сиональная тайна.
     --  Да  нет, никакой  тайны здесь  нет, просто вам,  простым  смертным,
понять  это будет не совсем  легко. Да и времени у меня нет  на разъяснения.
Как, впрочем, и у вас тоже.
     -- Где же вы обитаете  в свободное  от работы время? Летом, скажем, или
осенью?
     -- В Лапландии, разумеется,  где же еще. Там наш дом, наша родина. Иной
климат нам противопоказан.
     -- Боитесь растаять?
     --  Да нет, растаять  мы не растаем, но  здоровью повредить можем...  А
вот, кстати, мы и пришли.
     Тут только  я огляделся. Батюшки,  так это ж мой родной дом! Дед  Мороз
довел меня, оказывается, до самого моего подъезда.
     -- Да откуда ж вы знаете, что я живу именно здесь?
     --  Послушайте,  сударь,  перестаньте  задавать  дурацкие  вопросы.  Вы
услышали слишком  много, чтобы иметь хотя бы  смутное  представление о самых
элементарных вещах. Пораскиньте мозгами.
     Я пораскинул. Ну да, еще одно  чудо. И ничего в этом удивительного нет.
Подумаешь,  чудо!  За последний час я  уже  настолько свыкся со всеми  этими
чудесами,  что  не  удивил  бы  меня  даже  указ  Президента  о  переходе  с
завтрашнего дня на летнее время. Даже это.
     -- Прежде чем покинуть  вас, любезнейший, я хочу сказать несколько слов
о той самой  квитанции,  которую  вы до сих пор держите в  руке. Вот, видите
аббревиатуру в правом верхнем углу? СДМ. Что означает: "Служба Деда Мороза".
Так вот, подписка, выданная вам, оформлена на три месяца, но  деньги внесены
за весь  следующий  год.  Если вы захотите  продлить  подписку  на следующий
квартал, вам достаточно  явиться в  любое  отделение связи  до  пятнадцатого
числа  последнего   предподписного  месяца  и   предъявить   контролеру  эту
квитанцию. Подписка будет продлена  автоматически, и все благодаря этим трем
буквам, СДМ.
     -- А почему  бы вам не подарить мне подписку на весь год, тем более что
деньги все равно уже внесены? Какой в этом смысл?
     -- Смысл есть, -- загадочно произнес Дед Мороз. -- Может статься, вы не
захотите продлевать подписку. Вам предоставляется полная свобода выбора.
     -- Почему же это не захочу? -- Я пожал плечами. -- Очень даже захочу.
     -- А вы не торопитесь с выводами. Все дело  в том, что подписка  эта не
простая, и вы в этом сами скоро убедитесь.
     Что-то этот тип не договаривает.
     --  Ничего,  скоро  вы все поймете,  --  мягко  сказал он и взглянул на
звездное  небо. -- О, уже без двадцати двенадцать. Вам пора,  сударь, негоже
Новый год встречать на  улице.  Торопитесь,  ровно в 12.05 вам позвонит ваша
супруга.
     Мне вдруг стало  казаться,  что я стою перед ним  совершенно голый. Вот
черт, этот Дед Мороз прекрасно осведомлен!
     Он улыбнулся.
     --  Прощайте. И помните: грядущий  год готовит вам  немало сюрпризов. С
наступающим вас, Василий Петрович. И всех благ. Адью!
     Он повернулся и исчез в темноте. А  я, обалдевший, еще  несколько минут
шарил  невидящими  глазами  по  пустынным  тротуарам  и медленно  съезжал  с
катушек.  Потом  спохватился и  кинулся вверх по  лестнице. В одном он прав:
Новый год нужно встречать дома.
     Когда  я  влетел  в  квартиру,  куранты  уже начали  отсчет.  Я  врубил
телевизор, выхватил из загашника пузырь и в два счета смахнул пробку.
     С последним ударом часов я опрокинул-таки стопку и теперь  уже не спеша
начал наполнять вторую.
