китайский ресторан.

В семь часов экономка взяла из китайского ресторана маленького Майкла, он на Дракулу не идет, и мы пошли в универсальный магазин Блу-мингдейл покупать для членов экономкиной семьи подарки. Маленький Майкл лопал поп-корн, показывали захватывающий кусок из "Star Wars", предрождественская толчея, продажа мечей, модель которых пришла из того же фильма. Я подумал... ах, что я мог подумать, ничего существенного, так себе, мысли. Духи захотелось купить и многое - многое или ничего. Денег у меня не было, только пятьдесят центов да токен сабвейный. Неожиданно поймал себя на том, что ломаюсь и делаю вид, что я Майклов отец, в шляпе я был и в дубленке моей с большим воротником. А лицо измученное, какой уж там Майклов отец. Миллионер же новой современной формации, когда уходили в театр, был в смокинге и в персидской рубашке со стоячим воротником, как бы в русской, золотой, золотом расшитой.

155


Какое было неземное райски-адское время, когда Елена ушла от меня в феврале 1976 года. О Господи, как я счастлив, что испытал такое время и то страшное несчастье.

Бремя обнаженного сердца! Странного, жгучего, как алкоголь, воздуха, монстров, рычащих вокруг, поголовного заговора природы против меня, огнедышащего неба и разверстой, трепетно ждущей меня земли.

Сколько невероятных наблюдений, сколько кошмарных опытов! По Нью-Йорку на жгучем зимнем ветру разгуливали саблезубые тигры и другие звери ледникового периода, трещали раздираемые небеса, и я, теплый, влажный и маленький, едва успевал отпрыгивать от зубов, утроб и когтей. Кровоточащий комочек.

И громовым грохотом со всех сторон гудели страшные слова философа-горбуна: "Несчастнейший - он же и счастливейший!., он же и счастливейший... он счастливейший!.." Но я их тогда не понимал.

Хотел бы я сейчас побыть в таком состоянии, но нельзя, нельзя, к сожалению. Такое видение дается только в страшном несчастье, один раз, и погранично такое состояние только со смертью.

156

Миллионерова экономка

Неандертальский мальчик

Лысая певица

Б результате размышлений обо всех моих девочках, склоняюсь к выводу, что девочка-фотограф (Лысая певица), хотя и достаточно сумасшедший экземпляр, - сейчас мое наивысшее достижение в сексе. Помимо того, что мне ее большей частью хочется, она и в творческом плане повыше всех моих других Эдуардовых девочек с ее странноватыми фотографиями голых женщин и мужчин, излучающих свет.

Лысая певица выше бессексуальной миллионе-ровой экономки и выше неандертальского мальчика, как я зову одно небольшого роста создание, которое всем хорошо - приветливо, услужливо и ебется приятно, но немножко всякий раз в разной степени попахивает мочой и удивительно похоже на того милого неандертальского мальчика, какового все помнят по рисунку в школьном учебнике. Сейчас неандертальский мальчик танцует модерные танцы и три вечера в неделю работает в ресторане официанткой.

Лысая певица выше.

157


Я думаю, что если б миллионерова экономка умерла, - я бы придумал и написал историю о том, как нежно я ее любил, и искренне плакал бы о ней с Лысой певицей, а на другой день пришла бы неандертальский мальчик и плакала бы тоже - все мои сегодняшние подруги сентиментальны.

Я, честно говоря, уважаю миллионерову экономку - нездоровая, она обладает все же гигантской энергией, простая, она способна любить непростое, и даже гнилое, она с обожанием и гордостью матери говорит, что на последнем парти все женщины спрашивали хозяйку "кто это такой секси" - больше всех других мужчин - это о тебе, Эдвард.

Интересно бы заглянуть в душу этой рослой девице с большими ступнями, оттопыренной мягкой попкой и странно длинными, пухлыми, еще детскими руками. Что у нее там в душе? Почему ей доставляет удовольствие кормить, поить, всячески опекать злодея на двенадцать лет старше ее, который очевидно и явно смотрит в лес, у которого она находит женские часики в ванной комнате и едва ли не женское белье, но не ропщет. Миллионерова экономка окончила католическую школу. Если б она умерла, возможно было бы возвести ее в святую.

