учил
из  неловкого  положения  Смагин.  Главное,  сам  вызвался.  Только и удалый
человек...  В  генеральском  доме  он  частенько  бывал и, как говорили злые
языки, строил куры самой генеральше.
     - Я  в  смешном виде всю историю генералу расскажу, - объяснял накануне
Смагин недоумевавшему Тарасу Ермилычу. - Старик посмеется - только и всего.
     - Ох,  в  добрый  бы  час  только попасть, Ардальон Павлыч, - угнетенно
вздыхал старик. - Огонь, а не человек, ежели не в час...
     - Уж  будьте  покойны,  все  в лучшем виде. Много будет смеяться Андрей
Ильич.
     - Дивлюсь  я  на  твою  смелость, Ардальон Павлыч, - наивно признавался
Тарас  Ермилыч,  - как это ты легко о генерале разговариваешь и даже в глаза
Андреем Ильичом называешь.
     - Чего же бояться его: такой же человек, как и мы с вами.
     - Такой, да не совсем...
     Смагин  задумчиво улыбнулся и покрутил свой черный ус. Это был красивый
и  видный мужчина, один из тех счастливцев, для которых женщины идут на все.
На  вид  ему  можно  было  дать  лет  тридцать  с  большим хвостиком, но его
молодила  военная  выправка  и  уверенность  в  себе. Бороду он брил и носил
по-военному   одни  усы,  одевался  франтом  и  вообще  держал  себя  львом.
Загадочные  темные  глаза  глядели  устало  и  светлели только в присутствии
хорошеньких  женщин.  Тарасу  Ермилычу  нравилась  в Смагине вся его барская
повадка  -  он  и  не унижался, как другие, и головы не задирал выше носу, а
тронуть  его  пальцем никто бы не посмел. Так взглянет, что не поздоровится.
Устраивая  дело  с  генералом,  он  и виду не подал, что делает какое-нибудь
одолжение  Злобину,  а  так просто взял да и уважил хорошего человека, точно
стакан   воды   выпил.  "Сокол  ясный",  -  думал  Тарас  Ермилыч,  тронутый
очестливостью мудреного гостя.
     - Так  ты  когда к генералу-то, Ардальон Павлыч? - спрашивал Злобин, не
умея скрыть своего нетерпения.
     - А завтра...
     - Нельзя  ли поскорее? Как узнает генерал стороной про мертвое-то тело,
хуже будет. Тогда уж к нему не подступишься...
     - Вздор!.. Не беспокойтесь: сказал, что устрою, значит, и будет так.
     Самоуверенность   Смагина   подействовала   на   Злобина  успокаивающим
образом, хотя он и заключил свою беседу с ним широким вздохом.
     Мертвое  тело опившегося купца было стащено в самый задний флигель, где
помещалась  своя злобинская богадельня. Это обстоятельство смущало весь дом,
начиная  с  самого  хозяина  и  кончая  последним  конюхом.  Главное то, что
нехороший  знак...  А  тут еще следствие, доктора будут потрошить - греха не
оберешься.  Положим,  что  везде  было  дано больше, чем следует, а все-таки
слух  пойдет по всему городу. Может еще и родня привязаться... Одним словом,
неприятность   вполне.   Полицеймейстер   уже  приезжал  два  раза,  смотрел
покойника и только плечами пожал.
     - Убрать бы его, Иван Тимофеич? - взмолился Злобин.
     - Не  могу,  Тарас Ермилыч: уголовное дело... Надо следствие произвести
и допросить свидетелей.
     - Да  чего  спрашивать,  когда  человек с вина сгорел? Ежели бы знатье,
так я бы его близко к дому не пустил, не то что угощать...
     Потом  приехал  доктор  и  тоже пожал плечами. Тоже свой человек был, а
тут  оказал  себя  хуже чужого. О том, где будут потрошить "мертвяка", Тарас
Ермилыч  не  смел и спросить: и дом новый, и свадьба еще не кончилась, а тут
этакая  мерзость. Хоть бежать из дому, так в ту же пору... Да и гости теперь
будут  сомневаться:  не  ладно,  дескать, в злобинском доме. Вообще скверно,
как  ни  поверни...  И  полицеймейстер  и  доктор начинают заметно ломаться,
возмущая  гордость  Тараса  Ермилыча,  неумевшего  кланяться.  И тут выручил
опять   Смагин,   бывший  с  полицеймейстером  на  "ты".  Съездил  Смагин  к
благоприятелю,  что-то  там  поговорил,  а  ночью  явилась  полиция и увезла
мертвяка в казенную больницу.
     - Надо  будет  благодарность  оказать его благородию, - говорил Злобин,
когда все дело было улажено.
     - Конечно...   Только   нельзя   прямо  совать  деньги:  полицеймейстер
обидится, и доктор тоже.
     - Я с Савельем пошлю...
     - И  это  неудобно... По-благородному сделаем: вы дайте деньги мне, а я
их  проиграю полицеймейстеру и доктору. Они уж сами поймут, откуда благодать
свалилась...
     - Ах,  Ардальон  Павлыч,  Ардальон  Павлыч...  ловко!..  Конешно,  мы -
мужики, и поблагодарить по-настоящему не сумеем. Каждое дело так-то...
     Смагин  так  и  сделал,  как говорил: в тот же вечер, когда метал банк,
доктор  и полицеймейстер выиграли именно ту сумму, какая им была ассигнована
в  благодарность.  Злобин  сам  наблюдал за этой игрой: из копейки в копейку
все верно. Одним словом, Смагин являлся каким-то добрым гением.
     Мы  уже  сказали, что гости не переводились в злобинском доме. Но этого
было  мало:  из  злобинского дома они всей ордой перекочевывали к Тихоновым,
от  Тихоновых  к Сердюковым, от Сердюковых к Щеголевым, а от Щеголевых опять
в  злобинский  дом.  Получался  настоящий  заколдованный  круг,  из которого
трудно  было  вырваться.  Достаточно было раз попасть в одно из звеньев этой
роковой  цепи,  чтобы  потом  уже  не  вырваться.  После первых двух месяцев
отчаянного  кутежа  многие  оказались  несостоятельными продолжать свадебное
веселье  дальше:  одни  сказывались  больными, другие малодушно прятались, а
третьи  откровенно  бежали  куда  глаза  глядят.  Покойный  енисейский купец
Туруханов  пробовал  убегать  несколько  раз,  но  его ловили и возвращали с
дороги.
     Когда Савелий вернулся от старика Ожигова, Тарас Ермилыч спросил:
     - Ну что, сильно ругается старик?
     - Порядочно-таки   отзолотил   нас  всех,  Тарас  Ермилыч...  Наказывал
беспременно, чтобы вы сами у него побывали.
     - Лично хочет обругать?
     - Это  само собой, а главная причина, что у них дельце есть какое-то до
вас...  Все  счетами  меня донимали... По промыслам и по заводам неустойку с
вас взыскивать хотят.
     - Ладно,  ладно...  Будет с него: насосался он с меня достаточно. Такая
ненасытная  утроба...  И  куда, подумаешь, деньги копит? Кажется, достаточно
бы, даже через число достаточно.
     - Казенные  подряды  хотят  брать  Мирон  Никитич  и опять меня к Мишке
подсылают,  хотя  теперь Мишка и не в случае. Не любят они очень генеральшу,
потому  как к ним без четвертной бумаги не подойдешь, а Мишка брал жареным и
вареным. Очень сердитуют Мирон Никитич на генеральшу...
     - Старуха  на  мир  три  года сердилась, а мир и не знал... Ну, а ты не
забудь,  что  я тебе про Ардальона Павлыча говорил: надо и нам над ним шутку
сшутить.
