Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
сердиться на ярость обобранных? Не
здесь ли та сжатость, формульность упорно повторяющейся мелодической фразы,
когда попевки сливаются с нагнетательными возможностями ритмического
остинато? Башилов не хотел отчаяния. Его, музыканта, сейчас убьет рваным ли
обломком трубы или взлетевшей доской в висок - он брыкнется на землю, на
траву в пыль, суча ногами, и в ту же секунду, в тот же самый миг поселок
незаметно и сам собой обретет вновь музыку. Так родилась эта мысль, насчет
младенцев. Обновляя и обновляясь, новорожденные, что только-только из чрева,
попискивают и орут необычно резко, горласто, и, уже неся в себя музыку, они
попискивают, плачут, вопят, орут, превращаясь и год от года согласовываясь в
поющий хор. Новый и исполинский хор детей грянет в ту же секунду, едва он
погибнет. Он пошел совсем медленно. Ему было страшно, но он думал; пусть
убьет, если это поможет им. Он думал: пусть меня не будет. Глаза повлажнели.
Он шел медленно, совсем медленно вдоль заводской невысокой стены, ожидая
очередного сотрясения воздуха и возмездия. Он опустил голову. Однако мощного
и самого главного взрыва, который обычно следовал за малыми, которого ждал
Башилов и которого напряженно ждали окружающие холмы, не последовало.
Когда Башилов оглянулся, не было уже и огня. Стало понятным, что
взрывной очаг блокирован и что большого пожара не будет. Вот и позади
заводская стена. Башилов медленно шел к кленам.
В междомье Башилов направился к машине, сел и вырулил за пределы
поселка.
Через час он остыл и поехал помедленнее, дорога - не асфальт, и машину
стоило поберечь. Заговорил и опыт, опыт пятидесяти с лишним прожитых лет, в
свете которых и пожар был всего лишь очередной пожар, и встреча с внучатым
племянником Чукреевых, лишившаяся глубины, была бытовым столкновением,
стычкой, не более того. Все виделось проще. Так вздорно и с обидой уехать!..
Башилову стало совестно: ведь он общался с родными местами, ведь не
простился.
Он развернул машину.
Это было мудро - вернуться. Темнотой не смущаясь, Башилов вырулит в
междомье и поставит, уже привычно, машину на прежнее место. Ему ведь,
Башилову, никто не нужен. В сумерках, со спокойным сердцем он выкурит
сигарету на той полуупавшей последней скамье да и поедет. Так лучше.
Уже предвкушая, как он там будет курить, Башилов вспомнил о еде; он
сбавил скорость до самой малой и, правя одной рукой, другой влезал в пакеты
и вытаскивал свертки с бутербродами, вареные яйца, помидоры. Он ел, он не
спешил. Закат поблек. Небо делалось из синего темным. Башилов так же достал
и термос - и тоже справился одной рукой. Он прихлебывал кофе, который по его
просьбе сварили ему еще утром в Медногорске, в ресторане. Кофе был горячий,
его сварили за двести километров отсюда.
И наконец он сидел на полуупавшей скамье, на том ее конце, что еще
кое-как подпирался столбом. Поселок спал. Ночь надвинулась густо и плотно,
так что скамью Башилов отыскал чуть ли не ощупью.
Теперь он отключился: возникло прощанье и возник тот мягкий душевный
покой, при котором не нужно ничего более - только сидеть не шевелясь и не
спугнуть минуту. Он так и сидел. Не приедет он сюда больше, а прощанье -
это, конечно, и прощенье.
В надвинувшейся темноте Башилов услышал, как стучит сердце: появившийся
месяц придал ночи высокий тон. Месяц был на убыли, светлый. Башилов уже
покурил и, расслабившийся, сидел без движенья,- возможно, он напевал, да,
вполголоса, да, совсем негромко тянул, кажется, песню из запомнившихся в
детстве, как вдруг в тишине расслышал осторожные и боязливые звуки -
Башилову подпевали.
Если Башилов был седой мужчина, то Васик был совсем состарившийся, с
реденькой белой бородкой,- в белесом свете месяца он выглядел старичком.
Башилов узнал слабоумного, и тот, сразу смолкший, узнал Башилова тоже.
Вероятно, он узнал приезжего музыканта раньше,- услышав, как тот напевает,
он подошел, подкрался тихо и с мыслью, что какое-то время послушает, если
Башилов его не прогонит.
Оба помолчали. Потом Васик очень робко попросил приезжего:
- Ты ндой, ндой (ты пой, пой)!
Башилов ласково тронул его за плечо, и тот замычал, довольный; а когда
приезжий, как в детстве, погладил его по голове, Васик сел около полуупавшей
скамьи прямо на землю; он улыбался; он стал жаловаться:
- Дододые дют. Неня наньше нидода не диди. (Молодые бьют, меня раньше
никогда не били.)
Башилов еще раз погладил его по голове: бедный.
- И ненен не дают, нидода.... Дадин ня. (И песен не поют. Никогда...
Один я.)
- Сейчас споем. Только потихоньку, Васик...
Они негромко запели - и тихо-тихо мычал Васик, стараясь не сфальшивить.
Они спели Выходили двое, затем Венули с полудня, затем Чистоган, а затем
долгую и бесконечную Жизнь прошла. Эту песню они одолели до конца лишь
потому, что Васик помнил ее и, невнятно мыча, наводил Башилова на слова; он
начинал, а Башилов подхватывал. Звуки были ужасны, но дурачок хорошо знал,
что петь надо тихо,- из опыта длительной своей беды это было, вероятно,
единственное, что он усвоил в жизни. Когда Башилов утомился, Васик продолжил
петь один, но притих голосом еще больше. Ночь млела. Месяц висел в небе
ясный. Дурачок шумно высморкался, и, вглядевшись, Башилов увидел, что он
плачет. Тягучим мычанием своим он и просил и как бы настаивал, последний
певец, плохой и с ужасным голосом, но ведь он пел, и Башилов, впадая в
запоздалый пафос, подумал, что не все потеряно. Васик придвинулся: сидел на
земле, обхватив колени, в шаге от музыканта. Башилов сидел рядом, на
полуупавшей скамье. Они спели еще раз Чистоган, а потом Венули с полудня.
Минута, когда прозвучал высокий чистый голос ребенка, приближалась в тишине
и в темноте неслышно, сама собой.
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -