вду тяжелые, да к тому же не
работают."
Доктор хлебнул своего апельсинового сока и с улыбкой посмотрел на меня. Я молча
ждал продолжения.
-- И вот однажды заяц преподнес козлу на день рожденья небольшую коробочку,
перевязанную лентой. А в коробочке были новенькие, блестящие, необыкновенно легкие и
отлично работающие часы. Козел ужасно обрадовался, повесил их на шею и побежал всем
показывать.
Здесь сказка неожиданно кончилась.
--  Ты козел. Я заяц. Часы  --  твоя душа.
Я почувствовал себя обманутым и покорно кивнул.
Раз в неделю, во второй половине воскресенья, пересаживаясь с поезда на автобус, я
добирался до докторского дома, где в ходе лечения потреблял кофейные рулеты, яблочные
пироги, сладкие плюшки и медовые рогалики. Через год такой терапии я был вынужден
обратиться к дантисту.

--  Цивилизация есть передача информации,  --  говорил мой доктор.  --  Если ты чего-то
не можешь выразить, то этого "чего-то" как бы не существует. Вроде и есть, а на самом
деле нет. Вот, скажем, ты проголодался. Стоит тебе сказать: "Есть хочу!", как я сразу дам
тебе плюшку. Бери. (Я взял.) А если ничего не скажешь, то не будет тебе плюшек. (С видом
злодея он спрятал тарелку с плюшками под стол.) Ноль! Понял? Говорить ты не желаешь.
Но кушать-то хочется! И вот ты пытаешься выразить это без слов. На языке жестов.
Попробуй.
Я схватился за живот и изобразил на лице страдание. "Это у тебя несварение желудка!"
--  засмеялся доктор.
Несварение желудка...

Потом мы с ним вели Непринужденный Разговор.
--  Ну-ка, расскажи мне что-нибудь про кошек. Что угодно.
Я вертел головой, изображая раздумье.
--  Ну, что тебе первое в голову приходит?
--  Четвероногое животное...
--  Так это слон!
--  Гораздо меньше...
--  Ладно, что еще?
--  Живет у людей в домах. Когда есть настроение, мышей ловит.
--  А что ест?
--  Рыбу.
--  А колбасу?
--  Колбасу тоже...
В таком вот духе.
Доктор говорил правильно. Цивилизация есть передача информации. Когда станет
нечего выражать и передавать, цивилизация закончится. Щелк!  --  и выключилась.

Весной, когда мне исполнилось 14 лет, случилась удивительная вещь. Я вдруг начал
говорить  --  да так, будто плотину прорвало. Что именно я говорил, теперь не вспомнить,
но три месяца я трещал без умолку, словно восполняя четырнадцать лет молчания. А когда
в середине июля закончил, то температура у меня поднялась до сорока градусов, и я три дня
не ходил в школу. Потом температура спала, и я наконец стал ни молчуном, ни болтуном  --
просто нормальным парнем.


8.

Я проснулся в шестом часу утра  --  видимо, от жажды. Просыпаясь в чужом доме, я
всегда чувствую себя, как запиханная в неподходящее тело душа. Не утерпев, я встал с узкой
кровати, подошел к простенькой раковине у двери, выпил, как лошадь, несколько стаканов
воды и вернулся в кровать.
В распахнутом окне виднелся кусочек моря. Только что выглянувшее солнце блестками
отражалось в играющих волнах. Вглядевшись, можно было различить несколько
грязноватых грузовых судов  --  казалось, плавать им до смерти надоело. День обещал быть
жарким. Окрестные дома все еще спали  --  если что и слышалось, то только редкий стук
железнодорожных рельсов, да еле различимая мелодия радиогимнастики.
Не одеваясь, я привалился к спинке кровати, закурил и посмотрел на лежащую рядом
девушку. Все ее тело было освещено солнцем, проникавшим в комнату из южного окна.
Сбросив с себя легкое одеяло, она сладко спала. Дыхание время от времени становилось
глубоким, правильной формы грудь вздымалась и опадала. Яркий загар только начинал
понемногу сходить, и отчетливые следы от купальника причудливо белели, напоминая
распадающуюся плоть.
Я докурил и минут десять пытался вспомнить, как ее зовут. Безуспешно. Самое главное,
не удавалось вспомнить, знал ли я вообще когда-нибудь ее имя. Бросив эти попытки, я
зевнул и еще раз на нее посмотрел. Она выглядела чуть моложе двадцати и была скорее
худа, чем наоборот. Растянутой ладонью я измерил ее рост. Ладонь поместилась восемь раз,
и до пятки еще осталось расстояние в большой палец. Примерно 158 сантиметров.
Под правой грудью находилось родимое пятно с десятииеновую монету, похожее на
пролитый соус. Мелкие волосы на лобке росли резво, как речная осока после наводнения. В
довершение всего на ее левой руке было только четыре пальца.



