твом! Птаха моей святости от горя разодрала свои крылья!
     ГОСТЬ. Все  из-за  сливок. Как у вас с утра не задался день,  так все и
покатилось.
     ОТЕЦ. О, сливки! О, грезы!
     Иди,  дочь  моя,  и  подумай  о  том,   что  я  тебе  говорил.  И  будь
благоразумна, как фея, а не как матросская шлюха.
     ГОСТЬ. Вы удивительно чуткий отец.
     ОТЕЦ.  Не   будем,   Сергей  Петрович.   Скромность  не  позволяет  мне
акцентировать внимание на своей персоне. Сменим тему разговора.
     ...Итак, удачная ночка? А? "Коки-яки, забияки..."? А?
     ГОСТЬ. Которую вы имеете в виду?
     ОТЕЦ. Обеих.
     ГОСТЬ. Я  думаю, мы  прекрасно понимаем друг друга.  Мы  -- искатели. И
этим все сказано. Позор обладания -- вот все, что я могут принести случайные
связи.
     ОТЕЦ. Да-да, привилегия святых -- пиршество на руинах страсти.
     Впрочем, я давно уже лишен такого удовольствия.  Исключительно наблюдаю
и комментирую.
     ГОСТЬ. Не пытаетесь ли вы хоть как-то гармонизировать свои впечатления?
     Что, что нас заставляет вскакивать по утрам и  с остервенелыми  глазами
бросаться  к умывальнику? Что кроется  за этой иезуитской  привычкой  желать
друг  другу  "Доброго утра"? Как будто утро может  быть добрым  или злым для
какого-нибудь отдельного идиота. Что  заставляет  нас гладить по ночам наших
женщин,  ласково  нашептывая:  "Ну,  вот  все  и кончилось,  а завтра станет
легче"?
     ОТЕЦ. Привычки, заповеди, самовнушения, красота окружающих нас дам.
     ГОСТЬ. (Плачет) Мне кажется, в мире нет правды. Все лгут.
     ОТЕЦ. Молодой человек, у вас приступ критицизма.
     Не знаю, как насчет идей, но женщины порой оч-чень аппетитны!
     ГОСТЬ. Кто вы?
     ОТЕЦ. Не знаю. Так же, как не знаю, кто вы.

     Гость со слезами уходит. Появляется Мать.

     МАТЬ. Закрой глаза.
     ОТЕЦ. Закрыл.
     МАТЬ. Думай обо мне.
     Что ты видишь?
     ОТЕЦ. Старую скрюченную старуху, несущую мне стакан воды.
     МАТЬ. Вспомни, что ты любишь меня.
     Вспомнил?
     ОТЕЦ. Вспомнил.
     МАТЬ. И что?
     ОТЕЦ. Ничего.
     МАТЬ. Попробуй еще раз. Теперь закрой глаза другой рукой.
     ОТЕЦ. Та же самая старуха. Мне страшно, дорогая.
     МАТЬ. Не бойся. Это пройдет.
     ОТЕЦ. К любви надо привыкать постепенно.
     МАТЬ. Да, не следует перенапрягаться.
     ОТЕЦ. У нашей дочери твои глаза.
     ...А зачем нам любовь? Надо искать что-то реальное, чтобы зацепиться за
берега. Разве я не прав?
     МАТЬ. Любовь греет душу.
     ОТЕЦ. Да? Тогда попробуем еще раз. (Закрывает рукой глаза)
     Нет! Я слишком устал. Лучше потом.

     Уходит. Мать подзывает Дочь.

     МАТЬ. Что ты делаешь, дочка?
     ДОЧЬ. Разрезаю себе вены.
     МАТЬ. Я удивлена. Из-за него?
     Подумаешь, Дон-Жуан! Обычный служака-водопроводчик.
     ДОЧЬ. Я все знаю.
     МАТЬ. Нет,  не все. Ты не знаешь, как глубоко и трепетно я люблю твоего
отца.
     ДОЧЬ. Ты предаешь его.
     МАТЬ. А любовь и  есть предательство. Разве ты не видишь, я кормлю его,
как ручного ворона, со своей руки?
     Он счастлив со мной.
     ДОЧЬ. Ты просто ведьма.
     МАТЬ.  Как ты еще юна и неопытна. Какое у  тебя робкое сердце. Когда ты
научишься видеть правду, ты простишь и поймешь меня. Мы снова станем добрыми
подругами. Дай я тебя поцелую! (Целует ее) Сладкая моя! Нежная!
     ДОЧЬ. Ах, мама, я так страдаю! (Плачет)
     МАТЬ.  Страдай,  страдай.  Из  девочки ты превращаешься в  женщину.  Из
гадкого утенка в богиню. У тебя будет новая кожа, новые мысли и новые глаза.