     В 12.05 позвонила Светка.
-==Глава четвертая==-
     Очухался я на следующий день  далеко за полдень. Светка к  тому времени
уже была дома и  теперь суетилась на кухне. Пахло жареной картошкой, салатом
"оливье" и свежими  огурцами.  Ото всех этих  ароматов у меня  засосало  под
ложечкой. Я был голоден, как тысяча  волков-альбиносов. О вчерашних событиях
я поначалу даже и не вспомнил.
     Попытался подняться с дивана,  на  котором спал,  даже  не удосужившись
раздеться,  но не  тут-то было. Перед глазами вдруг все заплясало, заерзало,
закружилось, и  я  снова  рухнул  на подушку, обессиленный  и  опустошенный.
Видать, те два  пузыря, что я вылакал за ночь, все еще бродили в моем нутре.
Организм настоятельно требовал опохмелки.
     В комнату вплыла Светка.
     -- Очухался, пьяница, -- беззлобно сказала она. -- Вижу, времени зря не
терял. Ишь, бледный какой. Трещит, небось, голова-то?
     -- Ой трещит, -- жалобно проскулил я. -- Свет, полечиться бы, а?
     --  Ну  что  мне  с  тобой делать, -- покачала  головой она. --  Ладно,
полечу. Исключительно ради праздника.
     Она  снова ушла  на  кухню  и  тут  же  вернулась с непочатой  бутылкой
"Распутина".
     -- А вот это по-нашему! -- воспрянул я духом и неуклюже сполз с дивана.
Молодец у меня все-таки Светка!
     --  Садись  к  столу, Вась. Встретим  Новый  год по-человечески.  Лучше
поздно, чем никогда.
     Мы  прекрасно   провели  остаток  дня,  первого  дня  Нового  года.  От
вчерашнего дурного настроения не осталось и следа. Жизнь  все-таки не  такая
уж и подлая штука, как мне мерещилось накануне. Это уж точно.
     На следующий  день, то бишь второго января,  мне предстояло выходить на
смену.  Башка  поутру была мутной, тяжелой и  дурной.  Башка гудела,  словно
церковный  колокол. Идти  на  работу  страсть как не хотелось,  но идти было
надо. Некуда нам, пролетариям, деваться, такой уж наш жребий.
     Когда  я уходил, Светка  еще спала. Пусть выспится, подумал  я,  у  ней
сегодня выходной.
     Проходя   мимо   почтового  ящика,   я   машинально   вынул   из   него
корреспонденцию и сунул к себе в сумку. На работе почитаю, решил я.
     Мороз снова спал,  воздух  был  влажным, теплым,  дул южный ветер. Небо
затянуло сплошной облачностью, а под  ногами противно хлюпала снежная  жижа.
На душе было тоскливо и муторно.  Идти никуда не хотелось, а хотелось лежать
на диване пузом кверху и плевать в потолок.