158

Но именно потому что она не умирает, я порой ненавижу ее за ее заботу обо мне и презираю за бессексуальность. "Доктор сказал мне, что очень скоро я буду здорова, и ты сможешь go inside of me", - сюсюкая шепчет она. Если б она знала, сколько раз я делаю это "вхождение внутрь" с той же, уже несколько наскучившей мне, Лысой певицей, она бы умерла от страха и зависти.


Хотя у миллионеровой экономки только грипп, такое впечатление, что она почти умирает. Я люблю умирающих, и потому в этот вечер и ночь Нового года я здесь. Она лежит на четвертом этаже в постели, охает и стонет и читает детского поэта А. Милна, я же внизу в кухне развлекаюсь по-своему - ем щи и пирожки, которые приготовил накануне сам, пью столичную и мартини, изредка звоню по телефону и не унываю, - все будет хорошо, и хоть жизнь ближе к концу, чем к началу, мы еще успеем, Эдуард Вениаминович, поблистать, почудить, показать зубы и грозный профиль, а потом с грохотом, в дыме и пламени вылететь навсегда в зияющую бездну - в смерть,

А в промежутке еще не одна белошеяя красавица склонится над вами - погодите.

160

Может быть, нужно спать, может быть, не нужно - я не знаю. Может быть, без сна следует сидеть - писать, вдохновенничать, кусать ручки, марать листы. Но почему-то нет сил делать то или это. Я только тупо сижу за столом, не ложусь, тихо шевелю мозгами, и эти ужасные редкие шевеления мысли в полусознании, оказывается, и есть настоящее ощущение жизни, которая не более чем биение крови, и вот этот тусклый полубред. Как бычий пузырь в окне пра-пра-пра-пра-пра-деда. Сквозь пузырь еле брезжит четверть-свет.

161


Как-то утром в собачий холод, плохо одетый, ехал от Лысой певицы. В сабвее на линии "RR" сумасшедший - улыбчивый и слюнявый - перечислял президентов, и выходило, что он какой-то родственник Рузвельта, сын что ли.

В номере шестом на Лексинггоновской линии, куда я пересел, тоже был сумасшедший - только черный - в трусах, с брюками под мышкой - куда более зловещий. Он приставал к перепуганной насмерть черной же девушке, агрессивно наступал на людей и в результате разогнал почти весь вагон, но не меня. С беспокойным спокойствием я подумал, что пущу ему нож в брюхо, если только дотронется. Не дотронулся, хоть шмыгал рядом.

162

Идет снег, и я думаю, что хорошо бы отравиться какой-нибудь яркой гадкой жидкостью, оставив ее немного недопитой на столе, в тонком стакане. Отравиться, глядя в снег. Сделать это от восторга перед жизнью, от восторга только, от восхищения и восторга.

163


Вышел, оправил куртку и сказал:

"Вы должны понимать, ребята, это наш последний бой. Вряд ли мы вырвемся, не питайте иллюзий. Есть в этом мире единственное, что выше жизни, - хорошая геройская смерть. Антонио и Барбара пойдут со мной в левую комнату, к окнам, остальные как вчера. Шила! - поставь нам эту твою безумную пластинку, хорошо подходит к настроению. Какое солнечное утро сегодня!"

"Ну что они там внизу, шевелятся?" - спросил он у прижавшегося к вырезу окна Лучиано.

Внизу на далекой улице задвигались черные спины солдат.

164

Любовь к револьверу выражается у меня в том, что часто вечером я кладу его на подушечку под лампу в моем кабинете - нежно разбираю его - раскладываю части отдельно и любуюсь. Он мой преданный, суровый и верный друг. Он изящен, элегантен, и весь его силуэт и целиком, и по частям, исполнен силы, значения и выразительности. Когда я гляжу на мой револьвер, я испытываю удовольствие.

Я обычно долго рассматриваю мой револьвер, затем поглаживаю и смазываю его лучшим маслом, какое могу найти в нашем городе.

Когда-то у меня была молоденькая белогрудая девочка, которую я очень любил. Я ебался с ней много раз в день, и когда уже изнемогал и бессилел, но все равно хотел смотреть, как она дергается и плачет от любовных удовольствий, - я заменял мой член моим револьвером. С большим успехом и к страшной радости моей подруги. Впрочем, я всегда вынимал патроны.

Мы оба были таинственные сумасшедшие - и я и она, потому она отворачивалась, когда я вынимал патроны, и ей все хотелось думать, что я извлек не все и, может быть, оставил один, и ей было страшно.