     Уходят. Вбегает  Гость.  За  ним  гонится Отец  и лупит его веником  по
голове.

     ОТЕЦ.  Молодой  человек,  дуэль,  только  дуэль!  Подобные  оскорбления
смываются  кровью!  Я  не  намерен  терпеть  издевательства  от  ничтожного,
необразованного  существа!  Да,  да,  да!  Именно, именно  --  ничтожнейшего
существа!!!
     Вы возомнили о себе, бог знает что! Вы вторглись  в нашу частную жизнь,
разрушили семью, осквернили мои святыни! Вы плут и мошенник!
     ГОСТЬ. Браво, браво. (Обнимаются)
     ОТЕЦ. Вам нравится? Не слишком ли патетично?
     ГОСТЬ.  Я бы добавил сюда еще звонкую пощечину -- такую, знаете  ли, от
души!
     ОТЕЦ. С  удовольствием, с удовольствием. Только прежде позвольте, у вас
туфли запачканы, я оботру!

     Отец бросается и обтирает туфли у Гостя.

     ОТЕЦ. Вот здесь пятнышко!.. И здесь!

     Отец обнимает ноги Гостя и рыдает.

     ОТЕЦ. Все  виновны! Все, все,  все!  Судилище! Судилище! Всем  смертную
казнь  --  насильникам, убийцам, гениям,  героям! Всех  --  червям!  Всех на
удобрение!
     Жизнь  --  обман.  Нас втравливают  в  это  дело,  не спрашивая  нашего
согласия. А потом выбрасывают, не прощая ни одной ошибки.
     Страшно  боюсь  смерти. Хочу бессмертия.  Личного, подлого. Именно  для
себя. Для вот  этих мозгов и этого полового члена. Не для родителей, не  для
вас, не для детей. А именно для себя. Может быть, и для остальных тоже. Но в
первую очередь для себя.
     Я  не  могу  умереть.  Я  не  представляю,  что  могу  умереть.  Других
переезжают  машины. Другие  падают  в  колодцы,  погибают от  пуль на войне,
гибнут  в больницах, умирают  от старости. А со мной этого не произойдет. Не
произойдет, и все. Не может произойти. Потому  что это я. Вот он я -  живой,
здоровый, с женой, с любовницей, с детьми,  с кошкой,  с  попугаем, наконец,
черт возьми. Хожу, дышу. Пью вино. Ем хлеб. И так будет вечно.
     Еще не умерши, уже жду воскресения. Что  я сделал для воскресения?  Был
ли чист? Нет. Был ли светел? Нет.
     Свою жизнь я прожил мерзко. Без молитв, без любви, без покаяния.
     Но все равно я должен быть воскрешен. Первым. Обязательно. Именно я (я,
я, я!..). Потому  что я принадлежу  (не  могу не принадлежать!) к  той самой
христовой избранной белой кости,  для которой уготован рай. Мне не нужен ад.
И никакой вашей смерти мне не надо.
     И ведь так и помру с этой верой, и  в этом одном только и  есть вся моя
вера --  что  буду воскрешен  первым  и также буду  продолжать  дальше жить,
только еще сытнее, еще беззаботнее, еще радостнее...
     Я бегемот. Я избранный.
     ГОСТЬ. Конечно, конечно. Позвольте, любезный, позвольте  я вас подниму.
Мне, право,  неловко.  Экий  вы... впечатлительный!  Это  же  обычное  дело,
обычное дело.
     ОТЕЦ. (Поднимается с колен, вытирает слезы) Может, попробуете?
     ГОСТЬ. Почему бы и нет? Вы мне симпатичны. Это не сложно?
     ОТЕЦ. Главное сосредоточиться.  Сконцентрировать  волю. Раскиньте руки,
как большая птица. (Подвозит к Гостю ванну с водой)
     ГОСТЬ. Не получается.
     ОТЕЦ. Еще раз. Спокойнее. Закройте глаза.
     ГОСТЬ.  Как-то странно. Я, наверное, не готов. У меня срочная работа, в
соседнем квартале трубы протекли. Я вас слишком плохо знаю.
     ОТЕЦ. Ничего, ничего. Все образуется, все получится.
     Бросайтесь!
     ГОСТЬ. (Пятится) Не могу. Не могу.
     ОТЕЦ. Возьмите бинокль. Возможно, с биноклем вам будет проще.
     ГОСТЬ. Нет. Где ваши жена и дочь?
     ОТЕЦ. Это был сон. Вам снилось. Что вас держит? Чего вы боитесь?
     Скорее же! Там лучшие водопроводные сети!
     ГОСТЬ. Не понимаю. Вы сумасшедший.  Отстаньте от меня!  Я буду звать на
помощь!
     ОТЕЦ. Вы точно не желаете? Тогда я. Не мешайте. Подержите мой бинокль.
     Эй, где ты? Я готов.
     Я -- беге...

