аспорт и carte d'identite. Мне вежливо предложили
сесть. Я уселся с громадным чувством облегчения, бросив прощальный взгляд на
моего провожатого -- где я мог видеть его прежде?
Какой контраст по сравнению с мучениями прошлой ночи! Бросилась в глаза
громадная разница: уважение к личности. Мне подумалось: посади они меня сейчас
на американское судно, я безропотно воспринял бы свою судьбу. Его речь была
внутренне организованна. Он не сказал ничего непонятного, ничего
оскорбительного, недоброжелательного или непристойного. Он говорил на своем
родном языке, и в нем чувствовалась форма, внутренняя форма, вытекающая из
глубокого знания жизни. Такая ясность было тем более поразительна, что вокруг
царил хаос. Этот внешний бардак, окружавший его, казался нелепым. Но в то же
время он не был нелеп, потому что то, что порождало этот бардак, исходило от
человека, от человеческих слабостей, человеческих ошибок. В этом кавардаке
чувствуешь себя легко и свободно, ибо это настоящий французский кавардак. После
нескольких беглых, формальных вопросов я окончательно успокоился. До сих пор не
имея ни малейшего представления о своей дальнейшей судьбе, я был уверен, что
каким бы ни был приговор, он не будет ни взбалмошным, ни злобным. Я молча сидел,
наблюдая, как он работает. Казалось, здесь не было ничего, что функционировало
бы нормально: ручка, промокательная бумага, чернила, линейка. Казалось, он толь-
432
ко-только открыл свой офис, и я у него -- первый клиент. В действительности же
через него прошли тысячи таких, как я, тысячи, поэтому он не слишком
беспокоился, когда дела шли не совсем гладко. Он четко усвоил, что главное --
.правильно все записать в соответствующую книгу. В нужных местах поставить
соответствующие печати и штампы, необходимые для того, чтобы придать делу
законность, и выполнить прочие общепринятые формальности. Кто я такой? Чем
занимаюсь? Cane me re -qarde рas! Я буквально слышал, как он проговаривает все
это про себя. Он задал мне всего три вопроса. Где родился? Где проживаю в
Париже? Давно ли живу во Франции? Из моих ответов он составил прекрасное
небольшое досье имени меня, в конце которого поставил в меру витиеватую подпись
с положенным количеством завитушек, затем скрепил это прозаическим штампом с
нужной печатью. Такова была его работа, и он добросовестно исполнял ее.
Надо признать, он довольно долго провозился с моим делом. Но на этот раз время
работало на меня. Я мог торчать тут хоть до самого утра, если это было
необходимо. Я чувствовал, что он трудится на мое благо, на благо французов, что
наши интересы совпадают, потому что мы оба -- разумные интеллигентные люди, и к
чему нам доставлять другу другу неприятности. Таких людей французы называют
quelconque*, что совсем не то же самое, что Никто в Англии, потому что мистер
Любой или мистер Каждый во Франции совсем не то, что мистер Никто в Англии или
Америке. Ouelconque -- не Никто во Франции. Он -- такой же, как и все, просто
его история, его традиции, его жизненный путь делают его чем-то большим, чем
Некто в других странах. Как и этот терпеливый маленький человечек, эти люди
зачастую так себе одеты, у них потертый вид... и подчас... что греха таить... от
них дурно пахнет. Они не блещут чистотой, зато знают свое дело, а это,
согласитесь, не так уж и мало.
Как я уже сказал, ему потребовалось немало времени, прежде чем он занес в свои
книги все данные. Нужно было подложить копирку, оторвать бланки квитанций,
наклеить наклейки и так далее. Чтобы не точить новый карандаш, в корпус ручки
вставлялся очередной карандаш-
__________
* Некто, какой-нибудь (фр.).
433
ной огрызок, затем куда-то запропастились ножницы, завалившиеся, как оказалось,
в корзину для бумаг, налить свежих чернил, достать новую промокашку, нужно было
сделать массу вещей... В довершение всего в последний момент обнаружилось, что
моя французская виза просрочена. Мне деликатно предложили возобновить ее -- на
случай, если я когда-нибудь надумаю опять попутешествовать. Я не стал спорить,
зная наверняка, что пройдет много времени, прежде чем мне взбредет в голову
мысль покинуть Францию. Согласился скорее из вежливости и уважения к героическим
усилиям, затраченным на меня.
