л голубые глаза Торигай-сан и ее набухающие грудки, и не сразу понял, что он имеет в виду публичный приговор.
     - Завтра я с тобой не пойду. Пусть идет мать. Ты же знаешь, что, если пойду я, это может закончиться скандалом.
     Отец всегда был таким. Когда в школу вызывали родителей, ходила только мать. Для меня это было даже лучше. Мне не хотелось видеть, как отец стоит со мной рядом и извиняется за мои проступки.
     - И не опускай глаз, - сказал отец. - Когда директор будет говорить тебе обидные вещи, не отводи глаз в сторону и не опускай голову. Не унижайся. Гордиться тебе особенно нечем, но униженно вилять хвостом тоже не надо. Ты же никого не убил, не изнасиловал. Ты делал только то, во что верил, и теперь будь любезен понести наказание.
     Я почувствовал, что слезы наворачиваются на глаза. После провала с баррикадой мы постоянно были объектами нападок со стороны взрослых. Отец был единственным, кто меня ободрил.
     - Если произойдет революция, ты и твои приятели станете героями, а на веревке болтаться будет, возможно, директор. Так уж бывает, - сказал отец и снова принялся размахивать петардами, которые догорели слишком быстро.
     Но это было красиво.
     Я впервые проходил через ворота школы в сопровождении матери. На церемонии по случаю поступления в начальную школу я был с дедом, поскольку мои родители оба были учителями. По дороге мы встретили мать Адама. Она была высокой, похожей на самого Адама, но с более точеными чертами лица.
     - Нижайше прошу извинить меня за недостойное поведение моего сына, - сказала моя мать, низко склоняя голову.
     Я оттащил ее в сторону и прошептал на ухо:
     - Что ты несешь? Почему ты должна извиняться перед матерью Адама?
     На это мать ответила, что я с малых лет был главным заводилой, это вошло у меня в привычку. Мать Адама смотрела на меня такими глазами, что в них читалось: "Это тот самый негодяй, который сбил моего драгоценного Тадаси с истинного пути". Но я изобразил улыбку и бодрым голосом поприветствовал ее:
     - Добрый день. Меня зовут Ядзаки. Такая манера поведения тоже вошла у меня в привычку.
     - БЕЗВРЕМЕННЫЙ ДОМАШНИЙ АРЕСТ, - вынес приговор директор. - Безвременный, разумеется, не означает навечно, - уточнил он. - Если вы раскаетесь, то будете освобождены раньше. Поскольку вам предстоят выпускные и вступительные экзамены, мы настоятельно вам советуем не делать никаких глупостей и надеемся, что ваши родные и соученики помогут вам в этом... - добавил он.
     - Его не выгнали, - заливаясь слезами, сообщила мать отцу по телефону. Слово "бессрочный" вызывало у меня ассоциации с одиночной камерой, но "домашний арест" обрадовал: теперь не надо будет ходить в школу.
     Когда мы покинули кабинет директора и шли через двор к воротам школы, в окне класса для дополнительных занятий появилась башка Сирокуси Юдзи, главаря "умеренных", и он завопил:
     - Кэн-ян! Ямада! Чем кончилось?
     Моя мать начала суетиться: "Что случилось? Что случилось?"
     - Меня не исключили из школы! Я отправлен под домашний арест! - ответил я громким голосом, который разнесся по всей школе. Члены нашего оркестра, одноклассники, малявки из группы Масугаки, и подчиненные Сирокуси, и т. д., и т. д., и т. д., Мацуи Кадзуко - все высунули головы из окон и махали нам руками. Я помахал в ответ только Мацуи.
     Одним из условий домашнего ареста было то, что нам не разрешалось вообще выходить из дома, но, поскольку от этого можно свихнуться, что пагубно сказалось бы на нашем исправлении, нам была предоставлена ограниченная свобода - "прогуливаться по кварталу".
     Я не чувствовал себя несвободным. Конечно, я не мог посещать кинотеатры или джаз-кафе, но, поскольку наш дом находился недалеко от центра города, я мог выходить в парк гулять с собакой и сосать там замороженные соки, посещать книжные и пластиночные магазины, подглядывать в дома, где шлюшки развлекаются с чернокожими солдатами. И еще сестренка привела свою подругу Торигай-сан и познакомила меня с ней.