165


В холодном конце января, в сумерки, Нью-Йорк выглядит свинцовым. Свинцовый асфальт, такое же небо, которые дома совсем из свинца, которые частично. Особенно мрачен в такую погоду желтый цвет.

Страшен наш город наблюдающему его и живущему в нем. Прижмешься к радиатору и глядишь в окно, человеку свойственно бояться, но и выглядывать на ужасное.

И вот я думаю: "И чего я здесь живу? Почему не уеду в леса и поля, в зеленое, круглый год теплое и веселое пространство - его возможно найти на земле. Чего я тут живу - вон ведь какой гадкий бурый дым поднимается от крыши соседнего здания. Черт его знает. Сегодня я этого не понимаю - фу, какая нечеловеческая мерзость за окном".

166

Мой руммейт вначале сбрил бороду, теперь он постригся. Очевидно, он начал другую жизнь.

Я тоже хочу чего-то нового. Я пойду в магазин и куплю ружье. Или два ружья. Я повешу их на стены, а впоследствии я буду покупать порох и патроны, и жизнь моя изменится и расцветет.

Одно из ружей, я решил, будет дробовик, а я хорошо знаю с детства, как обращаться с дробовиком. Я спилю у него дуло, и, если ко мне ворвется толпа, их встретит плотная стена дроби.

Они этого очень не любят, я знаю с детства. Помню, как сосед Митька, выскочив на крыльцо своего дома, выпалил по толпе, пришедшей с кольями и топорами убивать Митьку. Как они заорали и бросились бежать, а ведь он сделал только один залп. Жил я тогда не в Сицилии, но на Украине.



167


Стою у окна, руки в карманы, и говорю себе: "Что? Противно? Пусто? А на хуя мастурбировал? Знаешь с детства - нехорошо это, еще мама говорила. Да и стыдно, девок вокруг полно, все время звонят по телефону, а ты мастурбируешь - а?"

- Да не те девки все, не такие, как хочется, пламени от них не исходит, ебу их, а удовольствия большого нет, - сам же себе и отвечаю. - Не попадается все с пламенем никак, ну вот и согрешил, в воображении об ангеле-девочке, нежном и злом, ушел.

- Ну ладно, хуй с тобой, - иди поспи, потом поешь получше, стаканчик джина выпей и пойди походи по улицам, в лица позаглядывай, авось того ангела жуткого для чресел своих найдешь - перепугаешься, остолбенеешь.



168

Желтые такси. Разлинованный, разнумеро-ванный город. Восемьдесят третья улица, восемьдесят четвертая, восемьдесят пятая... Или если вниз - восемьдесят вторая, восемьдесят первая... Или если к Весту считать - Вторая авеню, Третья авеню...

Поразительный мальчик с мамой, высокомерная высокомечтающая модель с портфолио из жирного лакированного автомобиля. "Сука!" - зло бросил ей вслед по-русски, не удержался, мелкая месть, старые счеты, идущие от модели экс-жены.

Оглянулась с удивлением. - Что говорит?

Улыбнулся со всем возможным нахальством.

Улыбнулась в ответ, подумала: "Значит, имеет право на эту интонацию", - художник, актер? Хуй его знает, может, какая знаменитость - на всякий случай решила улыбнуться. Ушла. Светлый безоблачный лобик, презрительное нахальство и знание этих жалких канючащих мужчин - "все меня хотят". Ох кошка, если б я в тебя влюбился, хватила бы ты у меня горя, я бы тебя не сигареткой прижег, уж я нашел бы для тебя боль. Завернул в бар и выпил "блэк вельвет" - пиво Гинесс с шампанским, как покойный маленький ирландец-поэт Джордж Риви научил.

169


А ноги у сучки из-под шубки вылезли дерзкие, длинные, нахальные, когда ее из машины "папаша" за ручку выводил. С каким бы удовольствием она "папашу" по яйцам бы этой ножкой двинула.

Для сердца, наверное, имеет негодяя вроде меня. Итальянца, может, меньше ее ростом.

Встали поздно. Позавтракали на кухне - холодный ростбиф, чай, яблочный пирог. Друг против друга - по обе стороны маленького стола. Поговорили обо всем понемногу. И о статье в "Вил-ледж войс" об общей асексуальности. Но не мы, не я - каждый подумал.