Когда с формальностями было покончено, когда мой паспорт и удостоверение
личности благополучно перекочевали ко мне в карман, я с подобающей
почтительностью предложил ему посидеть в баре напротив. Он любезно принял мое
приглашение, и мы не спеша отправились в бистро у вокзала. Он поинтересовался,
нравится ли мне жить в Париже. Интересней, небось, чем в этой дыре, добавил он.
Нам почти не удалось поговорить, поскольку поезд отправлялся через несколько
минут. Я думал, что на прощанье он не удержится от того, чтобы спросить меня:
"Как же вас угораздило так вляпаться?", -- но нет, ни малейшего намека.
Мы вернулись на набережную, раздался свисток, мы сердечно пожали друг другу
руки, и он пожелал мне счастливого пути. Он помахал рукой и повторил:
-- Au revoir, monsieur Miller, et bon voyage!* На этот раз обращение "месье
Миллер" прозвучало для меня музыкой, прозвучало абсолютно естественно. Настолько
приятно и естественно, что у меня выступили слезы. Да, когда поезд отходил от
станции, две слезы, скатившись по щекам, упали мне на руки. Я был спасен, я был
среди людей. Во мне все пело "Bon voyage!" Bon voyage! Bon voyage!
Над Пикардией моросил мелкий дождик. Почерневшие соломенные крыши звали и манили
к себе, сочная зеленая трава дрожала на ветру. Иногда передо мной начинал
маячить океан, чтобы быть тут же проглоченным колышащимися песчаными дюнами,
передо мной мелькали фермы, луга, ручьи. Мирный сельский пейзаж, каждый
занимается своим делом.
___________
* До свидания, господин Миллер, счастливого пути (фр.).
434
Меня вдруг окатило волной такого счастья, что мне захотелось вскочить и
закричать или запеть. "Bon voyage!" Какие слова! Мы всю жизнь проводим в
странствиях, постоянно бормоча слова, подаренные нам французами, но разве
когда-нибудь у нас бывает этот "воn voyage"? Разве мы осознаем, что, даже
спускаясь в бистро или в бакалейную лавку на углу, мы отправляемся в путь, из
которого можем не вернуться? Если бы мы осознавали, что каждый раз, выходя из
дома, мы отправляемся в путешествие, то, возможно, наша жизнь складывалась бы
немножко иначе. Когда мы пускаемся в путешествие до ближайшего магазина, в Дьепп
или Нью-Хэвен, или куда-нибудь еще, наша планета тоже пускается в небольшое
путешествие, о котором никто ничего не знает, даже астрономы. Но куда бы мы ни
отправились, в угловой магазинчик или в Китай, мы путешествуем вместе с матерью
нашей Землей, Земля движется вместе с Солнцем, и вместе с Солнцем отправляются в
путь другие планеты... Марс, Меркурий, Венера, Нептун, Юпитер, Сатурн, Уран.
Весь небосвод совершает путешествие, и, если хорошенько прислушаться, можно
услышать "Bon voyage! Bon voyage!" А если замереть и не задавать дурацких
вопросов, то поймешь, что главное -- отправиться в путешествие, что вся наша
жизнь -- путешествие, путешествие в путешествии, что смерть -- не последнее
путешествие, а лишь начало нового, и никто не знает, куда и зачем, но все равно
-- "bon voyage"! Мне хотелось вскочить и пропеть это в тональности ля-минор.
Вселенная представлялась мне опутанной паутиной дорог, порой труднопроходимых и
почти невидимых, как пути, по которым движутся планеты солнечной системы, и в
этом огромном мглистом скольжении туда и обратно, в призрачных-переходах из
реальности в реальность, я видел, как все живое и неживое машет друг другу,
тараканы тараканам, звезды звездам, человек человеку, Бог Богу. Закончена
посадка Для отправляющихся в Никуда, Bon voyage! От осмоса к катаклизму, все
пребывает в безмолвном вечном движении. Сделать остановку, замереть посреди этой
сумасшедшей, безумной круговерти, идти в ногу с вселенной, как бы ее ни кидало
из стороны в сторону, стать одним целым с тараканами, звездами, богами и людьми,
-- вот что такое путешествие. И в этом пространстве, в котором мы совершаем свое
движение, где оставляем свои невидимые следы, в нем и только в нем можно
услышать еле слышное на-
435
смешливое эхо, елейный, противный, слабый, безжизненный английский голос,
недоверчиво вопрошающий: "Полноте, мистер Миллер, уж не хотите ли вы сказать,
что пишете еще и книги по медицине?" Да, черт подери, теперь я могу утверждать
это с полной уверенностью. Да, мистер Никто из Нью-Хэвена, я действительно пишу
книги по медицине, прекрасные книги по медицине, которые исцеляют от всех
недугов во времени и пространстве. Вот и сейчас, в эту самую минуту я создаю
грандиозное слабительное для человеческого сознания: оно называется ощущение
путешествия!