     У Адама все было хуже. Ему пришлось покинуть интернат и вернуться в шахтерский поселок. Из-за экономического спада шахты были на грани закрытия, и город фактически вымер. Там были обувной магазин, лавка с сушеностями, канцелярский магазин и еще магазин одежды. В магазине одежды имелись только белые хлопчатобумажные носки, в канцелярской лавке была только оберточная бумага, в лавке сушеностей не было даже растворимого карри, в обувном магазине - только кожаные тапочки для рабочих. Слухи о предстоящем закрытии шахт ходили по городу уже с позапрошлого года, и жители покидали его толпами. По улицам болтались только кучки старых бездельников, которые не могли уехать, даже если бы захотели.
     Трудно представить себе семнадцатилетнего парня, который уже знает "Led Zeppelin", Жана Жене и позу наездницы, оказавшегося в подобном городке под домашним арестом.
     Между тем я из кожи вон лез, чтобы показать учителям, приходившим меня проверять, какой я стал положительный. Отец с удивлением спрашивал меня, с чего вдруг я стал таким подхалимом. Я был готов с расшаркиваниями подавать им охлажденный ячменный чай, чего Адама, думаю, никогда бы не сделал.
     "Меня тошнит!" - твердил по телефону Адама. В отличие от меня, он при встречах всегда спорил со школьным руководством.
     - Меня от них тошнит, - повторял он.
     - Послушай, не будь таким упрямым!
     - Кэн, они все утверждают, что ты раскаялся в содеянном. Это правда?
     - Это только поза.
     - Поза?
     - Разумеется.
     - Что еще за поза? Как ты можешь? И тебе совсем не стыдно перед Че Геварой?
     - Не гони волну. Ты доходишь до ручки.
     - Кэн, а что с фестивалем?
     - Будет.
     - Ты написал сценарий?
     - Почти готов.
     - Поторопись и пришли его мне. Тогда я начну собирать материал. Подготовлю все, что смогу.
     - И что же это будет? Кожаные тапки для рабочих? Сомневаюсь, что нам потребуются куски угля.
     Адама под домашним арестом шуток не воспринимал. Он бросил трубку. Я перезвонил ему и извинился.
     - Прости и не сердись. Я постараюсь побыстрей закончить сценарий и сразу вышлю его тебе. Я подумывал об открытии фестиваля. Помнишь ту фифу, с которой мы встретились как-то в "Бульваре"? Нагаяма Миэ из Дзюнва. Мы оденем ее в ночную сорочку. В одной руке она будет держать свечу, а в другой - топор. На сцене будет огромный плакат с портретами учителей Северной школы, премьер-министра Са-то и Линдона Джонсона. И под "Третий Бран-денбургский концерт" Баха она начнет крушить топором этот плакат. Здорово?
     От таких слов Адама воспрял духом. Мысль о фестивале была единственным, что поддерживало Адама, которого от всего тошнило. Не только Адама, но и все остальные после окончания затеи с баррикадой с нетерпением ждали нового развлечения.

CHEAP THRILL

     Наш классный наставник Мацунага был безумно тощим, поскольку со студенческих лет страдал туберкулезом. Он был человеком мягким и вежливым и, вероятно, за всю жизнь ни на кого не повысил голоса. Во время летних каникул он приходил навещать меня через день.
     При этом он был немногословен, ограничиваясь короткими фразами "Как ваши дела?" или "Надеюсь, я вам не мешаю?" Так же часто он заглядывал и в дом к Адама. Тот вопил что было мочи на него, объявляя всех преподавателей наймитами капиталистов, после чего Мацунага, делая вид, что ничего не замечает, с улыбкой откланивался, на прощанье похвалив красивые подсолнухи возле калитки. Мапунага посещал меня и Адама в шахтерском поселке, к которому ему приходилось ездить на автобусе, исключительно после вечерних занятий.
     Из окна комнаты мне была видна остановка. Выйдя из автобуса, нужно было подниматься по узкой тропинке на холм, а потом по лестнице. Я часто наблюдал, как Мацунага, пыхтя, взбирается на холм, несколько раз делая по дороге передышку. Для учителя с хронической болезнью легких это было потруднее, чем вести занятия.
     Пот струился у него по лицу, и меня каждый раз подмывало спросить, как он себя чувствует? По прошествии некоторого времени я перестал испытывать презрение к Мацунага.
     - Знаешь, Ядзаки, возможно, то, что я сейчас скажу, тебе будет непонятно, но за время учебы в учительском колледже я перенес шесть серьезных операций. Вся грудь у меня в шрамах. Иногда я даже падаю в обморок. Вначале мне было страшно, но со временем ко всему привыкаешь. Я привык к операциям, к анестезии и к потерям сознания, и тогда я решил, что ничто не имеет значения. Например, летом повсюду цветут подсолнухи и каны, а мне остается только смотреть на них и думать, что ничто не имеет значения.
     Мацунага постоянно говорил что-нибудь подобное. Я уже не презирал его, а испытывал даже уважение и считал, что Мацунага - великолепный учитель. Хотя ни я, ни Адама не желали принимать идею "ничто не имеет значения".
     Адама с каждым днем становился все более мрачным, а когда начался второй семестр, я тоже стал более нервным. Улицы провинциального городка опустели: дети были в школе, взрослых мужчин тоже не видно, остались только женщины, старики, младенцы и собаки. Когда я рано возвращался из школы, улицы выглядели совершенно по-другому. Из-за полуприкрытых ставен цветочных лавок доносился аромат срезанных цветов. Владелец обувной лавки только что ее открыл и, зевая, протирал полки.
     Из открытых окон доносились звуки телешоу, которое я никогда не смотрел. За железной решеткой детишки из детского сада танцевали, встав в кружок, а старики сидели на корточках в тени деревьев и громко смеялись. Тогда я ощущал себя на улицах посторонним.
     И теперь в этом городе мне предстояло оставаться под домашним арестом. Скоро летние каникулы закончатся, и я начинал беспокоиться по поводу предстоящих экзаменов по тем предметам, которые прогулял. А прогулов было немало. Меня начинало трясти от одного слова ВТОРОГОДНИК. Я не мог даже представить, что мне еще год придется ходить в эту школу.
     Был очень дождливый день, мне не хотелось идти выгуливать собаку, и я сидел дома и играл на барабанах. Раздался длинный звонок в дверь, и, выйдя на веранду, я увидел там матушку Адама.
     - Я - Ямада. Вы помните меня? Мне нужно с вами переговорить, - сказала она подавленным голосом. - Попрошу вас не рассказывать Тадаси о моем посещении. Он рассердится, - сказала она на безукоризненном стандартном языке. - Я знаю, что встреча с вами ничего не изменит, но я не знаю никого другого, с кем могла бы об этом поговорить. Вы, наверное, знаете, что шахты в нашем городке под угрозой закрытия, и отец Тадаси слишком занят этими проблемами, чтобы интересоваться делами сына.
     Мать Адама нервно промокнула шею и лоб белым платком.
     "Держись, - подумал я, - что мне делать, если она начнет плакать?"
     - Я уже несколько дней не разговаривал с ним, - сказал я. - У него все в порядке?
     Мать Адама глубоко вздохнула и покачала головой. Некоторое время она молчала. Я испугался, не натворил ли он каких-нибудь глупостей. Именно такие спокойные, уравновешенные, как он, в критические минуты проявляют слабость. Не говорите только мне, что он, скрепив волосы резинкой, сидит в юката, украшенном цветочками, за органом и бодро наигрывает "Мадам Баттерфляй"...
     - По правде сказать, я впервые видела Тадаси таким, как сегодня.
     Значит, он и в самом деле сидит ночью и воет на луну, выплывающую из-за отрогов гор...
     - Из всех моих детей Тадаси больше всего был похож на меня. Он всегда был примерным, послушным ребенком. Правда, иногда я немного беспокоилась, что он слишком холодный, ни на что не реагирует.
     Я хотел возразить ей, что это не так, что я видел, как он готов был заплакать от "Завтрашнего Джо" или как он сглатывал слюну, листая журналы "Девочки в трусиках", но удержался.
     - А сейчас он так грубо отзывается о своих учителях... В чем дело? Даже от меня Тадаси сильно отдалился.
     Я хотел сказать ей, что было бы странным для старшеклассника не отдалиться от своей матери, но передумал, увидев, что на глаза у нее навернулись слезы.
     - До того как его приговорили к домашнему аресту, он часто говорил о вас, о своем друге Кэне. Поэтому я надеялась немного поговорить с вами о нем. Что вы думаете обо всем этом?
     - О чем именно?
     - Прежде всего, скажем, о вступительных экзаменах в университет.
     - Для меня это не имеет особого значения. В нынешней Японии образование предназначено не готовить членов общества, а производить из них отбор в качестве инструментов на потребу капиталу и государству.
     Я и дальше продолжал нести что-то в этом роде. Всеобщий союз борьбы, марксизм, уроки Движения против "Договора безопасности" в 1960-м, абсурдистские романы Камю, самоубийства и свободный секс, нацизм, Сталин, императорская система и религия, призыв студентов в армию, "Beatles", нигилизм, тупость и безразличие старика из ближайшей парикмахерской.
     - Боюсь, что я почти ничего из этого не понимаю...
     Я чуть не сказал ей: "Это правда, я и сам до конца этого не понимаю". Вместо этого я заявил, что не следует стыдиться конфликта поколений. Я уже давно не говорил так долго, и в горле у меня запершило. В беседах с Мацунага достаточно было натянуто улыбаться. Разговаривать с родителями напрямую было невозможно. Они все проглатывали, но все же оставалась проблема диалекта. Например, когда мы говорили о "Чуме" Камю на диалекте, разговор приобретал шутливую окраску. "Чума является чем-то вроде заразной хворобы", хотя на самом деле это метафора для обозначения фашизма или КОММУНИЗМА, своего рода символ... Если ты обычно говоришь на диалекте, то всякий сразу поймет, что эти слова где-то подхвачены. Впрочем, беседовать с матушкой друга мне было забавно. Она никогда не меняла мне подгузников, не шлепала меня, пока я не начинал плакать, за то, что я подрался с младшей сестрой, не носила меня на спине до тех пор, пока у нее не начали искривляться ноги. В целом, это была приятная болтовня.
     - Знаете, я немного вас понимаю. В годы войны я служила на вершине Юмихара в зенитном батальоне и видела солдат, которые погибли при налетах. Ведь вы с Тадаси стремитесь к тому, чтобы такого в мире больше не было?
     Я не решился признаться ей, что мне просто хотелось своими действиями привлечь к себе внимание девочек.
     - На самом деле мне кажется, что в последнее время Тадаси немного пришел в себя. Иногда его навещают друзья и... Хотя я знаю, что это запрещено, но Мацунага-сэнсэй закрыл на это глаза. А вчера зашли две красивые девочки, возвращаясь с пляжа.
     Я сразу вскинул голову и спросил:
     - Красивые девочки? Из нашей школы?
     - Да, но из другого класса. Одну зовут Мацуи, она очень хорошенькая. Другую зовут Сато, она стройная и высокая...
     Кровь ударила мне в голову, и последующих слов я не расслышал.
     Леди Джейн с Энн-Маргрет приходили навестить Адама. Зачем понадобилось таким утонченным, умным, смелым и красивым девушкам навещать парня, который изъясняется на таком страшном диалекте, что без переводчика не обойтись. И как могла "принцесса", возвращаясь с пляжа, так кинуть своего "принца", который одолжил ей пластинку "Cheap Thrill"? Надеюсь, что они заявились туда не в купальниках, пахнущие кремом для загара, когда на плечах остались лишь тонкие белые полосы от бретелек, только что отведав свежий арбуз на поле у какого-то крестьянина, предварительно охлажденный в ручье? И тогда зачем я беседую с матерью своего друга? Какое мне дело до того, что она служила в противовоздушных войсках? Мерсо, который застрелил араба, объяснял, что причиной всему было солнце. Мне хотелось стать таким, как Камю.
     ЖИЗНЬ АБСУРДНА.
     Пылая от гнева, я позвонил Адама.
     - Привет, Кэн. Сегодня моя матушка тебя достала?
     Какого черта? Разве ему все известно?
     - Извини, она еще там?
     - Нет, она только что ушла.
     - А твои родители дома?
     - Они оба на занятиях.
     - Значит, вы говорили наедине?
     - Я предложил ей ячменный чай и пирожное.
     - Послушай, ты...
     - Что?
     - Ты не пытался ее поцеловать?
     - Идиот!
     - Извини, это была просто шутка. Когда сегодня мать спросила у меня твой адрес, я сразу понял, что она собирается к тебе. Откуда мне было знать, что она скажет, если туда пойдет?
     Я ничего не ответил. Меня унизили, и я чувствовал уязвленную гордыню. Как мне теперь вести себя с Леди Джейн? Мужчина, обманутый женщиной, которую любит, оказывается в отчаянном положении.
     - Ну и о чем вы говорили? Небось мне косточки перемывали?
     - Нет, Адама... Успокойся!
     - Что?
     - Не наезжай!
     - Что ты имеешь в виду?
     - Ничего особенного. Я не собираюсь об этом говорить.
     - Что бы это ни было, скажи!
     - Я скорей вырву себе язык, чем скажу.
     - Это касается меня?
     - Разумеется.
     - Тогда объясни!
     - Адама, выслушай это спокойно. Обещаешь?
     - Выкладывай!
     - Мне кажется, что твоя мать обсудила все с отцом и они решили забрать тебя из школы и отправить работать. У тебя же есть родня в Окаяма?
     - Да, есть.
     - Похоже, они хотят, чтобы ты работал там во фруктовом саду. Со следующей недели ты будешь просто купаться в персиках.
     - Чего? Ты совсем рехнулся, что ли? Это же вранье!
     - Так считаешь?
     - Ложь - твое единственное мастерство, Кэн.
     - Ошибаешься!
     - ШУТКА, а кстати... - захихикал Адама. Когда хладнокровные парни начинают хихикать - это противно. - Вчера ко мне приходили Мацуи и Сато.
     - Что? - воскликнул я, изображая удивление.
     - Они сказали, что возвращаются после купания на пляже Утаноура.
     Пляж Утаноура находился совсем близко от квартала, где жил Адама.
     - Правда? - притворно безразличным тоном спросил я.
     - Пойми, чувак, я к такому не привык. Я не умею общаться с телками.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Я получил писульку и теперь не знаю, что делать.
     - Письмо? ЛЮБОВНОЕ ПИСЬМО?
     - Нет, нет, боже упаси...
     - Любовное письмо?
     - Может быть, но оно написано старинным классическим стилем: "Выражаю свое почтение и уважение" - мне это не по кайфу. Я предпочитаю Рембо.
     У меня потемнело в глазах.
     - И еще, Мацуи просила дать ей твой адрес. Ты не против?
     - Меня мало волнуют телки вроде Мацуи. Ни ума, ни воспитания, ни благодарности к людям.
     - Ты так считаешь?
     - Разве можно считать такую приличной бабой? Я подарил ей "Cheap Thrill" и даже благодарности не дождался. Мой отец после каждого подарка посылает письмо с благодарностью.
     - Какой подарок? Это же была пластинка Эдзаки.
     - Не хочу больше ее знать.
     - Я думаю, что Мацуи может быть изящной. Готов поспорить, что она никогда не написала бы письмо в таком старомодном стиле, как это сделала телка Сато.
     - Что?
     - У Сато могучие титьки, но Мацуи намного умней ее.
     - Адама, значит, любовное письмо было от Сато?
     И вдруг в голове у меня вспыхнул свет, мощностью в миллион ватт.
     - Послушай, Мацуи не человек, она ангелица, только временно принявшая человеческое обличье, но на самом деле посланная мне Богом.
     - Я не понимаю, о чем ты говоришь, пиши поскорей сценарий, - сказал Адама и повесил трубку.
     В тот же вечер мне доставили БУКЕТ РОЗ.
     - Какие красивые! Это тебе, братец? - сказала моя сестренка и прямо как в кино захлопала в ладоши и принялась кружиться по комнате, напевая "Ягненок Мэри".
     К букету роз была прикреплена короткая записка: "Пусть эти семь красных роз немного утолят ваши печали. Джейн".
     Сестренка поставила цветы в стеклянную вазу. Я водрузил розы на письменный стол и всю ночь ими любовался. Камю не прав, решил я.
     Человеческая жизнь не абсурдна.
     Она имеет цвет роз.
     За два дня я закончил сценарий фильма с названием "Этюд для куколки и старшеклассника". В то время в моде были длинные названия. Я писал сценарий ночи напролет. Отец рассказывал о том, что случилось, когда мне было три года. Он вместе со мной отправился в бассейн. Перед этим я однажды чуть не утонул в море, поэтому боялся воды и не решался войти в бассейн.