     Отец, раскинув руки, бросается в ванну и превращается в бегемота.

     Занавес.
        "19"



        Виктор Ляпин.
        Чужие смешные печали

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Виктор Ляпин
     Email: snybegemota@narod.ru
     WWW: http://lia-victor.narod.ru Ў http://lia-victor.narod.ru
     Date: 23 Mar 2003
---------------------------------------------------------------


     (ШЕЛУПОНЬ)
     Мокринские хроники

     ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

     ПЕТРУНИН ИВАН НИКОЛАЕВИЧ, 60 лет
     ПЕТРУНИНА ВАЛЕНТИНА ПЕТРОВНА, его жена, 55 лет
     КРУПНОВА АНТОНИНА ИВАНОВНА, за 40 лет
     АВДЕЕВ ПЕТР, бывший муж Крупновой, за 40 лет
     ХЛОПУШИНА  КАПИТОЛИНА  СЕРГЕЕВНА,  вдова  писателя  Сергея  Викторовича
Хлопушина, за 70 лет
     ХЛОПУШИН АНДРЕЙ, ее внук, 25-27 лет

        "ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ."

        "КАРТИНА ПЕРВАЯ."

     Действие происходит в Мокринске, старинном провинциальном городке.
     Месяц  май. Старый  двор. Слева барак на  несколько семей без  удобств.
Справа  старинный купеческий флигель, в котором  живет Капитолина  Сергеевна
Хлопушина,   хранительница   библиотеки   умершего  мужа,  писателя   Сергея
Викторовича  Хлопушина. Флигель  добротный.  В недавнее советское время  был
тщательно отреставрирован как памятник старины.
     На заднем плане -- полуразвалившийся, дровяной сарай,  в котором сейчас
живет Авдеев. Вокруг сарая -- несколько вишневых и яблоневых деревьев.
     На  переднем  плане  деревянный  стол  со  скамьями.  Перед бараком  --
небольшой огород Петруниных. В нем стоит Валентина Петрунина. Она только что
закончила сажать картошку. Появляется Петрунин.

     ПЕТРУНИНА. Вот, картошку посадила. Не знаю, что вырастет...
     ПЕТРУНИН. Картошка и вырастет, дура, не бананы же.
     ПЕТРУНИНА. Господи, умник выискался. С утра нарываешься?
     ПЕТРУНИН. Голова болит. Что вчера было?
     ПЕТРУНИНА. Что? Вторник, будний день. Ты в мэрию  ходил, насчет пенсии.
Галстук надел, ирод. А вернулся -- пьян, хоть выжми. Как клюковка.
     ПЕТРУНИН. Точно. Ходил.
     ПЕТРУНИНА. И как пенсия?
     ПЕТРУНИН. (Взрывается) А с чего я пью?! Нет, ну с чего я пью?!
     ПЕТРУНИНА. Господи, опять.
     ПЕТРУНИН. Ты в женской консультации была?
     ПЕТРУНИНА. Ну.
     ПЕТРУНИН. И что сказали?
     ПЕТРУНИНА. Четвертый месяц пошел.
     ПЕТРУНИН. Мальчик или девочка?
     ПЕТРУНИНА.  Ну, ты  думаешь,  чего  говоришь? Я  что  -- УЗИ,  что  ли,
проходила?
     ПЕТРУНИН. УЗИ, УЗИ! Сейчас это  даже по глазам  определяют. Глянут -- и
сразу определят. Я читал.
     ПЕТРУНИНА. Че буровишь?
     ПЕТРУНИН. ...И кто отец?

     Пауза.