     - Это насчет генеральши?
     - Было тебе сказано, дурак!..
     - Точно так-с, Тарас Ермилыч...
     Выжидать  удобного  случая  Савелью  пришлось  недолго. В тот же вечер,
когда  играли  на половине Поликарпа Тарасыча, он рассказал историю избиения
Мишки  генеральшей  так,  что  Смагин  не  мог не слышать, но барин и тут не
выдал себя, а только покосился на подручного и закусил один ус.
     - Не  поглянулось?  -  злорадствовал  Тарас  Ермилыч,  хотя  этим путем
старавшийся выместить на ловком барине свое невольное подчинение ему.
     Исполнив  поручение, Савелий не забыл и себя: озлобится Ардальон Павлыч
и  какую-нибудь  пакость  подведет,  а  много  ли  ему, маленькому человеку,
нужно.  В  тот  же  вечер,  чтобы  задобрить  Смагина, Савелий рассказал ему
историю,   как  Тарас  Ермилыч  утром  молился  богу.  Смагин  захохотал  от
удовольствия, а потом погрозил Савелью пальцем и проговорил:
     - Хорошо,  хорошо, сахар... Понимаю!.. Только ты у меня смотри: говори,
да откусывай.
     - Это вы насчет генеральши, Ардальон Павлыч?
     - Да, насчет генеральши. Нечего дурака валять...
     По  пути  Смагин ловко выспросил у Савелья, какие такие дела у Злобиных
и  у  Ожиговых,  что  они  так  боятся  генерала.  Ведь у них главные дела в
Сибири,  а  генерал  управляет  горной  частью  только  на  Урале.  Савелий,
прижатый  к  стене,  разболтал  многое,  гораздо  больше  того, что желал бы
рассказать:   так   уж  ловко  умел  спрашивать  Ардальон  Павлыч.  Конечно,
сибирские дела большие, но далеко хватает и генеральская сила.
     - Первое  дело  то,  Ардальон Павлыч, - повествовал Савелий, заложив по
привычке  руки  за  спину, - что сибирское золото обыскали мы, то есть Тарас
Ермилыч.  Ну,  за  ним  другие  бросились:  Тихоновы, Сердюковы, Щеголевы. И
каждый  свой  кус  получил...  Хорошо-с.  А  родным сибирякам это, например,
весьма  обидно,  потому  как  пришли  чужестранные  люди  и их родное золото
огребают...  Дикой  народ и сторона немшоная, а это понимают. Вот они сейчас
давай  делать  нам с своей стороны прижимку... Оспаривают заявки, оттягивают
прииски.  А  это  какое  дело:  заявляю я спор, положим, совсем нестоющий, а
работы  у  Тараса  Ермилыча  останавливают  из-за моего спора. Все поперек и
пойдет:  рабочие  кандрашные  без  дела  сидят,  провиянт  гниет, приисковое
обзаведение  пустует, а главное - время понапрасну идет. Порядки-то в Сибири
известные:  один  Никола  бог.  Ну, большая идет прижимка, и Тарасу Ермилычу
приходится  уж  в  Питере охлопатывать сибирские дела, а там один разор: что
ни  шаг,  то  и  тыща.  Да  еще тому дай пай, да другому, да третьему... Вот
генерал наш и вызволяет, потому как у него в Питере везде своя рука есть.
     - Так, так, - поддакивал Смагин, соображая что-то про себя.
     - Другое  дело,  Ардальон  Павлыч,  эти  самые  заводы,  которые  Тарас
Ермилыч  купили.  Округа  агроматная,  шестьсот  тыщ  десятин,  рабочих  при
заводах  тыщ  пятнадцать  -  тут всегда может быть окончательная прижимка от
генерала.  Конешно,  я  маленький  человек,  а  так  полагаю своим умом, что
напрасно  Тарас  Ермилыч  с заводами связались. Достаточно было бы сибирских
делов...  Ну,  тут  опять  ихняя  гордость: хочу быть заводчиком в том роде,
например, как Демидов или Строганов.