     Я шел по грязному тротуару и думал. В  голову лезли  всяческие  мысли и
идеи.  Мне  вдруг вспомнился странный  тип,  назвавшийся  Дедом Морозом,  --
впервые с той памятной новогодней ночи. И хотя соображал я туго, рассуждал я
тем не менее совершенно трезво. Теперь-то, по прошествии суток, я уже не был
так  наивен и  простодушен, теперь-то я знал,  что все это розыгрыш,  чистой
воды розыгрыш. И как это меня угораздило попасться на удочку? Ведь все проще
пареной репы, элементарно, Ватсон. Этого типа, Деда Мороза,  я действительно
видел  впервые,  но  это  вовсе  не  значит,  что  я  ему  не  знаком.  Дело
приблизительно было так. Кто-нибудь из моих дружков  оформил подписку на мое
имя,  нашел  человека,  который согласился надо мной  подшутить, снабдил его
необходимой информацией и -- нате, купился дядя Вася, поверил в "настоящего"
Деда  Мороза!  Знали ведь, мерзавцы,  когда и  где я пойду в  ту злополучную
ночь, знали, что Светки не  будет дома,  а уж где  я живу и что  зовут  меня
Василь  Петрович,  известно любому  моему  корешу. Касательно же  Светкиного
звонка в 12.05 тоже нет ничего потустороннего. Как водится,  в первые минуты
Нового года близкие родственники и хорошие знакомые обмениваются телефонными
поздравлениями.  Это  традиция такая,  и ни для кого она не  секрет.  Вполне
можно  было догадаться,  что Светка позвонит  именно в это время. Что она  и
сделала  с точностью до минуты.  Вот такие пироги. Небось, кореша-то те, что
так  подло  подшутили  надо мной, с табуреток со смеху полетели, как  только
узнали  о моем  позорном  легковерии.  Да-а,  купился  я,  купился  со всеми
потрохами. Надо же, а я ведь  действительно поверил, что он  на Занзибаре  в
Дедах Морозах ходил и что ему уже за  три  штуки лет перевалило! Да в  такую
чушь не  то что взрослый, ребенок  не поверит -- а я поверил! Каково,  а? На
работе,  поди,  все уже знают,  в какую  я  лужу сел,  вот ржачка-то  будет!
Стыдоба да и только.
     Но  на автобусной  остановке,  куда  я  наконец  доковылял, меня словно
обухом по голове хватило. Постой-ка, Василь Петрович, что же это получается?
Вся твоя версия с розыгрышем летит к чертям собачьим. А "жигуленок"? Неужели
его  утопили, только  чтоб посмеяться  над  тобой? Нет,  погоди,  не вяжется
как-то утонувший  "жигуль" с твоей версией.  Слишком дорого обошелся  бы  им
розыгрыш. "Жигуль"-то ведь, поди, не  из папье-маше. Касательно  Деда Мороза
это  еще  вопрос, а  вот "жигуль", тот точно  был настоящим. Это уж как пить
дать. Совсем я запутался, братцы.
     А тут как  раз и автобус мой подкатил. Я облюбовал себе местечко у окна
и с комфортом расположился. Ехать мне ровно двадцать две минуты (я засекал),
так что, думаю, успею соснуть с четверть часа. И я соснул.
     Но  не успел я продремать  и пяти минут,  как  был  разбужен неприятным
шелестом у самого моего уха. Я  разлепил  веки. Шелестела газета.  Рядом  со
мной сидел  какой-то  бородавчатый  тип  и трясущимися  руками  разворачивал
свеженький  "МК". А, чтоб тебя!  Сна больше  не  было ни  в одном  глазу.  И
приспичило ж ему читать в переполненном автобусе!
     Бородавчатый  меж  тем  развернул газету  во  всю  ширь,  для  чего ему
пришлось развести руки в разные стороны,  и уткнулся своим  сизым шнобелем в
рубрику "Срочно  в номер!". Правая его пятерня  как раз зависла  перед  моим
левым глазом.
     -- Лапу убери, -- рыкнул я.
     -- А? -- он выпялился на меня, словно баран  на новые ворота, но тут до
него наконец доперло, что к чему, и  он  быстро  убрал  пятерню с  глаз моих
долой. -- Простите великодушно, если я вам помешал.
     Я на него  не смотрел,  но  чувствовал, как  он  нагло  пялится на  мою
персону. Все это начинало действовать мне на нервы.
     Бородавчатый   не   отставал.   Придвинувшись   ко   мне  вплотную,  он
поинтересовался:
     -- Не скучно вам сидеть  вот  так, без газеты? А хотите, я вам свою дам
почитать, на время? Берите, мне не жалко.
     От него воняло перегаром и нечищенными зубами. Впрочем, от меня, думаю,
тоже несло не амброзией.
     -- У меня своя есть, -- буркнул я. -- И не хуже вашей.
     -- Верю, -- тут же согласился он, -- верю, друг, верю.
     Да ни хрена ты мне не веришь, подумал я. А вот я сейчас тебе шнобель-то
твой утру.
     Я сунул руку в сумку  и нащупал там две газеты, вынутые мною сегодня из
почтового  ящика.  Наобум достал  одну из них.  "МК", второе января, то есть
сегодняшняя. Значит там, в сумке, осталась вчерашняя.
     --  Да вы прямо фокусник! --  радостно пустил  слюну  бородавчатый.  --
Смотрите, и у меня "Комсомолец", и тоже за второе число.
     Я скосил глаз  на его  вонючую газету и убедился, что он не врет. Потом
пролистал свой номер, но ничего интересного для себя не обнаружил. И чтоб уж
совсем утереть ему его  сопливый  шнобель, я вынул  из сумки вторую газету и
начал методично ее просматривать. А краем глаза продолжал наблюдать за ним.
     Морда его  покрылась серыми  пятнами.  Он громко, с присвистом засопел.
Шары  его  полезли на лоб, в  буквальном смысле, ей-Богу, не вру. Он силился
что-то  сказать, но не мог. Ага,  проняло-таки тебя, прыщавый! Съел  кукиш с
маслом!
     Бородавчатый вел себя все более и более странно. Тыкал  грязным пальцем
в мою газету и продолжал отчаянно сопеть.
     -- Э-э... а... какое у нас сегодня января? -- выдавил он наконец.
     Я повернулся к нему и хотел было выдать по первое число, но осекся. Его
всего колотило.  Батюшки,  да его  сейчас  кондратий хватит! Вон  как  зенки
вылупил.
     -- Число... какое  сегодня число... --  лепетал он, словно полоумный, и
вдруг заклацал желтыми, проникотининными зубами.
     --  Ну,  второе, --  пробурчал я, отодвигаясь  от него подальше.  -- Ты
чего, мужик, анаши обкурился?
     -- У-у-у!  -- завыл он  вдруг по-волчьи  и  снова ткнул  пальцем в  мою
газету.
     Чокнутый какой-то, как пить дать. Из психушки,  видать, сбежал, или еще
откуда.
     Я  перевел взгляд на  то место, куда  он тыкал своим  дурацким пальцем,
и... чуть было не проглотил собственный язык.
     Газета была за третье января!
-==Глава пятая==-
     Бородавчатый вдруг  дико  заржал  и на весь автобус заявил, что сегодня
тридцать третье декабря 2048 года. Потом все  тем  же  грязным пальцем ткнул
стоявшую перед ним толстую тетку в ее обширный живот, на что тетка сделалась
багровой,  как  свекла, и пронзительно  завизжала.  "Зарезали!"  --  завопил
кто-то  истошно.  В  автобусе  началась  кутерьма.  На  следующей  остановке
бородавчатого  выволокли под локотки на  свежий воздух и  воткнули в сугроб,
малость остудиться. Бедолага отчаянно отбрыкивался и затих лишь тогда, когда
мордой  ткнулся в  грязный снег.  Там я его и оставил.  Вряд ли он сбежал из
психушки, решил я, но в том, что он туда сегодня попадет, сомнений у меня не
было. Как и в том, что туда же попаду и я.
     Вся эпопея с бородавчатым типом  прошла  для  меня как бы  в  тумане. Я
продолжал пялиться  на газету,  пребывая в  состоянии полнейшей  прострации.
Теперь  я знал,  как  съезжают с  катушек.  "МК", третье января,  среда. Все
верно, черным по белому, от и до. Никаких сомнений, газета настоящая. Я даже
понюхал ее: пахнет свежей типографской краской.
     Я точно знал, что сегодня вторник. Я не  мог ошибиться. Поднатужившись,
я  восстановил  в памяти  события  минувших  суток -- и  не нашел  ни единой
зацепки. События четко  чередовались одно  за  другим.  Все  верно,  сегодня
второе января, готов заявить это под присягой. Не тридцать третье декабря, и
не сорок шестое мартобря, а именно второе января. Так что в психушку сегодня
я, пожалуй, не попаду, рановато еще.
     Все дело в газете.
     Газета была завтрашней.
     И вот тут-то меня осенило. Ну и подарочек уготовил мне Дед Мороз, леший
его  забодай!  Все это его проделки, не иначе, его дедморозовские  штучки. И
ведь предупреждал он меня, что  подписка-то необычная, а  я все ушами хлопал
да сомненьями себя изводил. Не обманул, выходит, Санта-Клаус из Занзибара.
     Газета  была  завтрашней, это точно,  но  пришла она сегодня.  А та, за
второе  января?  Ясное  дело, та  появилась  вчера. Все  как  по  маслу, все
тютелька в тютельку.
     А  завтра я получу послезавтрашний номер, и  так будет продолжаться изо
дня  в  день, аж до конца марта.  Чудеса  да  и только.  Ну как тут крыше не
поехать?
     Сердце у меня екнуло, в желудке забулькало. Я представил себе...
     -- Конечная! -- объявил водитель. -- Дальше не поеду.
     Вот дьявол! Я и не заметил, как проскочил лишние три остановки.  Теперь
придется возвращаться назад.
     До работы я добрался без приключений. В цеху стоял гомон и звон посуды.
Дружки  мои,  все  до  единого,  проходили  курс  послепраздничных  лечебных
процедур.  Лечились  всем  подряд:  кто "Жигулевским",  кто "Столичной", кто
"Смирновской", а один гурман-извращенец прямо из горла лакал "Амаретто". Тех
же, кто уже прошел начальный курс лечения, складировали  в каптерке, где они
долечивались крепким оздоровительным сном. Здоровье прежде всего, гласил наш
неписаный закон. И мы этот закон уважали и блюли.
     -- А  вот и  Васек приволокся! С  прошедшим тебя,  Василь  Петрович, --
приветствовал меня Колян, наш бригадир.
     Я настороженно огляделся. Никто не хихикал, никто зубы не скалил, никто
пальцем в  меня не тыкал.  Выходит, не было  никакого розыгрыша.  Я вздохнул
свободнее.
     -- Стакан примешь? -- спросил Колян.
     -- Приму. Мог бы и не спрашивать.
     -- О'кей. Две штуки гони.
     -- Да отдам я, ты ж меня знаешь. Сначала налей.
     -- Как скажешь, Васек. Ты  ж меня тоже знаешь, я никогда жмотом не был.
На, держи.
     И он протянул мне до краев наполненный граненый стакан.
     -- Ну, будь, -- толкнул я краткую речь и осушил посудину до дна.
     -- Вот это по-нашему, -- одобрил Колян. -- Кремень ты, Васька,  душой и
телом преданный нашему общему делу. Горжусь я тобой, это я тебе как бригадир
заявляю.
     -- Да и ты  мужик что  надо, --  разомлев, сказал я и захрумкал соленым
огурчиком. На душе полегчало. Теперь-то я был в своей тарелке, в родной, так
сказать, стихии.
     -- Эй, Григорич! -- крикнул Колян. -- Сгоняй-ка еще за парой.
     -- Бабки гони, -- отозвался Григорич, потомственный пролетарий в шестом
колене. -- Без бабок не пойду.
     --  А без бабок тебе  никто и не даст. -- Колян повернулся  ко мне.  --
Составишь компанию, а, Василь Петрович?
     -- Как не составить, составлю, -- кивнул я.
     В голове у меня уже изрядно шумело.
     -- Вот за что  я  тебя люблю, Васька,  так это за твою отзывчивость. --
Колян так растрогался, что даже слезу пустил. -- С тебя еще пару штук, всего
четыре.
     Я положил на стол пятерку.
     -- Сдачи не надо.
     Словно из-под  земли  выросший  Григорич  тут же смахнул пятерку себе в
карман. Колян  добавил  еще  три штуки,  и  потомственный  гонец  помчался в
ближайший магазин.
     Вернулся  он  через  семь  минут  и  тут же грохнул на  стол два пузыря
"Московской".
     -- Молоток, Григорич, свое дело знаешь. Закусон взял?
     --  Обижаешь, начальник. -- Григорич выложил на стол  шмоток  колбасы и
полбуханки черного хлеба.
     -- Порядок, -- одобрил бригадир. -- Ну-с, господа, вздрогнули. За нас.
     Григорич  между  тем покромсал  колбасу и  вскрыл  один из пузырей.  Мы
выпили. Потом выпили еще. И еще. Потом нас оказалось четверо, потом  пятеро,
потом я  сбился  со  счета. Григорич еще  несколько  раз  гонял за водкой. В
последний  раз  он  уже  не вернулся.  Но  никто этого  не заметил.  Те, кто
послабее, уползали в каптерку, а  оттуда  приползали свежие силы. Гудела вся
бригада без исключения.
     Нет, вру, одно исключение все же имелось. Саддам Хусейн, тот самый тип,
которого монтировкой по чайнику  ухандохали, сидел поодаль, один-одинешенек,
и  в  общем  загуле  участия  не  принимал.  Бедняга  обложился  газетами  и
проглатывал  их  одну за  другой со скоростью курьерского поезда.  Совсем  у
бедолаги крыша сползла. Вот что значит от коллектива отрываться!
     И тут я вспомнил про свою газету. Про ту, за третье января. И мне снова
стало не по себе.
     Кореша мои меж тем поочередно травили анекдоты  и  заразительно  ржали.
Порой и я вставлял что-нибудь эдакое,  и тогда ржанье  возобновлялось.  Один
лишь Колян сидел  насупившись и тоскливо глядел  в пустой  стакан. Он всегда
был немножко философом, особенно после изрядной выпивки. Любил потолковать о
бытии, о смысле жизни, о вещи-в-себе, о Фрейде,  Ницше и Канте. Бригадир наш
был человек уникальный,  и мало кто мог понять его, когда он заводил  речь о
высших  материях. Бригада его  тут же начинала  зевать от скуки и пялиться в
потолок. Но Колян  уже ничего не замечал: оседлав своего любимого конька, он
несся во весь опор сквозь дремучие дебри крутых философских наворотов.
     Сейчас, похоже, настал  именно  тот момент,  когда он  готов был начать
длиннющий монолог на одну из своих излюбленных тем. Дабы упредить его  и  не
дать развернуться бригадирскому красноречию, от которого у всех нас начинали
вянуть уши, я сунул ему под нос газету.
     -- Глянь, Колян, что у меня есть.
     --  Газета, -- с полнейшим философским  безразличием произнес бригадир,
еле ворочая языком. -- Ну и что?
     -- Да ты на число глянь.
     -- Ну, глянул. -- Он икнул.
     -- И?
     -- Ну, третье. -- Он снова икнул.
     -- А сегодня какое?
     Он уперся в меня тяжелым,  мутным взглядом -- и тут я понял, что сейчас
его  прорвет.  Я  не  ошибся.  Колян  икнул  в третий  раз,  скривил  рот  в
снисходительной усмешке, скосил и без того уже  косые глаза на кончик своего
носа и взял слово.
     -- Узок круг твоего восприятия, Васька, чрезвычайно узок. А  знаешь  ли
ты, Васька, друг мой закадычный, что вопросом своим -- ик! -- поверг ты меня
в  уныние и  тоску невы... невыраз-зимую? Что ты видишь в  этой своей серой,
будничной жизни? Одну  лишь видимость  бытия. А  я, Васька, зрю в  корень, в
самую что ни на есть антиномистически-монодуалистическую  полноту абсолютной
реальности. Ик!  Зрю, Васька,  и вижу м-многое. У-у, чего  я только  там  не
вижу.