     ПЕТРУНИНА. Дурак. Ну не дурак ли ты, простофиля?!  Допился уж совсем. С
топором, что ли, бегать будешь?
     ПЕТРУНИН. Так... У меня же... с гулькин нос... в сортир с плоскогубцами
хожу. И не тыкает совсем...
     ПЕТРУНИНА. Значит, один раз тыкнул. Прекратим этот разговор!
     ПЕТРУНИН. Смотри, Валя!
     ПЕТРУНИНА. Смотрю, смотрю. Вон только что мужика в сарае спрятала!
     ПЕТРУНИН. Дай на пиво?
     ПЕТРУНИНА. Угу. Сейчас. Только в сберкассу сбегаю.
     ПЕТРУНИН. И зачем я с тобой живу? Голова же болит!
     ПЕТРУНИНА. Нечему там болеть. Рассолу попей.
     ПЕТРУНИН. Убью я тебя когда-нибудь. Или с собой чего сделаю.
     ПЕТРУНИНА. Вино, вино -- всех  вас  вино губит. У свояченицы  уж на что
мужик был загляденье, не чета тебе. И по хозяйству, и вообще. А как запил --
все, пропал. Пьяным под яблонями полежал, голову застудил. А говорят, пьяных
ничего не берет. Два раза черепушку вскрывали,  кровь в  голове запеклась...
Уж третий год на кладбище...
     Чего молчишь-то?
     ПЕТРУНИН. Жду.
     ПЕТРУНИНА. Чего?
     ПЕТРУНИН. Пока ты заткнешься.
     Завела пластинку! Уйди, злыдня, с глаз моих!
     ПЕТРУНИНА. Вот-вот, это  ты умеешь. На  что  путное --  так тебя нет. А
тут! Третий месяц прошу в погребе доски перебрать!.. Смотри, Иван, если твоя
благодетельница (Показывает на дом Хлопушиной) опять тебя похмелит, я ей все
писательские космы повыдергаю! Не посмотрю, что она в благородных ходит!

     Из сарая появляется Петр Авдеев, мужчина  неопределенных лет. Авдеев --
человек больной, с печальными глазами и привычкой вслух читать газеты. Он  и
сейчас с кипой газет.

     АВДЕЕВ. (Разочарованно) А, это вы... А я думал,  тут люди  какие -- иду
на голоса... Как семейная жизнь?
     ПЕТРУНИН. На букву "ф" --  фсяко!..  Размножаемся... Ты, Петя,  никак с
постели встал?
     АВДЕЕВ.  Плохо одинокому.  У нас  все люди --  советские.  Русских мало
осталось.  Пока  болел  --  приходили, приходили. И хоть бы кто помог?!  Все
только уносили что-то. Не говоря худого слова, брали что попало и уносили.
     ...Все унесли. Ворота железные у сарая стояли -- и те сперли.
     ПЕТРУНИН. Да брось ты! Не переживай!
     АВДЕЕВ. Что "брось ты"?! Ты и спер!
     ПЕТРУНИН. Да брось ты, Петя!.. У нас менталитет такой.
     Кто-нибудь заболеет -- ты у него возьмешь. Че суетиться-то?
     АВДЕЕВ. А шел бы ты!.. Погоди, дай на ноги подняться.
     ПЕТРУНИН. Поднимешься, поднимешься, если совсем не прихлопнет... У тебя
чего было-то?
     АВДЕЕВ. Вскрытие покажет... Ливер болит.
     ПЕТРУНИН. Ливер -- это серьезно. Тут шутить не надо.
     ПЕТРУНИНА. Голодать надо. И не пить совсем. Ты кушай поменьше и не пей.
     АВДЕЕВ. Угу, приучал цыган лошадь не есть. Совсем уж было приучил -- да
она, дура, взяла и померла.
     ПЕТРУНИН. Еще, говорят, хорошо мочу пить. Уринотерапия  называется, да.
Профессора на одной моче живут. Выпьют -- и порядок , на лекцию, туда-сюда.
     ПЕТРУНИНА. Ой, балабол... (Уходит в дом за сумками)
     АВДЕЕВ. Ну, не петух ли ты мокринский?..
     ПЕТРУНИН. Я ему помочь, а он ругается. Замухрыстенький, а с гонором.
     Садись, лучше в "козла" сыграем. Все-таки забава!
     АВДЕЕВ. ( Берет домино) Все у тебя забава. Опять мухлевать будешь.
     ПЕТРУНИН.   Не   помухлюешь   --  не  покушаешь,  Петя.  Чего  из  себя
невинного-то строить?
     АВДЕЕВ. Откуда вы только в нашей стране такие волки рождаетесь?
     ПЕТРУНИН.  Всякая блоха  счастья  ищет. А насчет  волков  -- ты,  Петя,
брось.  Я  --  лицо  исконно  русской  национальности:  врежу  --  мало   не
покажется!..
     АВДЕЕВ.  Встретились  два русских: еврей да татарин... Ходи!  (Играют в
домино)
     ПЕТРУНИН. Твоя-то бывшая письмо получила... Депешу... Из этой  самой --
из своднической своей конторы...
     Как потешались над  девкой, а гляди --  выгорело  дело-то. Подыскали ей
мужика заграничного. Прям, пишут, рвет  и  мечет, так она ему на  фотографии
приглянулась!
     АВДЕЕВ. Совсем чокнулась баба. Одно на уме.
     ПЕТРУНИН. С бабами, с ними умеючи надо. Тонкостью, чувствами брать.
     АВДЕЕВ. Да ты уж молчал бы! Знаток тонких чувств нашелся!
     ПЕТРУНИН.  А  что?  И знаток.  Почему моя  за мной  сорок  лет  бегает?
Дипломатия! Я вот ей за всю жизнь ни разу не изменял.
     АВДЕЕВ. Ой-ой-ой!.. А Клавка Малышева? А Людка Бодрова?
     ПЕТРУНИН. Ну... Это наспех. Это не измена. Когда  по пьяни, второпях, в
сенях, на кухне -- это так,  развлеченьице, профилактика  прыщей.  Это  даже
врачи рекомендуют.
     Измена -- когда душой прикипаешь. Вот тут да!..
     АВДЕЕВ. (Тоскливо) Ну, че там еще, в письме-то?
     ПЕТРУНИН. Я, конечно, так деликатно не  перескажу. Хотя читал.  Короче,
пишут,  задаток   получили.  Фотография  ее  в  бикини  всех  просто  так  и
поразила...
     АВДЕЕВ. Где, дура, только себе бикини раздобыла?
     ПЕТРУНИН. Одалживала,  небось,  у  какой-нибудь  модистки.  Представляю
Тоньку в бикини, а?!
     ...Вот... Пишут,  мол,  как  раз  такой  тип исконно-русской  красавицы
пользуется повышенным спросом у иностранных клиентов. Ухажеров  то  есть.  И
один,  мол,  нашелся уже, который  на  вас клюнул. Карточку  прислали  даже.
Мордастый. Виноделец  из Лиона. Не то Жан, не то Жак, врать не  буду. Он нам
сразу понравился.  Солидный. И,  видать, с  этим делом все в порядке.  Глаза
горят.
     Короче,  пишут, все у вас на мази. Только  срочно привозите  оставшиеся
деньги. Такие услуги, мол, недешевы.  Привезешь деньги, сразу вас обвенчаем,
в самолет -- и здравствуй Франция! Приземлишься на Елисейских полях!.. А нет
-- прощай, Париж, прощай, Лион, и забудьте наш адресок!
     Ты  бы посмотрел  на  Антонину  --  забегала,  как  коза  перед дойкой.
Международный скандал назревает.
     АВДЕЕВ. Большие деньги-то?..
     ПЕТРУНИН.  О-о-о!..  Большие, Петя. Нам таких не  видать. Зарезать кого
или ограбить надо.
     АВДЕЕВ. И она верит?
     ПЕТРУНИН. Не скажи, Петя. Тут  вопрос  глубокий. Они,  гады, раскусили,
что наши бабы для них просто клад. Ихние-то все испоганились.  Курют,  пьют,
дерутся, в начальство  лезут. Не бабы, а мужье в юбках. И СПИД у них гуляет.
А наша Антонина там, как Жанна Д`Арк, звездой взойдет!..
     АВДЕЕВ. Ой, заткнулся бы ты!
     ПЕТРУНИН. Я заткнусь. Мне недолго.
     Потерял бабу. Она теперь спит и видит, как по Парижу бежит.

     Из барака появляется Антонина Крупнова.

