,  стал гражданином США,  я пожила у него в Нью-Йорке, а те-
перь он здесь,  устроил представительство своей фирмы,  торгует компь-
ютерами. И жизнь теперь кажется лирикой, которую можно читать, а можно
и не...
   Пошел дождь. По стеклам террасы потекли струйки.
   После обеда Абдуллаев сказал:
   - Я с Мишей съезжу на переговоры. К восьми часам вернемся.
   Они ушли.
   И дождь кончился.  Выглянуло солнце. На улице было жарко, даже душ-
но.
   - Пойдемте купаться, - сказала Маша.
   - Я останусь, почитаю, - сказала Ильинская.
   - Что вы читаете? - спросила Маша.
   - Борхеса.
   - А я к нему охладела, - сказала Маша. - Вообще охладела к прозе.
   - Может быть, и я охладею, - сказала Ильинская.
   Александр Сергеевич поднялся, сказал:
   - Да, нужно прогуляться к реке, ноги помочить.
   - Идемте, - сказал Алексей. - Я удочку возьму.
   - Днем, говорят, плохо клюет, - сказал Александр Сергеевич.
   - А я так с ней посижу.
   Они вышли на крыльцо и по асфальтированной дорожке,  по обе стороны
которой цвели пионы,  спустились к реке. Тут был устроен пляж, насыпан
желтый мелкий песок, врыты скамейки.
   Маша разделась.  На  ней  был белый купальник.  Александр Сергеевич
увидел ее загорелые плечи и худенькие, как крылья, лопатки. Маша стоя-
ла лицом к реке и размахивала руками.
   - У вас красивая фигура, - сказал Алексей.
   - Я об этом никогда не заботилась, - сказала Маша.
   Алексей молча пошел вдоль берега к кустам.  Там он размотал удочку,
бросил крючок в воду и сел на траву, затем стащил с себя рубашку.
   Александр Сергеевич не спеша разделся и, опережая Машу, пошел в во-
ду.  Он шел медленно, ощупывая ступнями дно, и когда вода стала ему по
грудь,  поплыл саженками на тот берег.  Маша поплыла за  ним  подобием
брасса. Они вылезли на том берегу и принялись загорать.
   - Я хотел вас спросить об Абдуллаеве, - сказал Александр Сергеевич.
   - Что?
   - Спрашиваю об Абдуллаеве. Что он за человек?
   - Талантливый человек.
   - Вы любите его?
   - Нет. Я просто с ним сплю, - лениво сказала Маша.
   - Собственно, это я и хотел узнать.
   - Узнали?
   - Узнал.
   - А вы что тут делаете? - спросила Маша.
   - Спасаюсь от нищенства, - усмехнулся Александр Сергеевич.
   - Спасибо за откровенность.
   - У меня комната в коммуналке. В любую минуту я могу уехать отсюда.
А зачем? Здесь я сыт, обласкан. Имею хороших собеседников, не беспоко-
юсь о куске. И мне Абдуллаев нравится.
   - Чем?
   - Никогда не задает вопросов.
   - Вон кто-то на лодке плывет, - сказала Маша.
   - Я  бы сейчас поел окрошки,  да чтобы квас был похолоднее и свежих
огурчиков побольше...  У вас,  Маша,  есть цель жизни? - вдруг спросил
Александр Сергеевич.
   Маша недоуменно посмотрела на него.
   - Это про жизнь? Что ее нужно прожить так, чтобы не было мучительно
больно за бесцельно прожитые годы?  - усмехнулась Маша и  добавила:  -
"Как закалялась сталь"...
   - При чем здесь "Как закалялась сталь"!  Это Чехов. У него бригада,
писавшая эту "Сталь",  списала.  Я хорошо помню этот кусок.  Слушайте:
"Жизнь дается один раз, и хочется прожить ее бодро, осмысленно, краси-
во.  Хочется играть видную, самостоятельную, благородную роль, хочется
делать историю,  чтобы те же поколения не имели права сказать про каж-
дого из нас: то было ничтожество или еще хуже того"... Но Чехов не был
бы Чеховым, если бы не довел эту мысль до логического конца: "Я верю и
в целесообразность,  и в необходимость того, что происходит вокруг, но
какое мне дело до этой необходимости,  зачем пропадать моему "я"?" Вот
в чем дело.  В "Стали" человек стада дан, а у Чехова индивидуальности,
жизнь каждого - бесценна, божественна.
   Маша долгим взглядом следила за лодкой, затем сказала:
   - У меня какие-то провалы в душе. Ничего не понимаю, что вы говори-
те.  Со мной часто так бывает,  смотрю,  слушаю, но ничего не понимаю.
Все куда-то проваливается.  Но каждый отдельный момент кажется важным,
самым важным!  Я с какой-то исступленностью сочиняла рассказы, стреми-
лась к оригинальности...  И все провалилось,  затянулось,  забылось. К
чему? Зачем? Неизвестно.
   - Искусство требует каждодневной работы в течение всей  жизни,  бе-
зоглядного служения, и тогда, когда тебя печатают, и тогда, когда тебя
не печатают. Каждый день!
   - Мне скучно каждый день заниматься одним и тем же, - сказала Маша.
- Я хочу разнообразия, полноты впечатлений!
   - Значит,  вы  не художник,  - мягко сказал Александр Сергеевич.  -
Ведь художник - это от слова "худо". Ему хуже всех на свете, но он тя-
нет свою лямку. А вы... Так, обыкновенная женщина. Через год вам надо-
ест газета.  Вы найдете что-нибудь другое.  Например,  будете  снимать
фильмы...
   Маша оживилась:
   - Я об этом еще не думала.  А ведь снимать фильмы - это самое заме-
чательное, что может быть. Абдуллаев купит камеру и все необходимое, а
вы, милый Александр Сергеевич, будете играть главную роль!
   - Мне главную не надо,  - сказал Александр Сергеевич. - Я вам гене-
рала сыграю, но такого... В сценарии это нужно учесть!
   - Честно говоря,  я сейчас,  глядя на вас,  подумала, что старики в
тысячу раз интереснее молодых.  Жаль, что вы не молодой, а то бы я вас
полюбила.
   - Отчего это вам вдруг захотелось любви? Вам ее не хватает?
   - Вам я могу сказать.  Очень не хватает.  То есть она у меня бывает
почти что каждый день, но мне этого мало. Я какая-то ненасытная.
   Александр Сергеевич погладил ладонью ее спину, потом быстро встал и
пошел в воду.
   Алексей задремал у куста, удочка выпала из рук.
   - Клюет! - крикнул Александр Сергеевич, выбредая освеженным, в кап-
лях, из воды.
   Алексей встрепенулся, медленно вытянул леску из воды и начал сматы-
вать удочку. Маша переплыла реку, вышла на берег, сказала:
   - Чей выход?
   Сверху послышался голос режиссера:
   - Вороны!
   - Я поменяю все свои жизненные устои ради свободного перемещения  в
пространстве истории,  до истории и после истории, я невольница свобо-
ды,  выброшенная из небытия биологическим мутным  плевком  кодирования
осмысленной природы. Что это? Насмешка! Надо мной смеются! Минута люб-
ви и - вот тебе, пожалуйста, появляется человек, с его гуманизмом, ис-
торизмом,  философизмом...  Я не понимаю.  Отказываюсь понимать плевое
дело создания человека и такой огромный трагизм в конце:  он умер! Его
плюнули  самым банальным образом,  даже стыдливым образом,  потому что
все люди стесняются этих тем, так вот, его выплюнули - мгновение-жизнь
- и конец.  Играйте Рихарда Штрауса!  Вот в чем вся бессмыслица нашего
существования - в нашем неволии в плевом деле жизни!
   Вошли в калитку.  Сначала Маша,  затем Алексей, следом, замыкающим,
Александр Сергеевич.
   - Что-то  я раздумался,  и мне хорошо от этого состояния,  - сказал
Александр Сергеевич и продолжил: - Вот калитка скрипит, петли заржаве-
ли, хотят быть смазанными. Нужно смазать. Вообще нужно работать, рабо-
тать... Работать над собой.
   - Это ваша профессия - работать над собой, - сказал Алексей.
   - Это дело всех и каждого, - сказал Александр Сергеевич. - Обратите
внимание, что калитка при входе разных людей скрипит по-разному, слов-
но вживается в наши характеры,  и чем хуже человек,  тем противнее она
скрипит.  Так как калитка скрипит в той или иной мере всегда, то я де-
лаю вывод, что все мы по-своему плохие, нам только кажется, что мы хо-
рошие.
   - Александр Сергеевич, вы прекрасны в измерении лета! - воскликнула
Маша.  - Утром я проснулась и увидела в трехлитровой стеклянной  банке
букет свежесломанной сирени. Солнечный свет падал с тыльной стороны, и
вода в банке источала золотое сияние.  Я смотрела на это чудо и как бы
окидывала взором всю свою "плевую" жизнь, и она - жизнь - казалась мне
в эти минуты содержательной и даже счастливой.
   Алексей почесал затылок и тоже поддержал тему:
   - Знаете,  когда светлые густые ветви березы  при  дуновении  ветра
отстраняются,  то открывают в глубине растущую сосну, темные ветви ко-
торой напоминают выглядывающего из окошка старика. Если бы человек был
столь же непосредствен,  как природа, то он бы не гонялся за счастьем,
а просто был бы счастлив всегда.
   - Среди молодой крапивы пробились садовые крупные ландыши, - сказал
Александр  Сергеевич  и  после паузы добавил:  - Если бы ландыши цвели
круглый год, то жить было бы скучно. Русский человек непостоянен пото-
му,  что  живет  в  непостоянном климате.  Зима и лето - суть перепады
настроения русского человека, точнее: от добра ко злу.
   Ильинская дремала в кресле-качалке.
   - Абдуллаев молодец! - продолжил Александр Сергеевич. - Как ему все
ловко удается. Я представить себе не могу, чтобы я мог придумать нечто
подобное.
   - Мало придумать,  - сказал Алексей.  - Придумщиков у нас  хватает.
Осуществить придуманное! Это да!
   - И  у  меня где-то на донышке души - волнение,  - сказал Александр
Сергеевич. - Вдруг да вся эта наша райская жизнь кончится. Ну, случит-
ся что-нибудь с Абдуллаевым.
   - Случиться может с каждым,  - сказал Алексей. - Генеральные секре-
тари хоть и казались вечными, но...
   - Это вы правы, - согласился Александр Сергеевич. - Ничего нет веч-
ного... И тем не менее живешь и волнуешься.
   - Жизнь - это и есть волнение,  - сказал Алексей. - Волнение закан-
чивается со смертью.
   - Эта мысль,  мысль о смерти, говорит мне о том, что я живу, - ска-
зал Александр Сергеевич.  - То есть я хочу сказать, что смерть подчер-
кивает жизнь!
   Приехали Миша и Абдуллаев.  Они шли от калитки улыбаясь и о  чем-то
разговаривая. Голосов не было слышно. Абдуллаев нес дыню, а Миша - ог-
ромный арбуз.  На площадке перед домом стояла корзина, Миша не заметил
ее, споткнулся и выронил арбуз. Арбуз раскололся с хрустом и забрызгал
красными пятнами белый костюм Абдуллаева.
   - Ух, черт! - воскликнул Миша.
   - Ничего, очаровательные мои! - сказал Абдуллаев.
   - Бывает, - сказал Александр Сергеевич.
   - Какой вы неловкий, - сказала Ильинская.
   - Арбуз-то был спелый! - огорчился Алексей.
   - А я все равно попробую, - сказала Маша, нагибаясь к красной саха-
ристой мякоти.
   Она упала на колени и стала жадно есть арбуз.
   - Когда бы здесь никого не было,  - сказал Миша,  - с ели слетела б
ворона прямо на расколовшийся арбуз.  А услышав, что кто-то выходит из
дому, схватила бы, как и ты, Маша, огромный кусок и как-то боком взле-
тела на дерево, и под ней закачалась бы ветка. Маша, взлети на дерево!