Я представил себе того недоумка из Нью-Хэвена, насторожившего уши, чтобы лучше
меня слышать; перед ним возникла огромная неясная тень и поглотила его. Только я
хотел спросить сам себя: "Где же я видел эту рожу?", как меня вдруг словно
озарило вспышкой молнии. Усатый человек из Дьеппа, чье лицо было мне до боли
знакомо, теперь я узнал его! -- это же Мак Суэйн*! Большой Злой Волк, и Чарли
играл Самсона-Борца! Вот и все! Я только хотел привести в порядок свои мысли. Et
bon voyage. Bon voyage a tout le monde!*
________
* Мак Суэйн -- американский актер, исполнявший роль Большого Джима Макки,
главного противника Чарли в фильме Ч. Чаплина "Золотая лихорадка" (1925).



АСТРОЛОГИЧЕСКОЕ ФРИКАСЕ
Astrological Fricasse
РАССКАЗ
Я познакомился с Джеральдом в фойе театра в антракте. Не успели нас представить
друг другу, как он поинтересовался датой моего рождения.
-- Двадцать шестого декабря 1891 года.. днем, в половине первого... В Нью-Йорк
Сити... При стечении Марса, Урана и Луны в восьмой фазе. Устраивает?
Он просиял.
-- Вы разбираетесь в астрологии, -- обрадовался он, растроганно глядя на меня,
словно я был его лучшим учеником.
Наша беседа была прервана появлением очаровательной молодой особы, радостно
приветствовавшей Джеральда. Он торопливо познакомил нас.
-- 26 декабря и 4 апреля... Козерог с Овном.. Вы прекрасно подходите друг другу.
Я так и не узнал, как зовут очаровательную даму, впрочем, она также не знала
моего имени. Для Джеральда это не имело никакого значения. Люди существовали для
него лишь постольку, поскольку они подтверждали его астрологические выкладки. Он
заранее знал, кто есть кто, -- на лету схватывая самую суть. В каком-то смысле
он был сродни врачу-рентгенологу. Моментально высвечивал ваш астральный скелет.
Там, где непосвященным виделся Млечный путь, Джеральд наблюдал созвездия,
планеты, астероиды, падающие звезды и туманности.
-- Не затевайте ничего серьезного в ближайшие дни, -- мог сказать он. -- Лягте
на дно. Ваш Марс сходится с Меркурием. Воздержитесь от принятия решений.
Дождитесь полнолуния... Вы человек импульсивный, склонный к необдуманным
поступкам, я правильно угадал? -- Испытующе лукаво он поглядывал на свою жертву,
словно предупреждая: "Меня не проведешь, я вижу тебя насквозь".
В антракте все высыпали в фойе, дружно пожимая друг другу руки. Каждого
представляли по имени его знака Зодиака. Среди присутствующих в большинстве
оказались Рыбы -- прохладные, слегка замороженные, в меру доброжелательные,
безликие создания, все как на подбор с гла-
439
зами навыкате, вялые и флегматичные, у которых, казалось, в жилах вместо крови
течет вода. Меня больше тянуло к Скорпионам и Львам, особенно это касалось
представительниц прекрасного пола. Водолеев я старался избегать.
Когда в тот же вечер мы с Джеральдом сидели в ресторане, я уяснил для себя одну
важную вещь. Хоть убей, не вспомню, был он Близнецом или Девой, но с
уверенностью могу сказать -- увертливости и апломба ему было не занимать. Было в
нем что-то андрогинное. Присутствие Весов, Львов и Стрельцов вызывало в нем
нездоровый ажиотаж. Он то и дело, словно мимоходом, ронял какие-то
двусмысленности о Козерогах, -- осторожно, словно исподтишка сыпал соль на
птичий хвост.