     - Так, так... Ну, довольно на этот раз.
     Удивительный  был  человек  этот  Ардальон  Павлыч;  никак  к  нему  не
привесишься.  Очень уж ловко умел он расспрашивать... И все ему нужно знать,
до всего дело. Такой уж любопытный, знать, уродился.


IV

     Ардальон  Павлыч  Смагин  просыпался  очень поздно, часов в двенадцать,
когда  добрые  люди успевали наработаться и пообедать. Впрочем, в злобинском
доме  этому  никто  и  не удивлялся, потому что в качестве настоящего барина
Смагин  жил  не  в  пример  другим,  а  сам  по  себе.  Проснется он часам к
двенадцати  и целый час моется да чистится, а потом наденет золотом расшитые
туфли,  бархатный  турецкий халат, татарскую ермолку, закурит длинную трубку
и  в таком виде выйдет на балкон погреться на солнышке и полюбоваться божьим
миром.  На  балкон Смагину подавали его утренний кофе. Вся злобинская челядь
любовалась  настоящим  барином,  пока он сидел на балконе и кейфовал, и даже
подручный   Савелий  чувствовал  к  этому  ненавистному  для  него  человеку
какое-то  тайное  уважение, как уважал вообще всякую силу. Ворчали на барина
только  древние  старики и старухи, ютившиеся по тайникам и вышкам: продымит
своим табачищем барин весь дом.
     Итак,  Смагин проснулся, напился кофе, выкурил две трубки, переоделся и
велел  подать  себе  лошадь.  Весь  злобинский  дом с нетерпением ждал этого
момента,  потому что все знали, куда едет Ардальон Павлыч. Сам Тарас Ермилыч
не показался, а только проводил гостя глазами из-за косяка.
     - Помяни,   господи,  царя  Давыда  и  всю  кротость  его!..  -  шептал
струсивший миллионер. - Устрой, господи, в добрый час попасть к генералу.
     А  барин  Ардальон  Павлыч катил себе на злобинском рысаке как ни в чем
не  бывало.  Он  по  утрам  чувствовал  себя  всегда  хорошо,  а  сегодня  в
особенности.  От  злобинского  дома  нужно  было спуститься к плотине, потом
переехать  ее  и  по  набережной  пруда,  - это расстояние мелькнуло слишком
быстро,  так  что  Смагин  даже  удивился, когда его пролетка остановилась у
подъезда генеральского дома. Встречать гостя выскочил верный раб Мишка.
     - Дома  генерал?  -  развязно  спрашивал Смагин и, не дожидаясь ответа,
скинул свою летнюю шинель на руки Мишке.
     - Не  знаю...  - уклончиво и грубо ответил Мишка, не привыкший к такому
свободному  обращению  - сам Тарас Ермилыч смиренно ждал в передней, пока он
ходил наверх с докладом, а этот всегда ворвется, как оглашенный.
     Когда  Смагин,  оглянув  себя в зеркало, хотел подниматься по лестнице,
Мишка  сделал  слабую  попытку  загородить  ему  дорогу,  но  был  оттолкнут
железной рукой с такой силой, что едва удержался на ногах.
     - Без докладу нельзя... - бормотал обескураженный Мишка.
     Барин  даже  не  оглянулся,  а  только,  встретив  на  верхней площадке
почтительно вытянувшуюся Мотьку, проговорил:
     - Это что у вас за чучело гороховое стоит в передней? Генерал дома?
     - Пожалуйте...
     - А Енафа Аркадьевна?
     - Они у себя в будуваре...