   Маша рассмеялась, но с колен не встала, продолжая есть арбуз.
   Миша указал рукой куда-то в правую кулису и задумчиво сказал:
   - Этот старый дуб еще неделю назад стоял,  как больной, без листьев
среди уже вовсю зазеленевших деревьев,  стоял как усыхающий, но, пере-
жив вызванные,  по народным поверьям, собственным пробуждением холода,
разом ударил всею своей кудрявой мощью.
   Все посмотрели на предполагаемый дуб в правой кулисе.
   На террасе сели обедать. Подали утиную шейку фаршированную, форшмак
в булке, борщ, телятину, запеченную в молочном соусе.
   - Если сегодня не будет дождя, - сказала Ильинская, - то его не бу-
дет сорок дней.
   - Помню,  месяц  не могли снимать,  потому что шел дождь,  - сказал
Александр Сергеевич.  - Я тогда играл комиссара с четырьмя ромбами.  С
самим по прямому проводу должен был в кадре говорить!
   - Никак не пойму,  почему в мире происходит соподчинение?  - сказал
Алексей. - Все люди одним и тем же образом рождаются, но затем выстра-
иваются в соподчиненную цепь.
   - Иначе нельзя, - сказала Ильинская. - Хаос будет.
   - Вкусен же борщ! - сказал вспотевший Александр Сергеевич.
   - Кушайте, очаровательные мои! - сказал Абдуллаев.
   - Оказывается, крапива - очень красивое растение. Я читала в саду и
время от времени любовалась ею, - сказала Ильинская.
   - Каждое растение - полезное и бесполезное с точки зрения  человека
- по-своему красиво,  - сказал Миша. - Каждое имя по-своему тоже очень
красиво. Петр, Грозный, Скуратов!
   - Да. Это любопытно. Каждая божья тварь имеет свое название, - ска-
зал Александр Сергеевич. - Ползет гусеница, а у нее есть название.
   - Человек придумал, - сказал Алексей.
   - Да уж! Человек - он такой! Любопытен до безумия. Всему-то он дает
названия и имена, - сказала Ильинская.
   - Как мне приятно с вами,  очаровательные мои!  - сказал с  улыбкой
Абдуллаев. - Что вы за прелестные люди!
   Потом все  с  большим  аппетитом ели шоколадное желе с измельченным
миндалем. И наконец закончили обед клюквенным киселем с мороженым.
   - Вычитал в газете, что на одной литературной конференции докладчик
умудрился  два  часа говорить о роли щегла в русской поэзии,  - сказал
Александр Сергеевич.
   - Все хотят красивых птиц,  - сказал Алексей и с некоторым  лукавс-
твом посмотрел на Машу.
   Маша усмехнулась, сказала:
   - Теперь после нашей пьесы все будут говорить о роли вороны в русс-
кой поэзии!
   - Но у нас же проза, - сказала Ильинская.
   - А мы ее зарифмуем, - сказала Маша.
   Алексей поддержал на балалайке и спел:
   Летят перелетные птицы В осенней дали голубой,  Летят они в  жаркие
страны,  А я остаюся с тобой. А я остаюся с тобою, Родная навеки стра-
на! Не нужен мне берег турецкий, И Африка мне не нужна.
   - Браво!  - крикнул Миша.  - Вот гимн вороны. Как я этого раньше не
ухватил. Ведь ворона - птица неперелетная!
   - А я не могу долго находиться на одном месте, - сказал Абдуллаев.
   - Вы - перелетная птица? - спросила Ильинская.
   - Возможно.  У меня внутри всегда как-то неспокойно. Я сижу с вами,
очаровательные мои, а думаю о других местах. Приезжаю в другие места -
думаю о вас и хочу к вам скорее.  Попадаю к вам - и уже хочу в следую-
щее место.
   - Это пройдет,  - сказал Алексей. - Когда человек готовится к смер-
ти...
   - Бог с вами! - сказала Ильинская.
   - Так вот, когда человек готовится к смерти, я это вам как врач го-
ворю,  ему уже не хочется никаких других мест.  Он вдруг понимает, что
все места в нем.  И спокойно покидает сей мир, потому