Он без умолку говорил о различных органах человеческого тела, суставах,
мускулах, слизистой оболочке и прочих жизненно важных частях организма. Он
посоветовал хозяину, которого недавно сбил грузовик, быть поосторожней со своей
коленной чашечкой в следующем месяце. Молодой даме слева от меня следовало
поберечь почки -- из одного из близлежащих домов исходит какое-то пагубное
влияние, которое действует на почки и железы внутренней секреции. Интересно,
каким астральным сложением обладал он сам -- с нездоровым цветом лица,
свидетельствующим о плохой печени, и почему бы ему самому не посоветоваться хотя
бы с местным фармацевтом.
Я уже проглотил три коктейля с шампанским и соображал довольно туго. То ли он
говорил, что следующая неделя обещает быть удачной в финансовых отношениях, то
ли что надо опасаться переломанных костей. Но надо сказать, меня это и не
особенно интересовало. Любые влияния Сатурна, обнаруженные в моем гороскопе,
значат для меня больше, чем все вместе взятые милости великодушного благодетеля
Юпитера. Я заметил, что о Венере не было сказано ни единого слова. Похоже, сферу
личных отношений он ни в грош не ставил. Он был мастак по части несчастных
случаев, прибавок к жалованью, путешествий. Разговор принял вкус давно остывшей
яичницы в клинике для ревматиков. Я пытался было завести разговор о Плутоне,
потому что эта планета и ее тайны более остальных занимали меня, но он не
поддержал меня, напротив, как-то сразу помрачнел и замкнулся. Больше всего он
оживлялся, когда ему задавали сугубо земные вопросы, например:
-- Как вы считаете, мне не повредит немного спагетти?
-- Можно мне заниматься гимнастикой в данное время суток?
440
-- Как насчет этой вакансии в Сан-Франциско? Не пора ли подсуетиться?
На подобные вопросы у него всегда был готов ответ. Его самонадеянность не знала
границ. Время от времени, желая придать своим словам больший вес и драматизм, он
закрывал глаза, словно окидывая мысленным взором астральную карту звездного
неба. Он мог предсказывать будущее, правда, довольно неохотно, но странное дело:
пока мы разговаривали, ему, как и простому смертному, пришлось купить утреннюю
газету, чтобы узнать, что творится на русском фронте. Спроси я его о положении
дел на бирже (не упал ли, допустим, уровень цен), вряд ли он проявил бы большую
осведомленность, нежели я. Спустя несколько недель ожидалось затмение Луны, и он
зорко следил за всевозможными землетрясениями и колебаниями почвы; к счастью,
какая-то богом забытая сейсмографическая станция зафиксировала колебания почвы в
пяти-шести тысячах миль от берега в Тихом Океане. Никто не пострадал, разве что
какие-нибудь глубоководные чудища...
Где-то через неделю Джеральд позвонил мне и пригласил на новоселье. Он пообещал
мне встречу с восхитительной Стрельчихой с грудью, как налитые яблоки, и губами
цвета спелой малины.
-- Вы очень скоро вступите в фазу повышенной активности, -- выпустил Джеральд на
прощанье стрелу. В его устах это прозвучало весьма многообещающе. Однако,
поразмыслив, я пришел к выводу, что активность сама по себе вещь крайне
бессмысленная. Муравьи с пчелами тоже активны, причем, постоянно и что с того? К
тому же меня раздражала сама идея активности. Я жил в мире с самим собой и
хотел, чтобы все оставалось, как есть, по крайней мере, пока.
Ближе к вечеру мы подъехали к дому Джеральда. Я прихватил с собой двух друзей,
Весы и Стрельца. По обеим сторонам улицы вдоль всего квартала тянулась вереница
авто, -- преимущественно лимузинов -- глянцево сверкающих в лучах заходящего
солнца. Между холеными, "ливрейными" шоферами уже установились вполне
панибратские отношения. Когда мы вылезли из двухместного "фордика", нас
удостоили критическими взглядами, смерив с головы до ног.
Новое обиталище Джеральда находилось в милом, небольшом особнячке. Я бы сказал,
приятно никаком. Здесь мог жить и состоятельный хиромант, и преуспевающий
виолончелист. Гостиная кишела людьми, они сидели, стояли, разговаривали, пили
чай, жевали пирожные. Когда мы вошли, Джеральд устремился нам навстречу и стал
пооче-
441
редно представлять своим гостям: Весы -- Близнецы, Стрелец -- Водолей, Лев --
Козерог и так далее. Мы чувствовали почти то же самое, что и Алиса, когда она
попала в Страну Чудес, а Джеральд при ближайшем рассмотрении был как две капли
воды похож на Даму Червей.