За окном голубели богатые после пурги небеса. А потом он поймал себя на том, что ждет, чтобы она ушла. Остаться одному, погрузиться в книги и газеты, писать, или пойти побродить по зимнему солнцу - рассматривать женщин, витрины... Но она не уходила. От все возрастающей ненависти к ней он опять выебал ее. Она ушла счастливая.

171


Пойти к морю. Сесть, потеребить мокрый канат или веревку. Поесть рыбы, выпить водки, глупо задуматься на полчаса. Во время этого состояния глядеть в море, забыв о том, кто ты - фашист, коммунист или того хуже. Вспомнить какую-то Веру, нет, ту порочную девочку Марину, которая была в тебя влюблена в коктебельских горах...

Очнуться, заскучать у моря и уйти в город, где мечутся люди, посягая на любовь и внимание ближних. Уйти и кого-то осеменить во время совершенно ненужного полового акта на абсолютно заебанных простынях. Пусть живот пухнет. Ненужный младенец растет.

172

Траля-ля! Траля-ля!

Так и хочется загалопировать куда-нибудь в лес с поляны, в ряду таких же хорошеньких, маленьких, завитых, в белых чулочках пажей - вслед за маленькой обольстительной принцессой, улыбающейся сквозь шиповные кусты.

Загалопировать. Попробуй. Ведь тебе тридцать четыре года. Принцесса вызовет полицию, приедут санитары - объясняй тогда, объясняй, что ты паж. И куда делись другие пажи.

Это было в Централ-Парке, где я облюбовал одну девочку.

173


Мой старый друг позвонил мне и позвал в музей, посмотреть выставку Арпа. Но мне было тошно идти в музей, в его порядок и тишину. Я предложил другу ближе к вечеру пойти позагля-дывать в мусор, и он согласился сделать это взамен музея.

Через два часа мы пошли по улицам, погружая взоры в заманчивые пакеты (с брюками? с туфлями? с рубашками? с золотом?), заманчиво отдувающиеся черные мешки - разглядывающие, вовлеченные, принюхивающиеся, - ожидающие охотники за случайностью. Куда интереснее Арпа.

174

Я иногда хорошо отношусь к полиции. Они нас от нас самих - одиноких и отчаявшихся, охраняют. Чтоб друг друга не перебили. А в революцию их дело в сторону уйти. Не вмешивайтесь - усатые ребята - не ваше дело, не вам это остановить. Тут перемена идет. Растворитесь в народе. А то растопчут. Растопчем. Хотите - примите участие. Наша революция зовет вас тоже. Она и богатых зовет. Она не людей против - она цивилизации этой против.

175


Нас научили этим походкам фильмы и фотографии. Мы взяли эти лица из фильмов и фотографий. Мы расположили свои мышцы в точности по их стандартам. Мы называем детей именами автомобилей и шахт. Кто-то однажды заносит в дом книгу - заезжий ли бизнесмен, монахиня ли, и она переворачивает всю жизнь. Или журнал даже, газету, не книгу, где случайная заметка бьет по глазам электрической плетью - и потом вся жизнь идет к черту, в яму, вон...

176

Я хочу написать книгу. Это очень нехорошая неуютная книга, в которой бензин плавает в океане, ветер гремит железом, крысы бегают по комнатам и даже по потолкам, а тараканов нет только потому, что их пожрали крысы.

Стада летучих гадких дурнопахнущих полузверей, полунасекомых закрыли солнце, деревья черны и потеряли листву, обледенение медленно движется с севера на юг, кое-где земля уже трескается и поглощает дома, людей остается все меньше, планета принимает осиротелый вид.

Это будет карманного типа книга. Шрифт в ней будет необыкновенно большой и разборчивый. Ведь у людей в наше время неуклонно слабеет зрение. Кроме того, если вы путешествуете по умирающей земле, то нужен же вам путеводитель.

Дела плохие. Ведь никогда уже на кареглазых животных не прибудут из Азии новые свежие толпы, там никого нет, и последние низкорослые ойраты и орочоны задумчиво смазывают свои мотоциклы в безумных потрескавшихся горах.

177


Гоголь и я, обнявшись, веселые и счастливые, на нашей Украине, под Полтавой - едим вишни и беседуем. Может, и вареники. Беседуем. Сон у меня был - я и Гоголь. Костюмы белые, может, не Украина - Италия, Рим. Ветки вокруг. Жара, знаете...

178

СООТЕЧЕСТВЕННИКИ

Льва Николаевича Толстого, живи он сейчас, я ударил бы поленом по голове за кухонный морализм, беспримерное ханжество, за то, что не написал он в своих великих произведениях, как пе-реебал изрядное количество крестьянских девушек в своих владениях.