9.

До того, как она проснулась, прошло около трех часов. После пробуждения ей
потребовалось еще минут пять, чтобы начать улавливать связь вещей. Эти пять минут я
сидел, скрестив руки, и следил, как тяжелое облако на горизонте ползет к востоку,
постепенно меняя форму.
Оглянувшись, я увидел, что она подняла одеяло, закуталась в него по шею и, борясь с
поднимающимся со дна ее желудка запахом виски, смотрит на меня безо всякого
выражения.
--  Ты... кто?
--  Не помнишь?
Она мотнула головой. Я закурил и предложил ей тоже, но она проигнорировала.
--  Расскажи, а?
--  С какого места?
--  С самого начала.
Я не имел понятия, где находится "самое начало", и плохо представлял, с какими
словами к ней подступиться. Выйдет, не выйдет?.. Поразмыслив секунд десять, начал:
--  День был жаркий, но хороший. Днем я плавал в бассейне, потом вернулся домой,
чуть вздремнул и поужинал. Шел девятый час. Я сел в машину и поехал прогуляться.
Добрался до берега, включил радио в машине и сидел, глядя на море. Я часто так делаю.
Где-то через полчаса мне захотелось кого-нибудь увидеть. Когда долго смотришь на море,
начинаешь скучать по людям, а когда долго смотришь на людей  --  по морю. Странно это.
Короче, я решил пойти в "Джейз бар". Во-первых, пива хотелось, а во-вторых, я там
обычно встречал моего приятеля. Правда, его там не оказалось, и пришлось пить пиво в
одиночку. За час выпил три бутылки.
Здесь я прервался, чтобы стряхнуть пепел.
--  Кстати, ты не читала "Кошку на раскаленной крыше" ? (*1)
Ответа не было. Она глядела в потолок, закутавшись в одеяло, и напоминала русалку,
выброшенную на берег.
--  Просто я, когда пью один, всегда эту вещь вспоминаю. Как там?.. "Кажется, вот-вот у
меня в голове что-то щелкнет, и все наладится"... На самом деле так не выходит. Не
щелкает ничего. В общем, ждать я умаялся и позвонил ему домой. Хотел позвать его
выпить. А ответил женский голос. Я удивился  --  это не в его стиле совсем. Он хоть
полсотни девок домой приведет и пьяный будет в ноль, но к своему телефону подойдет сам.
Понимаешь?
Я сделал вид, что не туда попал, извинился и трубку повесил. Настроение как-то
подпортилось, даже не знаю, почему. Выпил еще бутылку. А оно не улучшается. Глупо,
конечно, но бывает так. Кончил пить и зову Джея. Сейчас, думаю, расплачусь, поеду домой,
узнаю результаты бейсбола и лягу спать. Джей мне говорит: иди умойся. Он считает, что
хоть ящик пива выпей, все равно можешь рулить, если умоешься. Делать нечего, пошел в
умывалку. По правде сказать, умываться-то я не собирался. Так, вид делал. В той умывалке
вечно труба засорена, вода не уходит. Никакого удовольствия. Хотя вчера почему-то вода
уходила. Но вместо этого ты на полу валялась.
Она вздохнула и закрыла глаза.
--  А дальше?
--  Я тебя поднял, вывел из умывалки и у всех спросил, не знает ли кто тебя. Никто не
знал. Потом мы с Джеем рану тебе обработали.
--  Рану?
--  Ты, когда падала, о какой-то угол головой ударилась. Да так, ничего страшного.
Она кивнула, выпростала руку из-под одеяла и легонько дотронулась до ранки на лбу.
--  Обсудили мы с Джеем, что с тобой делать. В конце концов решили, что я отвезу тебя
домой на машине. Залезли к тебе в сумку, нашли бумажник, связку ключей и открытку на
твое имя. Я расплатился за тебя деньгами из бумажника и отвез по адресу на открытке.
Открыл дверь твоим ключом и уложил тебя в постель. Вот и все. Счет в бумажнике.
Она глубоко вздохнула.
--  А почему ты остался?
--  ?
--  Почему не исчез сразу, как меня уложил?
-- У меня один приятель умер от острого алкогольного отравления. Заглотнул виски,
попрощался, бодренько пошел домой, почистил зубы, надел пижаму и заснул. А утром был
уже холодный. Похороны ему закатили роскошные.
--  И из-за этого ты остался сидеть со мной всю ночь?
--  Вообще-то я собирался уйти часа в четыре. Но уснул. Утром проснулся и опять хотел
уйти. Но не ушел.
--  Почему?
--  Ну, я подумал: надо же тебе рассказать, как дело было.
--  С ума сойти, какое благородство!
Я вобрал голову в плечи, чтобы желчь, которой она старательно напитала эти слова,
пролетела мимо. После чего уставился на облака.
--  Я вчера... что-нибудь говорила?
--  Немножко.
--  О чем?
--  Да о разном... Я не помню. Ничего серьезного.
Она закрыла глаза и прочистила горло.
--  А открытка?
--  Лежит в сумке.
--  Ты ее читал?
--  Вот еще!
--  Точно не читал?
--  Да зачем мне ее читать?
Я произнес это с раздражением. Что-то в ее словах меня задевало. Впрочем, если это
отбросить, то надо признать, что она будила во мне какие-то старые воспоминания. Если бы
нас свела более естественная ситуация, мы, наверное, смогли бы неплохо провести время.
Так мне казалось. Однако, какую ситуацию считать естественной? Вообразить ее у меня не
получалось.
--  Времени сколько?
С известным облегчением я встал, взглянул на часы, лежавшие на столе, потом налил
стакан воды и вернулся.
--  Девять.
Она бессильно кивнула, села, прислонившись к стене, и разом осушила стакан.
--  Я вчера много выпила?
--  Прилично. Я бы умер на твоем месте.
--  A я и умираю.
Она закурила, выпустила дым вместе со вздохом и ноожиданно выбросила спичку в
открытое окно, к заливу.
--  Одежду принеси.
--  Какую?
Не вынимая сигареты изо рта, она закрыла глаза.
--  Все равно. Только ничего не спрашивай, умоляю.
Я открыл дверцу шкафа, немного порылся, выбрал голубое платье без рукавов и подал
ей. Оставаясь без белья, она надела платье через голову, сама застегнула молнию на спине и
еще раз вздохнула.
--  Мне пора.
--  Куда?
--  Да на работу...
Она сказала это, как сплюнула. Потом, пошатываясь, встала. Я продолжал сидеть на
краю кровати и бессмысленно смотрел, как она умывается и причесывается.
Комната была прибрана, но лишь до известного предела, выше которого наступало
равнодушие  --  оно разливалось в воздухе и давило мне на нервы. Площадь в шесть татами (*2)
была вся заставлена стандартной дешевенькой мебелью. Оставшегося пространства хватило
бы на одного лежачего  --  и в этом пространстве она стояла, расчесывая волосы.
--  А что за работа?
--  Тебя не касается.
В общем-то, конечно...
Я молча докуривал сигарету. Стоя спиной ко мне, она гляделась в зеркало и растирала
кончиками пальцев черноту под глазами.
--  Времени сколько?  --  снова спросила она.
--  Десять минут.
-- Уже опаздываю. Давай-ка ты тоже одевайся и иди домой. -- Она сбрызнула
одеколоном подмышки.  --  У тебя ведь есть дом?
--  Есть,  --  буркнул я и натянул майку. Продолжая сидеть на кровати, еще раз бросил
взгляд в окно.  --  Тебе куда ехать?
--  В сторону порта. А что?
--  Я тебя подброшу. Чтоб не опоздала.
Не выпуская щетки из руки, она уставилась на меня и, казалось, вот-вот расплачется.
Если она поплачет,  --  думал я,  --  то ей обязательно полегчает. Но она так и не заплакала.
--  Слушай, что я тебе скажу,  --  сказала она.  --  Конечно, я перебрала и была пьяная. То
есть, какая бы дрянь со мной ни приключилась, отвечаю я сама.
Сказав это, она деловито похлопала рукояткой щетки по ладони. Я молча ждал, что она
скажет дальше.
--  Так или не так?
--  Ну, так...
--  Но спать с девушкой, когда она лишилась сознания  --  низость!
--  Так я же ничего не делал...
Она чуть помолчала, как бы сдерживая свое кипение.
--  Хорошо, а почему я тогда была голая?
--  Ты сама разделась.
--  Не верю!
Она бросила щетку на кровать и принялась засовывать в сумочку бумажник, помаду,
таблетки от головной боли и разные другие мелочи.
--  Вот ты говоришь, что ничего не делал. А доказать сможешь?
--  Может, ты сама как-нибудь проверишь?
--  А как?!
Она казалась сердитой не на шутку.
--  Я тебе клянусь.
--  Не верю!
--  Тебе остается только верить,  --  сказал я. И мне сразу стало неприятно.
Прекратив надоевший разговор, она вытолкала меня наружу, вышла следом сама и
заперла дверь.


Вдоль реки тянулась асфальтовая дорога. Не обмениваясь ни единым словом, мы дошли
по ней до пустыря, где стояла моя машина. Пока я протирал салфеткой лобовое стекло, она
недоверчиво обошла вокруг и уставилась на коровью морду, размашисто намалеванную
белой краской на капоте. В носу у коровы было большое кольцо, а в зубах она держала
белую розу и вульгарно улыбалась.
--  Это ты нарисовал?
--  Нет, это еще до меня.
--  А почему вдруг корова?
--  И в самом деле,  --  сказал я.
Она отступила на два шага назад и еще раз посмотрела на коровью морду. Потом сжала
губы, будто бы в запоздалой досаде на то, что вдруг разговорилась, и села в машину.
Внутри было ужасно жарко. До самого порта она молчала, вытирая полотенцем
струящийся пот и беспрестанно куря. Она закуривала, делала три затяжки, внимательно
смотрела на фильтр, словно проверяя, отпечаталась ли помада, после чего засовывала
сигарету в пепельницу и доставала новую.
--  Слушай, я опять насчет вчерашнего. Что я там говорила-то?  --  неожиданно спросила
она, уже перед выходом из машины.
--  Да разное...
--  Ну хоть что-нибудь вспомни.
--  Про Кеннеди.
--  Кеннеди?
--  Про Джона Ф. Кеннеди.
Она покачала головой и вздохнула.
--  Ничего не помню.

Вылезая, она молча засунула за зеркало заднего вида бумажку в тысячу иен.




10.

Стояла страшная жара. В раскаленном воздухе можно было варить яйца.
Я открыл тяжеленную дверь "Джей'з Бара", по обыкновению навалившись на нее
спиной, и глотнул кондиционированного воздуха. Застоявшиеся запахи табака, виски,
жареного картофеля, подмышек и канализации аккуратно накладывались друг на друга, как
слои немецкого рулета.
Как обычно, я занял место в конце стойки, прислонился спиной к стене и оглядел
публику. Три французских моряка в непривычной глазу форме, с ними две женщины,
парочка двадцатилетних  --  и все. Крысы не было.
Я заказал пиво, а к нему сэндвич с мясом и кукурузой. Потом достал книгу, чтобы
скоротать время до прихода Крысы.
Минут через десять вошла женщина лет тридцати в безобразно ярком платье, с грудями,
налитыми, как два грейпфрута. Она села через стул от меня, точно так же оглядела
помещение и заказала себе "гимлет" (*3). Отпив глоток, она встала и до одурения долго
говорила по телефону  --  затем перекинула через плечо сумочку и отправилась в уборную.
На протяжении сорока минут это повторялось три раза. Глоток "гимлета", долгий
телефонный разговор, сумочка, уборная.
Передо мной появился бармен Джей. "Задницу не протер еще?"  --  спросил он с кислым
видом. Хоть и китаец, а по-японски он говорил гораздо лучше моего.
Третий раз вернувшись из уборной, женщина огляделась вокруг, скользнула на соседнее
со мной место и тихо произнесла:
--  Извините ради бога, у вас мелочи не найдется?
Я кивнул, выгреб из кармана мелочь и высыпал ее на стойку. Тринадцать
десятииеновых монет.
--  Спасибо. Очень помогли. А то я бармену уже надоела  --  разменяй, да разменяй...
--  Не стоит... Вы избавили меня от ненужной тяжести.
Она приветливо кивнула, проворно сгребла мелочь и ушмыгнула к телефону.
Я захлопнул книгу. Джей по моей просьбе поставил на стойку переносной телевизор, и
под пиво я принялся смотреть прямую трансляцию бейсбольного матча. Игра была не кое-
какая. В одном только четвертом сете у двух питчеров (*4) отбили шесть подач, причем два
хита принесли по очку. Один из полевых игроков, не выдержав позора, повалился на траву
в приступе анемии. Пока питчеров меняли, запустили рекламу. Шесть роликов подряд  --
про пиво, страхование, витамины, авиакомпанию, картофельные чипсы и гигиенические
салфетки.
Французский моряк, видимо, потерпев с женщинами неудачу, остановился у меня за
спиной со стаканом пива в руке и спросил по-французски, что я смотрю.
--  Бейсбол,  --  ответил я по-английски.
--  Бейсбол?
В двух словах я объяснил ему правила. Вот этот мужик кидает мячик, этот лупит по
нему палкой; пробежал круг  --  заработал очко. Моряк минут пять пялился в телевизор, а
когда началась реклама, спросил, почему в музыкальном автомате нет пластинок Джонни
Алиди.
--  Непопулярен,  --  сказал я.
--  А кто из французских певцов популярен?
--  Адамо.
--  Это бельгиец.
--  Тогда Мишель Польнарефф.
--  Мерде (*5).
Сказав это, моряк ушел к своему столику.
С началом пятого сета женщина наконец вернулась.
--  Спасибо. Давай я тебя чем-нибудь угощу.
--  Да зачем, не надо...
--  Пока долг не верну, не успокоюсь  --  такой характер.
Попытка улыбнуться поприветливей удалась неважно, и я молча кивнул. Она поманила
пальцем Джея: "Ему пиво, мне гимлет". Джей ответил тремя выразительными кивками и
исчез за стойкой.
--  Не приходит кого ты ждешь, да?
--  Да как-то вот...
--  Это женщина?
--  Мужчина.
--  Вот и ко мне не приходит. Похоже, да?
Я обреченно кивнул.
--  Слушай, а на сколько я выгляжу?
--  На двадцать восемь.
--  Врешь.
--  На двадцать шесть.
Она засмеялась.
--  Да мне это и не важно. А как по-твоему, я замужем или незамужем?
--  А что мне будет, если угадаю?
--  Там посмотрим.
--  Замужем.
-- Ну-у-у... Наполовину угадал. В прошлом месяце развелась. Ты когда-нибудь с
разведенной говорил?
--  Нет. Но зато я видел невралгическую корову.
--  Где?
--  В университетской лаборатории. Мы ее впятером в аудиторию затолкали.
Она весело засмеялась.
--  Ты студент?
--  Ага.
--  Я тоже когда-то была. В шестидесятые. Хорошее было время...
--  А где?
Не ответив, она хихикнула, глотнула гимлета и, как вспомнив о чем-то, взглянула на
часы.
--  Опять звонить надо,--  сказала она, взяла сумочку и встала.
После ее исчезновения мой не получивший ответа вопрос бестолково летал в воздухе.
Выпив половину пива, я подозвал Джея и расплатился.
--  Убежать решил?  --  спросил он.
--  Ну.
--  Старше себя баб не любишь?
--  Возраст тут не при чем. Да, если Крыса появится, передай привет.
Когда я выходил из бара, она закончила телефонный разговор и четвертый раз шла в
уборную.


Всю дорогу домой я насвистывал где-то слышанную мелодию. Название никак не
хотело всплывать в памяти. Совсем старая вещь. Машина стояла на берегу, и, глядя на
темное ночное море, я все же попытался вспомнить, как называлась песня.
Это была "Песня Клуба Микки-Мауса". С такими словами:

Вот какой веселый
Есть у нас пароль:
Эм-ай-си -
           кэй-и-вай -
                      эм-оу-ю-эс-и!

Наверное, и вправду время было хорошее.


11.

ВКЛ

Привет! Всем добрый вечер! Как настроение? У меня настроение лучше некуда. Такое
настроение, что половиной его поделился бы с вами. Говорит радио "Эн-И-Би", программа
"Попс по заявкам"! Сегодня суббота, и мы снова с вами до девяти вечера  --  целых два часа!
Вы услышите массу самой разной музыки. Вы услышите грустные песни, ностальгические
песни и веселые песни. Услышите песни, под которые хочется танцевать, песни, от которых
хочется плеваться и песни, от которых хочется блевать. Самые разные песни! Звоните нам.
Наш номер вы знаете. Только не запутайтесь в цифрах. Не попадите не туда. Чтобы не
вышла ерунда. Или еще какая-нибудь там беда. Эх, нескладно... Кстати: мы тут уже целый
час принимаем ваши заявки. Десять телефонов и ни минуты отдыха. Хотите послушать, как
они трезвонят? ............. Услышали? Ужас, правда? В общем, звоните нам, пока пальцы не
отвалятся. Кстати, на той неделе вы так здорово звонили, что у нас тут повылетали все
пробки. Но теперь все в порядке. Мы вчера проложили специальный кабель. Не кабель, а
слоновья нога. Слоновью ногу увидав, от огорчения помер жираф. Эх, опять нескладно...
Короче, спокойно звоните нам до умопомрачения. Даже если у всех в студии помрачатся
умы, пробки все равно не вылетят. Договорились? Сегодня на улице опять сущее пекло  --
так пусть его разгонит рок! Эта музыка для того и создана. Как и чудные наши девчонки.
О'к