     АНТОНИНА. (Авдееву) ...А... оклемался, что ли?
     АВДЕЕВ. Угу... Ты, говорят, за границу намылилась?
     АНТОНИНА. Тебя не спросила.
     АВДЕЕВ. С твоей-то рожей?
     АНТОНИНА. Но-но,  Авдеев. Ты мне кто? Случайная связь, забытое прошлое.
И веди себя, как случайная связь! Не позволяй!
     АВДЕЕВ.  Двадцать  лет  прожили...  Случайная  связь!  Даешь,  Антонина
Ивановна! Зря я тебя не бил!
     АНТОНИНА. Что теперь говорить?..
     АВДЕЕВ. На каком диалекте ты со своими ухажерами объясняться-то будешь?
Весь город же смеется, дура!
     АНТОНИНА.  Авдеев!  Я тебя двадцать  лет терпела. Не доводи  до  греха.
Уткнись в свои газеты.
     АВДЕЕВ. Локти будешь грызть! Посмотри в зеркало!
     АНТОНИНА. (Слегка  замахивается  на него, Авдеев отшатывается) Замолчи,
сказала!.. Да не боись, не трону. Чего шарахаешься-то?
     АВДЕЕВ. Кто тебя знает?
     АНТОНИНА. Больно надо. Лечи тебя потом.
     Своих мужиков нет, так хоть импортными побаловаться!.. Как ты мою кровь
попил, так ни один иностранец не сможет...
     АВДЕЕВ. Попил, попил... В сарае живу. Загибаюсь. А зима придет?
     АНТОНИНА. Я тебе, что ли, хоромы строить должна?
     АВДЕЕВ. Выгнала-то ты...
     АНТОНИНА. И иди на все четыре стороны!
     ПЕТРУНИН.  Антонина,  покажи  карточку  своего  нового!  Авдеев,  прям,
изошелся весь, глянуть хочет!
     АНТОНИНА. Да шли бы вы!
     ПЕТРУНИН. Шли бы вы!.. Чуть что -- "шли бы вы"! Никакой культуры. Вот и
поговори.
     У меня, кстати, титька болит. Ты зачем меня вчера в титьку укусила?
     АНТОНИНА.  (Потягивается) Так плясали же. Я всегда разгорячаюсь,  когда
пляшу.

     Из барака с сумками выходит Петрунина.

     ПЕТРУНИНА.  Бесстыжая  твоя  рожа,  Тонька!  Нет   своего  мужика,  так
испрокудилась совсем.  Ну, чего вылупилась? Отрастила глазищи-то,  а совести
нет.
     АНТОНИНА. Зла в  тебе, как в собаке. Тебе сейчас, Валентина, нервничать
никак нельзя.  Ты у нас беременная молодуха.  Мать  и дитя в одной упаковке.
Забетонированная!
     АВДЕЕВ. Ты что, Валь, серьезно? В этом возрасте вроде не того, а?
     АНТОНИНА.  Если  очень  яростно  и  если мужик шибко задорный, то,  вот
видишь, того. В отличие от некоторых. А, Петрунин -- того? Или ты тут ни при
чем?
     ПЕТРУНИНА. Ну что ты мелешь своим помелом, ну что ты мелешь?
     АВДЕЕВ. Да, Валентина, ты даешь! Это ж как же постараться надо было?
     АНТОНИНА. Валентина,  мы  вчера твоего  Петрунина проверяли.  И  так, и
этак.  Не способен  он  к такому геройству!  Так что  колись --  говори, где
подгуляла?
     АВДЕЕВ.  Есть такие монстры -- через  бабу  перелезет и... ребенок! Ты,
может, с кем рядом посидела?
     ПЕТРУНИН. Да заткнетесь вы?!
     ПЕТРУНИНА. Господи, я аборт сделаю!
     ПЕТРУНИН. Я  тебе сделаю!  Я тебе такой аборт сделаю, что целый год под
платье заглядывать будешь!
     ПЕТРУНИНА. (Мужу) Ну ты-то че, ты-то че вместе с этими балаболами?!
     Ты, Антонина, не знаю, чем тут занимаешься!
     АНТОНИНА. Это кто еще чем  занимается! Невинность из себя  в шестьдесят
лет  строите. Носитесь  со своими вшивыми печалями, как угорелые. Глядеть на
вас тошно.
     ПЕТРУНИН. ...Антонина, слышь? Надо бы рассчитаться за увечье-то, а?..
     АНТОНИНА. Да уйди ты!!!
     ПЕТРУНИН. А думал, нальешь...
     АВДЕЕВ.   (Читает  газету)  "Вновь  возобновились  ожесточенные  бои  в
Бейруте. В  результате  вчерашних  столкновений пострадало  несколько  жилых
домов. Один человек ранен".
     ПЕТРУНИН. У них ожесточенные бои -- как у нас свадьба. А