Александр Исаевич Солженицын, мой дважды соотечественник заслуживает, чтоб его утопили в параше. За что, спросите? За отсутствие блеска, за тоскливую серость его героев, за солдафонско-русофильско-зековские фуфайки, в которые он их нарядил (и одел бы весь русский народ - дай ему волю) - за мысли одного измерения, какими он их наделил, за всю его рязанско-учительскую постную картину мира без веселья. За все это в парашу его, в парашу!

179


Руммейт мой - еврейский мальчик сейчас со мной не живет - у мамы живет - зашел в его комнату - вижу журнал "Club" - взял - рассматриваю.

Нина пизду пальчиками раздвигает - выпячивает, и Мирэль, развалясь в кресле, пиздой в меня дышит, все нежные девочки, снабженные аппаратурой в виде чулочков, поясочков, широких кроватей или роскошных соф, - призывно лежат, стоят или даже висят, порой мастурбируя в тревожном ожидании хуя. "Такую золотистую пизду я вряд ли где найду", - подумывает "мужчина" - замученный бизнесмен или служащий банка, с тоской поглядывая на картинку - такую золотистую пизду.

Мечта! Греза! Нежная, но огнедышащая пизда, белые слабые плечики - чтоб обидеть, согнуть хотелось, тонкие длинные ноги... Тьфу, еб твою мать - буржуазное общество! Мимо журнального киоска спокойно не пройдешь - полсотни пёзд со стенда в тебя выстреливают.

Ранят, тревожат...

Продай и ты, если можешь, - свои половые органы.

180

Старики при закатном солнышке - в доме напротив греют спины в креслах. Смотрел-смотрел, и вдруг: "Не хочу! Не хочу! Не хочу!" - взревел. И эти белые чехлы на креслах - как начало конца, тренировка в саван. Fuck you! Кофе, марихуана, гашиш, алкоголь, кокаин, героин - да что угодно, но вздернуться криво и дико, как сумасшедший в петле. Или расслабиться, как куску мяса, растечься, развалиться, загнить, но не быть нормальным, этим спокойным ковыль-ковыль к смерти.

Fuck you! Ебаться, изменять, стрелять из окон, пытать жертв, грабить дворцы, идти с пылающей кровью и налитым кровью хуем по жизни. Неистово! И насиловать гордых женщин.

Retirement Insurance Policy!.. Как же. Рыбку на мелкой речке ловить в Оклахоме, пиво Шлиц-лайт пить, лысый череп вытирая, старую пизду жену-бабушку нюхать.

О нет! Лучше уж одиноким волком, четко видя перед собой в перспективе обрезиненный электрический стул, все же выйдя к ребятам, хрипло крикнуть: "Убивайте! Ибо это и есть жизнь! Всех убивайте! Кто не с нами - тот против нас!"

181


Я хороший мастер. Я ставлю стены ровные и прочные, я крашу их красиво и быстро, гвозди у меня сами в дерево идут, двери у меня вскорости на петлях повисают.

Я сделал студию фотографу - и еще сделаю какое помещение, если работа будет. Мне дом построить ничего не стоит, руки у меня золотые. Работник я что надо, и горжусь этим. Я и пирогу спеку, и щи сделаю - я и пиджак и пальто сварганю, а брюк за мою жизнь сшил я тысячи.

Сложись моя жизнь иначе - очень серьезный мужчина бы был. А я все с неуспешными шляюсь, за безудачных болею. Сердцу моему они ближе. С ними компанию вожу, с ними будущее связал.

182

Я мечтаю о диком восстании, я ношу разино-пугачевского типа восстание в сердце - потому не быть мне Набоковым, не собирать мне с оголенными старческими волосатыми англоязычными ногами бабочек на лугу, и не быть мне против-новатым Норманом Мейлером, не щелкать по щекам еще более противного Гора Видала, и чтоб морщинистая кукла Джекки О., применив свои знания самообороны, оттаскивала меня от него.

Бывает жалкая и грязная кровь, и бывает кровь кровавая, чистая - один сироп. Хуй вы меня господином писателем сделаете. А вдруг миллион заработаю - оружия на эти деньги куплю и подниму в какой-либо стране восстание.

Замки покупать или острова, сваливать антик в кучу, менять пизду на более молодую пизду