     Мотька  любовно  поглядела  оторопелыми  глазами  на  красавца барина и
опрометью  бросилась  с  докладом  в  кабинет  к  генералу. Смагину пришлось
подождать   в   большой   гостиной  не  больше  минуты,  как  тяжелая  дверь
генеральского  кабинета  распахнулась, и Мотька безмолвным жестом пригласила
гостя  пожаловать.  В  отворенную  половину  уже  виднелась фигура генерала,
сидевшего  у  письменного  стола,  -  он  был,  как всегда, в полной военной
форме.  Большая  генеральская  голова,  остриженная  под  гребенку, отливала
серебром.  Загорелое  лицо было изрыто настоящими генеральскими морщинами. В
кабинете  стоял  посредине  большой  письменный  стол,  заваленный бумагами,
несколько   кресел   красного  дерева,  турецкий  диван,  обтянутый  красным
сафьяном,  два  шкафа  с  книгами,  третий шкаф с минералами - и только. Над
турецким  диваном  на  стене  развешено  было в живописном беспорядке разное
оружие,  а  в  простенке  между окнами портрет государя Николая Павловича во
весь рост.
     - Ваше  превосходительство,  я  боюсь,  что помешал вашим занятиям... -
почтительно проговорил Смагин, делая глубокий поклон.
     - А,  это  ты,  братец,  -  фамильярно  ответил старик, не поднимаясь с
места  и по-генеральски протягивая два пальца. - А когда я бываю не занят? Я
всегда  занят,  братец...  Дохнуть некогда, потому что я один за всех должен
отвечать, а положиться ни на кого нельзя.
     - Все   удивляются  вашей  энергии,  ваше  превосходительство...  Город
сделался   неузнаваемым:   чистота,   порядок,   благоустройство   и   общая
благодарность.
     - Благодарность?..
     - Точно так, ваше превосходительство...
     - Но ведь я, братец, строг, а это не всем нравится...
     - Главное, вы справедливы...
     - О,  я  справедлив!  -  милостиво согласился грозный старик, взятый на
абордаж  самой  дешевенькой лестью. - Да ты, братец, садись... Ну, что у вас
там нового? Очень уж что-то развеселились.
     - Тарас  Ермилыч просил засвидетельствовать вам свое глубокое почтение.
Ведь они молятся на вас, ваше превосходительство!
     - Знаю, знаю...
     - И  притом  народ все простой, без всякого образования. Лучшие чувства
иногда проявляются в такой откровенной форме...
     - Да,  но нельзя этого народа распускать: сейчас забудутся. Мое правило
-  держать  всех  в  струне...  Моих  миллионеров я люблю, но и с ними нужно
держать  ухо востро. Да... Мужик всегда может забыться и потерять уважение к
власти.  Например,  я  -  я  решительно  ничего  не  имею,  кроме  казенного
жалованья,  и горжусь своей бедностью. У них миллионы, а у меня ничего... Но
они думают только о наживе, а я верный царский слуга. Да...
     Смагин  почтительно наклонил голову в знак своего душевного умиления, -
солдатская   откровенность   генерала   была   ему   на   руку.  После  этих
предварительных  разговоров  он  ловко  ввернул  рассказ  о  том,  как Тарас
Ермилыч   молился  утром  богу  и  бросил  свечу  об  пол.  Генералу  ужасно
понравился анекдот, и генеральский смех густой нотой вырвался из кабинета.
     - Три раза прилеплял свечу, а потом об пол?
     - Точно  так,  ваше  превосходительство...  Бросил  свечку  и убежал из
моленной.
     - На  кого  же  это  он  рассердился:  на свечу или на бога?.. Надо его
будет  спросить  самого...  Ха-ха!.. "Господи помилуй!" - а потом и свечку о
пол. Нет, что же это такое, братец? Послушай, да ты это сам придумал?..
     - Истинное   происшествие,   ваше   превосходительство.  Удивительного,
по-моему, ничего нет, потому что совсем дети природы...