Когда все перезнакомились, я пристроился в уголке у окна и огляделся. Интересно,
кто пристанет первым. Долго ждать не пришлось.
-- Вы увлекаетесь астрологией? -- поинтересовалась бледная личность с запавшими
глазами и впалыми щеками, безуспешно пытаясь подняться с дивана, где была зажата
между двумя дамами с одутловатыми расплывшимися лицами, одетыми так, словно они
долго рылись в бабушкиных сундуках.
-- Весьма относительно, -- ответил я, пожимая его вялую руку.
-- Мы все просто без ума от Джеральда. Он настоящий волшебник! Не представляю,
что бы мы без него делали. Я промолчал, повисла неловкая пауза. Он продолжал:
-- Вы живете в Голливуде, мистер... Простите, запамятовал ваше имя. Меня зовут
Хелблингер, Джулиус Хелблингер.
Я еще раз пожал ему руку.
-- Рад познакомиться, мистер Хелблингер. Нет, я живу не здесь. Я пришел в гости.
-- Вы адвокат, да?
-- Нет, я писатель.
-- Писатель! Ах, как интересно! В самом деле? Если не секрет, о чем вы пишете?
Тут как нельзя более кстати подоспел Джеральд -- он подслушивал разговор и
торопливо порхнул к нам, весь трепеща от возбуждения.
-- Ни в коем случае не читайте его книги, -- начал он, протягивая безвольно
болтавшуюся кисть, с которой, будто переломанные, свисали пальцы. -- У него
извращенный склад ума, не правда ли, Двадцать Шестое Декабря?
Одна из каракатиц пыталась подняться с дивана, опираясь на тонкую трость с
золотым набалдашником. Увидев, что она плюхнулась, словно снулая рыба, на
мягкое, я поспешил ей на помощь. Случайно мой взгляд упал на ее ноги, похожие на
две щепки. Судя по всему, она никогда не ходила дальше, чем от машины до
подъезда. На одутловатом белом лице выделялись маленькие птичьи глазки. Проблеск
сознания в них отсутствовал, разве что иногда вспыхивал алчный огонек обжорства.
Она могла быть сестрой-близнецом Кэрри Нейшн кисти Гранта Вуда, создавшего ее в
момент сатанинского просветления. Я без труда
442
представлял ее на лужайке возле собственного дома в Пасадене, поливающую цветы
из дырявой лейки. Наверное она проводит день, посещая парикмахера, потом
астролога, от астролога направляется к хироманту, потом идет в чайную, где после
второй чашки чая начинает ощущать легкое брожение в кишечнике, и поздравляет
себя с тем, что ей больше не нужно принимать ежедневно слабительное. Высшее
счастье для нее, -- это, без сомнения, хороший стул. Я несильно сдернул ее с
дивана, поставил на ноги, слыша, как стучит ее грязное сердце, подражая ржавому
хрипу неисправного движка.
-- Вы так любезны, -- поблагодарила она, тщетно пытаясь изобразить на высеченном
из чугуна лице очаровательную улыбку. -- Увы, мой дорогой, мои бедные ножки
совсем меня не слушаются. Джеральд говорит, что у меня Марс противостоит
Сатурну. Приходится нести свой крест. А вы кто. Овен? Хотя нет, дайте
подумать... вы Близнец, угадала?
-- Совершенно верно, я Близнец, а также моя мать и сестра. Забавно, не правда
ли?
-- Действительно, -- из ее груди рвался хриплый свист, она безуспешно пыталась
справиться с головокружением. Кровь хлюпала в ее жилах, словно слизь
просачивалась через промокашку.
-- Джеральд говорит, что я принимаю все слишком близко к сердцу... А что мне
остается, когда правительство сжирает весь доход. Я ни секунды не сомневаюсь,
что мы выиграем войну, но, голубчик, с чем мы останемся, когда она закончится?
Я, знаете ли, не становлюсь моложе. У меня осталась только одна машина, и
неизвестно еще, не придется ли расстаться и с ней. А каково ваше мнение об этой
войне, молодой человек? Эта нескончаемая бойня просто ужасна. Одному богу
известно, уцелеем ли мы. Не удивлюсь, если эти япошки вторгнутся в Калифорнию и
уведут побережье прямо