     - Ну,  этого я не понимаю, братец, какие там дети природы бывают, а вот
со   свечкой  так  действительно  анекдот...  Надо  будет  Енафе  Аркадьевне
рассказать:  пусть  и  она посмеется. Только я сам-то не мастер рассказывать
бабам, так уж ты сам.
     - Сочту за особенное счастие, ваше превосходительство.
     - "Господи  помилуй!",  а потом свечку... ха-ха!.. Нет, братец, ты меня
уморил... Пусть и Енафа Аркадьевна посмеется.
     Подогрев   генерала  удачно  подвернувшимся  анекдотом,  Смагин  еще  с
большей  ловкостью  передал  эпизод  о  сгоревшем  с  вина енисейском купце,
причем в самом смешном виде изобразил страх Тараса Ермилыча за это событие.
     - Вот  дурак...  -  удивился  генерал.  -  Да  ведь  он не убивал этого
опившегося  купца?..  Дорвался человек до дарового угощения, ну, и лопнул...
Вздор!  А  вот  свечка...  ха-ха!  Может  быть,  Тарас-то  Ермилыч  с горя и
помолиться пошел, а тут опять неудача... Нет, пойдем к генеральше!..
     Развеселившийся  старик  подхватил  гостя  под  руку  и повел его через
парадный  зал  в  гостиную  хозяйки.  Енафа  Аркадьевна  была  уже  одета  и
встретила  их, сидя на диване. Гостиная была отделана богато, но с мещанской
пестротой,  что  на  барский  глаз Смагина производило каждый раз неприятное
впечатление. Сегодня она была одета более к лицу, чем всегда.
     - Вот  он...  он  все  тебе расскажет... - шептал генерал, задыхаясь от
смеха. - Ох, уморил!..
     Повторенный   Смагиным  рассказ,  однако,  не  произвел  на  генеральшу
ожидаемого действия, - она даже поморщилась и подняла одну бровь.
     - По-моему, это очень грубо... - проговорила она, не глядя на гостя.
     - Ах,  матушка,  ничего  ты  не понимаешь!.. - объяснил генерал. - Ведь
Тарас  Ермилыч  был  огорчен:  угощал-угощал дорогого гостя, а тот в награду
взял  да  и  умер...  Ну,  кому  приятно  держать в своем доме мертвое тело?
Старик  и  захотел  молитвой  успокоить  себя,  а тут свечка подвернулась...
ха-ха!..
     - Вам   нравится  все  грубое,  -  спорила  генеральша  по  неизвестной
причине.  -  Да  и  вообще,  что может быть интересного в подобном обществе?
Вам, Ардальон Павлович, я могу только удивляться...
     - Именно, Енафа Аркадьевна?
     - Именно,  что  вы находите у этих богатых мужиков? Невеж", самодуры...
При  вашем  воспитании, я не думаю, чтобы вы могли не видеть окружающего вас
невежества.
     - Совершенно  верно,  но ведь я здесь случайно... Оригинальная среда, а
в сущности люди недурные.
     С  генеральшей  Смагин познакомился в клубе и сначала не обратил на нее
никакого  внимания. Но потом он по привычке начал немножко ухаживать за ней,
как  ухаживал  за  всеми  дамами. Ничего особенного, конечно, в ней не было,
но,  как  свежая  и  молоденькая  женщина,  она  подогревала его чувственную
сторону,  - Смагин любил молодых дам, у которых были очень старые мужья, как
в  данном  случае.  В  них  было  что-то такое неудовлетворенное и просившее
ласки...  Но  вместе  с  тем  этот  "ферлакур"  не  любил  очень  податливых
красавиц,  а  предпочитал  серьезные  завоевания,  со  всеми  препятствиями,
неудачами  и  волнениями,  неизбежно  сопутствующими  такие кампании. На его
взгляд генеральша соединяла в себе оба эти качества.
     - Так  вам нравятся наши миллионеры? - приставала генеральша, вызывающе
поглядывая на гостя.
     - Если   хот